Очевидность восстанавливается творческим актом. Творческий акт не отрицает очевидность. Он лишь ликвидирует те разрывы и темноты, которые заставили в ней усомниться. Творческий акт всегда движется в узком пространстве обнаруженного разрыва. Достижение «общего взгляда» на сферу смысла, на которое претендует философия и философизированная наука, разоблачается творческим актом как иллюзия, вызванная ситуацией лицемерия, бросающей тень на всю сферу ясности. Но если можно на все бросить тень, то это не означает, что на все можно пролить свет. Сомнение разрешается устранением конкретной вызвавшей его причины.
Результат творческого акта – новое поэтическое произведение – не обладает сам по себе очевидностью. В том числе очевидностью прекрасного, истинного, доброго и т. д. Структура этого результата должна быть, однако, такова, чтобы на профаническом уровне она нарушала все условности предыдущей поэтической традиции, взятой как совокупность некоторых вещей в мире. Под условностью имеются в виду отличия данного поэтического произведения в качестве вещи от того фрагмента повседневного мира, сакральным прообразом которого это поэтическое произведение призвано служить. Такие отличия – условности – обнаруживаются в результате рассмотрения поэтических произведений на профаническом уровне.
Творческий акт представляет собой, таким образом, кенозис, то есть нисхождение сакрального прообраза в профаническое, и через это нисхождение сакрализацию самого профанического.
Кенозис противостоит философскому созерцанию как иной способ сакрализации профанического. Кенозис подразумевает включенность в историю и снятие лицемерия посредством создания новых форм существования.
Кенотический анализ как рассмотрение культуры в качестве области совершения кенозиса противостоит философскому анализу. Начиная с конца XIХ века европейское искусство отказалось от иллюзии единства и самоочевидности интерсубъективных представлений визуального пространства (живопись), действительности как сферы действия (литература), эмоционального мира (музыка) и т. д. Современное искусство представляет зрителю не очевидное, а очевидное, поставленное под сомнение. Современное искусство сопоставляет исторически унаследованную форму с историческими условиями ее профанического существования: экономическими, социальными, психологическими и т. д. Философия же в наше время все еще цепляется за иллюзию единства профанического мира. Поэтому философия остается пассивной перед лицом перемен.
Кенотический анализ отказывается от образа философа, погруженного в профаническое и в то же время созерцающего его извне как ориентир для своего мышления и действия. Кенотический анализ отказывается от трансцендентализма. Он не ищет трансцендентальных условий для понимания времени, истории, искусства и т. д. Кенотический анализ ищет условий для творческого акта, формирующего историю, искусство и т. д. Для творческого акта, формирующего само время, эти условия – практические условия, лежащие, впрочем, в сфере «внутреннего». Но не «вечного внутреннего» философии. А такого «внутреннего», которое устанавливает свою связь с «внешним», или, иначе говоря, с вещным аспектом существования той сферы ясного смысла и очевидности, с которой это «внутреннее» соотносится. Кенотический анализ рассматривает страдание и добродетель как такое практическое условие существования философии. И тем самым расчищает путь для новой области исследования: области корреляции между «внутренним» и «внешним», осуществляющейся во времени и посредством времени.
Истоки и смысл русского структурализма
Статья печатается в сокращенном виде
Игорь Суицидов
Структурализм в современном русско-советском обществе представляет собой нечто большее, чем просто один из методов описания и реконструкции мировой истории и населяющих ее культур. Структурализм удовлетворяет не научные, а, скорее, метафизические потребности граждан этого общества. В книгах современных русских структуралистов: Лотмана, Топорова, Иванова, Аверинцева, Успенского и многих других – читатель ищет прежде всего ответы на первые и последние вопросы: что есть мир в целом? как он раскрывается человеку? как человек должен жить в мире?
Претензия гуманитарных наук на устранение и замену собой метафизики характерна не только для России: гуманитарные науки энергично осуществляют свою экспансию в Европе и в США. Но если в других странах они встречают определенное сопротивление, поскольку метафизическая традиция продолжает там свое существование и, кроме того, бурно развиваются позитивные науки и искусство, то в России сопротивление почти начисто отсутствует. Собственной метафизической традиции у России нет, религиозная традиция подверглась структуралистской обработке уже о. Павлом Флоренским, а развитие искусства и позитивных наук сильно приторможено, и, кроме того, и художники, и ученые лишены возможности формулировать в явном виде метафизические и общеметодологические предпосылки своих конкретных достижений. Единственная официальная доктрина, призванная отвечать на первые и последние вопросы, – диалектический и исторический материализм – является, по существу, гуманитарной наукой с определенной методологией, превратившейся в идеологию. Структурализм в качестве соперничающей методологии исходит в своей деятельности из общих предпосылок, свойственных всем гуманитарным наукам, а поэтому встречает вполне подготовленную аудиторию. В настоящее время он сам превратился в идеологию, более популярную в широких кругах интеллигенции, чем официальная идеология. В ходе этого превращения специфические особенности структуралистского метода, по сравнению с другими методами гуманитарных наук, отошли на второй план и выявились основные предпосылки гуманитарных наук в целом. Методологическая чистота не была присуща русскому структурализму с самого начала. Теперь же она оказалась устраненной окончательно. Осталось лишь одно методологическое требование: рассмотрение истории с позиций культурной типологии. Это требование, однако, характерно не только для структурализма, но и для различных форм герменевтики, культурной антропологии, социопсихоанализа, теории исторических циклов и т. д. Короче говоря, для всех методологий, появившихся в гуманитарных науках после отказа от эволюционизма XIX века. Поэтому, прежде чем описать специфическую роль структурализма в современном русском обществе, следует рассмотреть природу и предпосылки гуманитарных наук в целом.
I
Большинство серьезных исследователей (например, Эрвин Панофский, Ханс-Георг Гадамер и Арнольд Тойнби) полагают, что современная концепция гуманитарных наук возникла в среде итальянских гуманистов эпохи Возрождения, а окончательно сформировалась в эпоху немецкого романтизма в конце ХVIII – начале XIX века. С самого начала эта идея была противопоставлена, во-первых, метафизике и, во-вторых, господству позитивных наук о природе. Возрождение открыло многообразие человеческих культур. Наука Возрождения отреагировала на это открытие созданием единой позитивно-научной картины природного мира, выходящей за пределы непосредственного опыта человека и его «естественной мудрости». Искусство Возрождения также поставило себе цель освободиться от унаследованных культурой традиций. Тем самым наука и искусство эмансипировались от господства воззрений и вкусов того общества, в котором они себя осуществили, и сами заняли господствующую позицию по отношению к обществу. Здравый смысл и суждение, основанное на очевидности и вкусе, утратили вследствие этого право на истину. Соответственно, оказалась скомпрометирована и метафизика, опиравшаяся на очевидность здравого смысла, сформировавшегося в рамках культурной традиции. Метафизика стала вследствие этого выражением культурной ограниченности, вместо того чтобы служить последним основанием для индивидуального знания. Индивид поставил себя выше культуры, опираясь на свою способность к наблюдению, анализу и изображению природы в ее внекультурной объективности.
Объективная картина мира, предложенная позитивными науками, не была, однако, усвоена обществом целиком и полностью. Продолжали существовать и развиваться иные общества, в которых позитивная наука вообще не была известна; нельзя было сбрасывать со счетов те народы, которые, сойдя со сцены до появления объективной науки, не смогли пожать ее плодов. Вследствие этого и возникли гуманитарные науки, задачей которых было дополнить знание о мире знанием о человеке, живущем в этом мире. Культура, метафизика, рациональная мудрость, нравы и вкусы людей лишились истины в результате появления позитивной науки: они перестали что-либо говорить о мире. Зато они стали говорить о самом человеке. Из описания мира, в котором живет человек, культура превратилась в описание самого человека, и этим описанием занялись гуманитарные науки.
Единство позитивных и гуманитарных наук, намеченное Возрождением, однако, не состоялось. Дело в том, что европейская философия не желала сдавать своих позиций. Позитивные науки были обвинены в том, что их претензия на объективность маскирует их включенность в культуру и их зависимость от обыденного языка и здравого смысла. А следовательно, их претензия на культурную эмансипированность необоснована. Этим доводом гуманитарные науки воспользовались для своего окончательного самоутверждения. Если и позитивная наука оказывается не вполне достоверным знанием, а лишь выражением некоего «духа научности», свойственного определенной исторической эпохе, то гуманитарные науки получают господство над всей сферой знаний. Всякое знание оказывается иллюзорным, поскольку всякое знание лишь манифестирует какие-то свойства человеческой природы, и, следовательно, все виды знания, будучи равно неистинными, уравниваются между собой в своем значении и могут изучаться только по их форме, то есть сравнительно-исторически. Именно такой переход от «научного просвещения» к «историческому просвещению» совершился в эпоху немецкого романтизма. <…>