После короткого печального молчания я почтительным шепотом возобновил разговор:
— Вы сказали, они все погибли. И все, как Джой?
Мак грустно покачал головой:
— Нет! Они подхватили от наших ребят простуду и попросту умирали — за любой срок, от недели до десяти дней до того, как подцепить болезнь. Их и с самого-то начала было не слишком много. А через год после того, как на Палладе обосновались шахтеры, кисок осталось не больше десятка, да и те ослабели от болезней. И вся штука была в том, приятель, что, погибая, они просто разлагались, особенно тот маленький четырехмерный орган в мозгу, который и управлял их существованием во времени. И эта особенность кисок обошлась нам в миллионы долларов.
— Как это, мистер Мак?
— Понимаешь, кое-кто из земных ученых прознал о четырехмерных кисках; они сообразили, что все наши крохи успеют окончательно вымереть прежде, чем хоть один из столпов науки доберется до Паллады в следующее противостояние. И потому они предложили нам по миллиону долларов за каждую киску, которую удастся сохранить живой или хотя бы мертвой.
— И вам удалось?
— Конечно, мы пытались, но они не хотели сохраниться. После смерти они уже ни на что не годились, и нам приходилось их хоронить. Мы пробовали зарывать трупы в лед, но все равно сохранялась только шкурка, а внутренности разлагались. А ведь ученым-то нужны были как раз внутренности! Само собой, зная, что за труп каждой киски дадут миллион, мы старались изо всех сил. Одному из нас пришло в голову погружать зверюшек в горячую воду прежде, чем они издохнут, чтобы все ткани как следует пропитать жидкостью. А когда крошка умрет, мы смогли бы заморозить воду и получить сплошной кусок льда с телом внутри.
У меня челюсть отвисла:
— И это сработало?
— Мы старались как умели, сынок, но никак не могли заморозить воду достаточно быстро. К тому времени, когда льдина промерзла насквозь, этот четырехмерный орган в мозгу все равно разлагался. Мы замораживали воду все быстрей и быстрей — но тщетно. А тем временем у нас осталась всего одна четырехмерная киска, да и та была уже при последнем издыхании. Мы пришли в отчаяние. И тогда одному парню пришло в голову, как можно заморозить всю воду в долю секунду. Он соорудил хитроумную машину. Мы взяли последнюю малышку и погрузили ее в горячую воду; киска бросила на нас последний взгляд, издала странный тихий возглас — и умерла. Мы нажали кнопку и заморозили ее, всего за четверть секунды превратив в целый кусок льда. — Тут Марк испустил такой тяжелый вздох, что он весил, наверно, добрую тонну. — Но это оказалось бесполезно. Четверть часа спустя внутренности киски разложились, и мы потеряли последний миллион долларов.
У меня перехватило дыхание.
— Но, мистер Мак, вы только что сказали, что заморозили эту четырехмерную киску всего за четверть секунды! У нее же просто не было времени, чтобы разложиться!
— Верно, сынок, — ответил Мак с тоской в голосе. — Понимаешь, мы делали все слишком быстро. И малютка не сохранилась как раз из-за того, что мы заморозили эту проклятую горячую воду так дьявольски быстро. Видишь ли, лед был еще теплым!
Автора! Автора!
Autor! Autor! (1964)
Перевод: И. Тетерина
Грэму Дорну уже не раз приходило в голову, что обещать девушке, пусть даже и самой любимой, пойти за ней в огонь и в воду — шаг довольно опрометчивый. Она ведь, чего доброго, и на слове поймает.
Что, в общем-то, и произошло с ним, когда он поддался напору, нажиму и натиску своей невесты и согласился выступить в литературном кружке ее престарелой незамужней тетушки. И нечего смеяться! На месте докладчика вам бы точно было не до смеха. Чего стоят одни только лица кое-кого из слушателей, на которые волей-неволей приходится смотреть!
Одним словом, Грэма Дорна вытащили на сцену и заставили не сутулиться. Речь о «Роли детективного романа в американской литературе» он читал с таким видом, будто только что проглотил лягушку. Даже то, что написала доклад его бесценная Джун собственной персоной (иначе черта с два он дал бы себя уговорить на подобную затею), не затмевало того факта, что все это была полнейшая чушь.
А потом, когда рассудок его, фигурально выражаясь, обливался кровью, на него налетела стая гарпий, ибо — трепещите! — настал черед свободной дискуссии и дамы принялись наперебой забрасывать его вопросами.
— Скажите, мистер Дорн, правда ли, что все ваши труды написаны в минуты вдохновения? Ну, то есть, вот вы сидите, и тут вам в голову приходит какая-нибудь идея — совершенно неожиданно? И вам приходится писать ночи напролет и пить крепкий кофе, чтобы не спать, пока вдохновение не покинуло вас.
— О да. Истинная правда.
(Он работал с двух до четырех через день и предпочитал молоко.)
— Скажите, мистер Дорн, вам, должно быть, приходится проделывать массу предварительных изысканий, чтобы описать все эти зловещие убийства. Сколько примерно времени проходит, прежде чем вы можете сесть за книгу?
— Как правило, месяцев шесть.
(Вся его справочная литература ограничивалась шеститомной энциклопедией и позапрошлогодним выпуском «Всемирного альманаха».)
— Ах, мистер Дорн, признайтесь, ваш Реджинальд де Мейстер списан с реального человека? Не может быть, чтобы он был полностью выдуман. Он вышел у вас ну совершенно как живой, во всех мелочах.
— Его прообразом послужил один друг моего детства.
(Дорн никогда не встречал никого хотя бы отдаленно похожего на де Мейстера и жил в постоянном страхе, что подобный человек когда-нибудь все-таки ему встретится. На такой случай он даже носил хитрым образом сконструированный перстень с восточным адом замедленного действия. Вот вам и де Мейстер.)
Джун Биллингс сидела на своем месте в стороне от восторженной толпы женщин и улыбалась горделивой собственнической улыбкой.
Грэм провел ладонью по горлу и как можно незаметнее изобразил, что готов повеситься. Джун с улыбкой кивнула и послала ему воздушный поцелуй. Этим все и ограничилось.
Грэм клятвенно пообещал себе, что остаток жизни проведет в трудах и одиночестве и на пушечный выстрел не приблизится ни к одной женщине, а в своих романах будет изображать их исключительно как злодеек.
Он односложно отвечал на вопросы, чередуя «да» и «нет». Да, время от времени он балуется кокаином. Это стимулирует творческий процесс. Нет, на потребу Голливуду он своего де Мейстера не отдаст. Кино, по его мнению, не имеет ничего общего с настоящим искусством. К тому же у него нет будущего. Да, он прочтет рукописи мисс Крэм, если она принесет их ему. С превеликой радостью. Что может быть увлекательнее, чем читать творения начинающих авторов? А редакторы и впрямь бездушные создания, все до одного.
Тут подали закуски, и дам как ветром сдуло. Грэм опомнился не сразу. Толпа женщин слилась и превратилась в одну-единственную. Она была примерно четырех футов десяти дюймов ростом и весила фунтов восемьдесят пять. В Грэме было шесть футов два дюйма роста и добрых двести десять фунтов веса. Он, скорее всего, в два счета бы с ней справился, тем более что обе руки у нее были заняты слоновьих размеров сумкой. И все же мысль отправить ее в нокдаун казалась ему несколько негуманной, если не сказать жестокой. Такой поступок казался ему не вполне достойным.
Она надвигалась на него с восторженным пылом, который до отвращения явственно читался в ее глазах, и Грэм понял, что отступать некуда. Двери в пределах досягаемости не наблюдалось.
— О, мистер де Мейстер, заклинаю вас, позвольте мне звать вас этим именем. Ваш герой кажется мне настолько реальным, что я просто не в состоянии думать о вас просто как о Грэме Дорне. Вы ведь не возражаете, правда же?
— Нет-нет, что вы, — булькнул Грэм сквозь тридцать два плотно стиснутых зуба. — Иной раз я и впрямь развлекаюсь, воображая себя Реджинальдом.
— Благодарю вас. Вы не представляете, дорогой мистер де Мейстер, с каким нетерпением я ждала встречи с вами. Я прочла все ваши произведения и считаю, что они великолепны.
— Польщен столь высокой оценкой. — Он по привычке натянул на себя маску скромности. — Право же, в них нет ничего особенного. Ха-ха-ха! Я рад, что читателям нравится, но мне еще совершенствоваться и совершенствоваться. Ха-ха-ха!
— Да нет же, вы правда такой. Ну, то есть хороший писатель, правда. По-моему, это замечательно, быть писателем. Наверное, это почти как быть богом.
Грэм сделал непроницаемое лицо.
— Только не для редакторов, сестра.
«Сестра» намека не поняла.
— Создавать живых персонажей из ничего, выстраивать картины и творить миры! Мне частенько кажется, что писатели — самые счастливые люди на свете. Лучше быть вдохновенным писателем, который еле-еле сводит концы с концами в своей мансарде, нежели королем во дворце. Вы согласны?
— Безусловно, — покривил душой Грэм.
— Что такое низменные материальные блага этого мира по сравнению с возможностью вдохнуть жизнь в свой маленький мир?
— И впрямь!
— А благодарные потомки? Подумайте только о потомках!
— Да-да. Я только и делаю, что думаю о них.
Миниатюрная дама схватила его за руку.
— У меня к вам всего одна маленькая просьба. Вы не могли бы, — она слабо зарделась, — вы не могли бы дать несчастному Реджинальду — если вы позволите мне так его назвать — шанс жениться на Летиции Рейнольдс. Она слишком жестока к нему. О, сколько слез я пролила из-за этого! Но для меня он совсем, совсем как живой…
Откуда-то, словно по волшебству, появился кружевной платочек и был поднесен к глазам. Затем она спрятала его, храбро улыбнулась и поспешила прочь. Грэм Дорн сделал глубокий вдох, закрыл глаза и аккуратно упал в объятия Джун.
Его глаза распахнулись.
— К твоему сведению, — строго сказал он ей, — наша помолвка была на грани разрыва. Только мое уважение к твоим несчастным престарелым родителям помешало тебе стать бывшей невестой Грэма Дорна.