Слушаем у приоткрытой двери фрагменты от Кати. Перемежаются поучающими речами педагога. Когда метресса удовлетворяется исполнением, безрезультатно пытаюсь уловить разницу, которой она добивалась от Кати. У меня что, слуха нет? В смысле, требуемой тонкости? А и ладно, лишь бы лабать на саксофоне хватало.
Директор удивился после прослушивания моих экзерсисов.
— Ты точно никогда раньше за инструмент не брался? Нет, ты не умеешь, на сцену тебя выпускать курям на смех, но ощущение, будто ты раньше пробовал…
— Пробовал, — подтверждаю, — час назад.
Чему он удивляется? Нотная грамота мне знакома, какие-то гаммы в гостях у Кати пробовал. «Жили у бабуси два весёлых гуся» могу слепить.
Домой возвращаюсь с комфортом и Катей, на тачанке её отца.
Вечером по исполнении всех дел, папахен вдруг предъявляет претензии:
— Сын, ты совсем семье не помогаешь. Мусор хоть выноси, что ли…
Вознаграждаю предка долгим взглядом. Они совсем охренели? Не иначе мачехины козни, не живётся ей спокойно.
— Во-первых, на мне воспитание Кира. Учится он хорошо? Претензии есть? Нет. Иностранный язык УЖЕ знает, хотя начнут его учить только в будущем году. Физически развит лучше всех в своём классе. Так? Так. Во-вторых, полдня в школе, плюс занятия в музыкалке и танцами. Прибавь домашнее задание и подготовку к урокам математики. У меня рабочий день часов двенадцать, мне продохнуть некогда.
Папахен переваривает перевод от Кира, непосредственная иллюстрация моих слов. Пока суть да дело, нахожу выход.
— У тебя нет никаких проблем. Ты занимаешься любимым делом, тебе хорошо за это платят. Детьми имеешь полное право гордиться. Приходишь домой, вокруг тебя хлопочет красавица жена…
«Чего тебе ещё надо, хороняка?», — это я опускаю. А говорю исключительно ради последних слов. Надеюсь, не зря, вон как мачеха рдеет от мимолётного и неожиданного комплимента.
— Хорошо, уговорил. Натренирую Кира, он будет выносить. Делов-то…
В любой семье, где больше одного ребёнка, любое родительское поручение уходит по ниспадающей. Старший перепоручает родительский приказ младшему, младший ещё более младшему, пока не дойдёт до самого маленького, способного исполнить распоряжение семейных властей.
Мачеха не спорит, она нейтрализована моей объективной оценкой её женских статей.
— Мы тут ремонт квартиры надумали делать, — папахен продолжает исторгать неприятные новости, — на зимних каникулах…
— Летом сделаете, — с порога отвергаю наполеоновские, но дурацкие планы, — нас с Киром в деревню отвезёте, сами в отпуске будете. Развлекайтесь, как хотите, и мы вам мешать не будем.
Как-то, в тех же Березняках случайно слышал мужские разговоры. Местный мужчина при должности с кем-то беседовал и поругивал супругу-учительницу. Та тоже надумала покрасить полы в выходные.
— Понимаешь, на выходные домой приезжают дети-студенты. Я тоже дома. И она замыслила всех нас потравить вонью от краски. А у самой во вторник выходной! Крась в своё удовольствие! Я — на работе, дети — в городе, никто не мешает!
К чему это я? А к тому, что женщины планировать не умеют. Вот и папахен, после кратких раздумий соглашается. Мачеха вяло, больше для порядка, пытается спорить. Папахен в ответ включает голову.
— Сама подумай, Вика. Мы выносим мебель из нашей комнаты. Сами спим в гостиной или в детской, где захотим. Если лаком или краской будет вонять, точно в детской. Потом разбираемся с детской. Общую комнату — в два приёма. Сгрудим мебель в одной стороне, потом в другой…
Мачеха сдаётся. План отца выглядит намного разумнее её авантюры.
2 декабря.
Ночью случилось счастье. Мы узнаём только утром.
— Ур-р-а-а-а! — Блажит Кир на выходе из подъезда. Выхожу за ним.
Всё укутано девственно белым толстым покрывалом. И уж наверняка выпавший снег не растает. Хотя со словом «наверняка» тороплюсь. Неустойчивый у нас климат. Однако вероятность того, что растает, не велика. Самый короткий световой день на подходе.
— Наверное, кто-то наверху посмотрел на календарь. Зима-то второй день уже… — замечаю во время завтрака.
Кир на автопилоте переводит родителям. Очередной маленький кирпичик в его ценный навык. И кто-то мне рассказывает, что я ничего ради семьи не делаю. Он уже может деньги переводчиком зарабатывать.
С замечательным настроением идём в школу. Хорошо бы ещё вторую обувь не брать, но в зимней полдня в школе не проведёшь. Ноги сваришь. Но хоть мыть и чистить её не надо.
Урок математики.
— Пока не научитесь обращаться с дробями с ловкостью циркового жонглёра, я с вас не слезу, — по-хозяйски прохаживаюсь между рядами.
Чем-то мне начинает нравиться моя нечаянная учительская практика. У меня и возможностей больше. Имею те же учительские права, которые мне охотно делегировал Ильин, плюс подзатыльник могу дать. Штрафное дежурство, минус в общий табель, который висит на стене, это тоже вне власти учителей. А как я некоторых таблице умножения учил? Только кто-нибудь попробует ошибиться — вперёд. Отжимается и на каждом жиме повторяет: семью шесть — сорок два. И так, сорок два раза. Класс смотрит, веселиться и сам запоминает. Выучивали с невероятной скоростью. Как говорится, не доходит через голову, дойдёт через другие места.
Принцип биатлона. Промахнулся? Беги штрафной круг. Что-то вроде игры у нас. Когда вижу глупую ошибку, прихожу в экстаз, — есть сегодня, кому полы помыть, — а пойманный страшно огорчается. Тем самым формируется рефлекс, как делать нельзя. Как у ребёнка, который ладошку к утюгу прижимает. Ему же говорили! Слегка мазни пальчиком, незачем всю руку обжигать.
У нас так же. Моет кто-нибудь полы в классе и слушает мою нотацию:
— Тебе же говорили, что так дроби сокращать нельзя? Говорили. Так что мой дочиста, такова доля всех неграмотных: дворы подметать, мусор собирать, полы мыть. Люди всякие нужны, люди всякие важны! В том числе, тупые двоечники. Хочешь быть двоечником — будь им!
В следующий раз не будет дроби сокращать, просто зачёркивая одинаковые цифры. Ишь, рационализатор нашёлся! Убил бы нахер!
— Виктор! — В двери показывается голова директора. Класс подскакивает. Интересный момент, все учителя меня Витей зовут или по фамилии, полным официальным именем только директор.
— Садитесь, садитесь, — машет рукой Ластик. — Виктор, пройдём с нами.
Уже интересно, с кем это «с нами»? Выхожу за двери, рядом с директором серьёзный худощавый мужчина. По виду обычный клерк, если бы не строгость лица. Прямо-таки неумолимая.
— Следователь Дубов, — представляет мужчину директор, — ему надо с тобой побеседовать.
— После урока, — качаю головой, ишь, быстрые какие!
— Колчин, ты что, не понял? — Шипит Ластик. — Это СЛЕДОВАТЕЛЬ.
— Почему не понял? Всё понял. Я урок веду, вы его сорвать хотите?
Ластик затыкается и прячет глаза от Дубова. Тот глядит с недоумением во строгом взоре. Надо бы помочь «любимому» директору.
— У нас такое часто практикуется, — объясняю следователю. — Ученик готовит урок и проводит. В рамках педагогического эксперимента. Очень сильно влияет на успеваемость. В положительном смысле. Ни одного троечника по математике нет.
Директор не торопится говорить, что троечников в нашем классе по любому предмету нет.
— Так что бросить класс я не могу. После звонка я в вашем распоряжении, — не дожидаясь реакции, поворачиваюсь к двери. И уже в спину слышу торопливое от Ластика:
— В мой кабинет. Сразу.
Сразу, как только. Целый урок из-за них пропускаю. Хорошо, что противный русский. Я не про язык, если что, а про училку. Дефективная она какая-то.
— Привет, Колян! — Из кабинета выруливает один из гвардейцев. Фингал на физиономии почти сошёл, но следы былой красоты ещё остались.
— Здаров, Витёк!
— Всё про меня заложил? Ничего не забыл?
— А то ж… — Жизнерадостный гвардеец ломится дальше по коридору, распугивая мелочь. А мелочь для моих гвардейцев все вплоть до девятого класса включительно. Да и старшие стараются их не задевать.
Диалог наш короткий слышат и засевшие в кабинете. Дверь-то открыта. Директор морщится, следователь держит покерфейс, как ему по должности и положено.
— Присаживайся, Колчин, — приглашает директор, когда я закрываю дверь.
— Колчин Виктор Александрович, ученик 5 «В» класса. Так? — Начинает допрос следователь и записывает в протокол после моего подтверждения.
— Расскажи, Витя, что случилось в школе 27 ноября?
— Вы про этого уголовника?
— Да, с Михаилом Жихаревым.
— Началось-то всё раньше, — фамилию этого Михи раньше не слышал, но догадался. — За два дня, 25 ноября на перемене увидел, как Вася Пономаренко избивает девчонку. Повалил на пол и лупил кулаками. Девчонку не знаю, кажется, его одноклассница.
— И что ты сделал? — Следователь немного оживляется. Но не так, чтобы очень. Видимо, уже что-то знает. Опять же гвардейцам нет резона скрывать.
Директор вздыхает и бросает на меня тоскливый взгляд. Понимаю. Хотелось бы ему скрыть эту историю, но теперь, так или иначе, она всплывёт. А мне-то что?
— А что я? — Пожимаю плечами. — Остановил его и сказал, что так делать нельзя.
— Избил его?
— Нет. Столкнул с девчонки и слегка по солнечному сплетению приложил. После сразу ушёл.
— А дальше?
— За нами семиклассники шли. Ерохин Тимофей и друзья его, Саня и Коля. Вот они с ним и побеседовали.
— Как же они с ним беседовали?
— Не видел, уходил и не оглядывался. Но говорили строго. Можно сказать, по-мужски. Уверен, Вася понял, что так поступать нехорошо, — немного подумав, поправляюсь. — Хотя, судя по всему, не до конца понял. Потому что заступничка этого уголовного привёл.
— Почему ты думаешь, что это он привёл?
— Он рядом был, когда тот моих друзей избивал. И на меня пальцем показывал, типа, я тоже его обижал.
— Эти семиклассники твои друзья?
— Мы рядом живём, в один двор наши дома выходят. Тимофей — брат моего друга и одноклассника Димы Ерохина. А эти двое, Саня и Коля, всегда рядом с ним.