Преодоление чужого не есть однократный героический акт «обретения себя» как природно заданной индивидуальности в процессе внутреннего освобождения. Современное мышление не способно тематизировать то, что в истории философии выступает как радикальный скепсис или «философское эпохэ» (Гуссерль), так как рассматривает такой скепсис как собственное самоочевидное начало. Между тем речь идет не об одномоментном сбрасывании шор, после которого наступает счастливый процесс пассивного воспроизведения увиденного, а о постоянном конструировании себя, своей индивидуальности – если угодно, своего тела. Наше тело есть лишь побочный продукт нашего желания освободиться от тела.
После Хайдеггера принято обвинять метафизику в том, что она «забывает» о месте человека в бытии, о его телесности, конечности, смертности. Но такая критика сама забывает о том акте отказа от традиции, от чужого, который она некритически понимает как акт прямой конфронтации человека с бытием, со своей телесной судьбой. Тело, индивидуальность и место в бытии не заданы человеку изначально: они формируются в процессе дистанцирования от другого.
Философствование начинается с такого дистанцирования. Заканчиваться оно должно, по общему мнению, очевидным усмотрением истины. Если такого усмотрения нет, то и завершение философствования оказывается невозможным: мышление утрачивает, как кажется, свою границу. Но такая граница задана чужим: преодолев чужое, мышление успокаивается вплоть до новой конфронтации, когда оно снова активируется.
Классическая философия стремилась получить ответ на классические философские вопросы. Позитивизм запретил эти вопросы как ненаучные, не имеющие ответа. Гуманитарные науки рассматривают эти вопросы как имеющие свой источник в природной ситуации спрашивающего. Вслед за Витгенштейном, Хайдеггером, Фрейдом, Марксом и т. д. гуманитарные науки «лечат от философских вопросов» указанием на их детерминированность жизнью, историей, языком, вожделением и т. д. Отсюда кризис философского мышления в наше время: оно расценивается как болезнь, то есть, в свою очередь, телесно.
Современное сознание «исторично», то есть оно полагает, что разнообразие известных из истории «точек зрения» свидетельствует об отсутствии сверхисторической истины, на которую ориентировано философское спрашивание. История же рассматривается «телесно», то есть мышление мыслящего определяется как функция положения его тела в пространстве-времени истории. Между тем «историческое тело» спрашивающего порождено его спрашиванием. Исторические тела, с которыми имеют дело гуманитарные науки, суть лишь фантомы – результаты внутреннего развоплощения. Фантом моего исторического тела – отличного от природного тела, изучаемого науками о природе, – есть как раз внешний образ моего отказа от природной определенности. Я становлюсь исторически заметен, идентифицируем именно тогда, когда я внутренне утрачиваю всякую индивидуальность.
Мышление индивидуума обычно представляется в виде определенной логической системы с соответствующим языком, набором аксиом, правилами вывода, критериями приписывания отдельным высказываниям истинностных значений и т. д. Тот факт, что невозможно описать с помощью такой логической системы мышление «человека как такового», поскольку исторически может быть показано фактическое разнообразие таких систем, обычно приводит к выводу, что мышление каждого в отдельности индивидуума, описываемое такой специфической логической системой, определяется местом этого индивидуума в историческом процессе, то есть экстра-логически. Иначе говоря, каждый индивидуум «искренне» верит в абсолютную уникальность и истинность своего типа мышления, своей логической системы, но эта система изнутри и для индивидуума бессознательно или «подсознательно» определяется его специфической «точкой зрения», заданной ему его положением в пространстве-времени, и поэтому функцией гуманитарных наук является соотнести «внутреннее» индивидуума с его «внешним» и таким образом описать логическое эмпирически, – отсюда и возникает «материализм» современного мышления. Если, однако, мышление неиндивидуально и бессубъектно, то это означает, что индивидуальная логическая система, приписываемая субъекту как «его мышление», формируется «сознательно», то есть логически. Такой вывод согласуется и с логико-математической практикой: математики свободно оперируют различными логико-математическими системами, меняя «правила игры» и получая в результате исчисления, не сводимые друг к другу. Иногда эти исчисления описывают какие-то эмпирические ситуации и процессы, иногда нет. Но в любом случае они формируются совершенно независимо от эмпирических рассмотрений с единственной целью найти новое исчисление, отличающееся от уже известных, и исследовать его свойства. Процесс порождения новой логической системы является в данном случае, так сказать, интер-логическим, но не экстра-логическим.
Таким же, однако, является и исторический процесс порождения новых типов мышления, научных методологий, художественных стилей и т. д. Он совершается путем сознательного, логического дистанцирования от соответствующих систем прошлого и настоящего с простой целью показать границы того, что есть: бессубъектность, неиндивидуальность мышления как раз и демонстрирует себя тем, что порождает все новые и новые мыслительные формы, каждая из которых лишь настолько признается истинной, насколько она эффективно дистанцируется от других форм.
В нашу эпоху тотального демократизма каждый рассматривает себя носителем некоей индивидуальной точки зрения, которому другие – не указ. И действительно: если любая система мышления порождена положением мыслящего в мире, то это означает, что любой находящийся в мире автоматически приобретает собственную систему мышления. Это рассуждение придает современному человеку беспрецедентное в истории самодовольство и совершенно уничтожает еще сохранившиеся остатки европейской культуры. Каждое суждение, с основанием претендующее на знание и истину, отбрасывается как выражение лишь «субъективной» точки зрения говорящего, и в то же время любая бессмысленная пошлость на том же основании возводится в ранг некоего заслуживающего если не согласия, то внимания мировоззрения.
Ранее под знанием полагали правильное и обоснованное мнение, то есть мнение, обнаруживающее себя истинным в рамках некоей логической системы. После того как выяснилось, что такой единой системы нет, каждое мнение стало претендовать на статус знания. Между тем различие знания и незнания восстанавливается, если формулируется следующее требование: знание есть истинное мнение, обоснованное в рамках определенной логической системы (уже известной или сформулированной говорящим). Требование это отнюдь не легко выдержать, ибо большинство говорящих используют вперемешку мнения, признаваемые истинными в рамках совершенно различных систем, так что уже соответствующее различение представляет собой сложную работу, и еще сложнее построить и разработать новый тип мышления. В последнее время под влиянием таких авторов, как Бодрийяр или Лиотар, стало модным воспевать эклектику средств массовой информации и «молчаливого большинства» или «среднего потребителя». Создается впечатление, что каша в сознании большинства начинает соблазнять философов, уставших от безвыходного плюрализма «серьезного мышления». Получается, что массовые журналы и телевидение как-то по ходу дела решили все философские проблемы, смешав все воедино, так что единство сознания, о котором мечтала философия всю свою историю, возникло само собой помимо ее участия. Современная мысль воспевает эклектизм, но на деле не в состоянии изменить своему идеалу единства языка и логики и поэтому ищет этого единства в демократической нерасчлененке.
На деле же массовое сознание не понимает, что оно эклектично, – оно осознает себя носителем целостного здравого смысла, совершенно не видя вопиющей непоследовательности своих рассуждений, которой наслаждаются и которую стилизуют теоретики постмодерна, способные противопоставить этому господствующему массовому сознанию только внутреннее злорадство, бессильную и подобострастную иронию, кукиш в кармане. Но эклектизм и вселенская смазь – совершенно различные феномены. Эклектика гарантируется изнутри неиндивидуальным характером самого мышления, порождающего различные логические системы. Мыслящий в равной мере владеет многими такими системами: у него нет «ментальности», «подсознания» и т. д. Немыслящий не владеет никакими из них.
Современная мысль, полагая, что «идеология» каждого в отдельности индивидуума создается его специфическим положением в мире и поэтому не имеет никакой связи с другим, кроме материальной, придает колоссальное значение диалогу, коммуникации, средствам информации и т. д., которые должны преодолеть замкнутость индивидуального мышления. На деле эта же замкнутость является побочным результатом работы неиндивидуального мышления: логические системы все соединены внутренне, изначально и притом логически, мыслительно. Для того чтобы понять эту связь, достаточно углубиться в каждую такую систему, и сразу станет ясно, каким путем, она была сформирована. Различение и формирование таких систем является работой, которую так называемый диалог просто пародирует. (Какой смысл, например, имеет «диалог с марксизмом», если марксизм возник именно в процессе дистанцирования от всех остальных типов мышления как «буржуазных»? Ведущие такой диалог исходят из странного представления о том, что идеология марксизма возникла «спонтанно» как идеология рабочего класса, хотя деление на рабочий класс и буржуазию есть результат самого марксистского анализа. То же относится и к любому другому типу мышления.)
Диалог и коммуникация – а соответственно, и средства массовой информации – только разрушают внутренние логические связи между различными логическими системами и заменяют их внешними, не имеющими ничего общего с их внутренней природой и в свою очередь идеологическими. Целью мышления является не коммуникация между уже существующими типами мышления, а выработка новых типов или продуманных комбинаций уже имеющихся. Современная культура вообще полагает, что коммуникация есть большая ценность, поскольку она видит человека изнутри одиноким, замкнутым в тюрьме своей индивидуальности, из которой он стремится вырваться, чтобы соединиться с другими такими же заключенными. Между тем внутренне человек лишен всякой индивидуальности: наше мышление безлично и способно использовать любые логические, стилистические и какие угодно приемы. Индивидуальность навязывается нам как раз извне как частной, так и массовой коммуникацией с ее психологизирующим, социологизирующим, политизирующим и так далее языком. Чем меньше мы общаемся с нашими ближними, тем глубже мы с ними связаны – о чем хорошо повествует опыт отцов-пустынников. Современному человеку для соединения с другим не хватает не коммуникации, а как раз одиночества. То, что верно для словесного общения, справедливо также и для телесного. Многие, не видящие подлинной причины неудачи их проектов диалога и коммуникации, обращаются к эросу, чтобы соединить тела, если уж не удается соединить души (Батай, Бахтин, Делёз): еще одна демонстрация материализма современного гуманитарного сознания. Но тело есть, как уже говорилось, лишь побочный продукт развоплощения. Тело выделяется, становится видимым как тело и начинает вызывать эротическое влечение, только если оно разрывает связь с другим и в пределе – со всем миром. Тело формируется аскезой. Эрос вторичен по отношению к Танатосу. Современные теории эротического экстаза при