— Так и так тебе придётся из своей школы уходить. В заявлении обязательно пропиши, что уходишь на домашнее обучение.
Угу. Слушаю внимательно и бережно мотаю на ус.
— Дальше. Я внимательно прочитал Устав нашей школы и там есть интересная зацепка. Мы имеем право брать учеников со стороны с изменением класса обучения. Обычно это работает в сторону понижения. Если видим, что есть серьёзные пробелы, то, можем, например, принять закончившего пятый класс в тот же пятый. Или даже в четвёртый.
— Но обязательность изменения только в смысле понижения, натурально, не прописана?
— В точку! — Улыбается директор. — В какой класс ты хочешь перейти?
— В девятый.
— Ого! — Директор внимательно меня оглядывает, улыбаться прекращает. Сильная эмоция на человеческом лице конкуренции не терпит.
— А потянешь?
— Не вопрос, Анатолий Иваныч. Вопрос в другом, удастся ли удержать планку круглого отличника? Здесь у меня сомнения…
— Гм-м…
— Вы не поняли. Мне долго пришлось воевать с учителями нашей школы, которые всё время норовили четвёрку вместо пятёрки поставить.
— Физику разобрал?
Не в бровь, а в глаз! У меня сложилось впечатление, что физика — самая сложная наука. Но сдаваться не вижу причин.
— С механикой нормально, с электростатикой хорошо. С магнетизмом похуже.
— ЭДС индукции?
— Минус скорость изменения магнитного потока. Если контур многовитковый, то надо умножать на число витков…
— Напряжённость электрического поля одиночного заряда?
— Равна отношению заряда к квадрату расстояния. Есть коэффициент…
И погнали! Он бы ещё долго выделывался, но прекращаю эти порезвушки.
— Анатоль Иваныч, вы сейчас что, составите протокол и официально оформите, как сдачу экзамена за курс физики до 8-го класса?
Смеётся. Неплохой он мужик. Это если осторожно говорить.
— Надо же мне тебя прощупать. Всё-таки три класса перепрыгнуть хочешь. Теперь вопрос с иностранным языком. Не знаю, как поступить. Ты — француз, а у нас в школе нет французского. Только английский и немецкий.
— Не проблема. Пойду на английский. Только есть просьба.
— Весь внимание.
— Хочу сдать свой французский за весь курс средней школы.
— Полагаю, можно организовать, — директор не сразу отвечает, но раздумывал самую малость.
Короче, мы договорились. Но мне придётся походить в 8-ую школу и буквально упахаться. Директор Кулешов пригрозил, что мне придётся пару десятков контрольных сдать по разным предметам. Упросил только английский оставить в стороне, пообещав разобраться с ним по ходу жизни. О-хо-хо, жисть моя жестянка…
29 апреля, бывшая «родная» школа.
Время пятого урока.
— Мы с вами одновременно уходим из школы, мадам Нелли? — На мой многозначительный взгляд Нелли слегка краснеет. — Хоть и по разным причинам.
Нелли Францевна заметно округлилась, настолько, что уже не скроешь. Странным образом её это не портит. Наверное, мальчик будет.
— Я же не навсегда…
— Вы учитель, вы можете хоть до пенсии в школе работать. А мы, ученики, так или иначе, уходим насовсем. О, мадам, всё время хотел спросить, вам эта песенка нравится: Derniere Danse?
— О, моя любимая! — Расцветает Нелли.
— Хочу сделать подарок школе. В виде вас. Когда вернётесь после вынужденного, но такого важного для народонаселения страны отпуска, я сыграю эту песню для вас. На саксофоне. Мне папа саксофон-альт на день рождения подарил.
— О, Витя…
— Давайте заканчивать! — Прерывает нашу милую беседу Ластик. Он председатель комиссии, ему флаг и все права в руки.
— Нелли Францевна, переведите, что он сказал последними фразами?
Мы говорим по-французски, просто непринуждённо болтаем, потому что на билет ответил быстро, сходу и без подготовки. Любой образованный француз на моём месте поступил бы так же. И мой билетный ответ и дальнейшая беседа произвели на остальных членов экзаменационной внеплановой комиссии неизгладимое впечатление. Ни Ластик, ни англичанка Людмила Петровна по прозвищу Фрекенбок ни в зуб ногой. Ластик в школе английский учил, а у Фрекенбок вторым языком, — в лингвистических вузах двум языкам учат, — немецкий. Вот такая симметрия у них образовалась. Слушали они внимательно, но ничего кроме отдельных слов не понимали. Сами так захотели, Нелли предлагала мне автоматом всё оформить.
— Пообещал сыграть мою любимую песню Derniere Danse, когда я вернусь в школу после декретного отпуска. На саксофоне, — миленько покраснев, докладывает француженка. — Должна довести до вас, что у Вити не только чистейший парижский говор и безупречная лексика. Он к тому же галантен, как истинный француз.
— Галантность проявляется у него исключительно во французских речах, — ворчит Ластик.
Как бы кто ни ворчал, а пятёрку за курс средней школы мне выводят. Один допэкзамен по окончании школы мне сдавать не надо. Но я всё равно буду. Лишний скальп индейцу не помеха, но слава и уважение.
На выходе хмыкаю. Только сейчас догадываюсь, зачем директор запросил перевод. Их насторожило слово «саксофон», подозрительно перекликающееся со словом «секс». М-дя, нет слов…
Анатолий Иваныч уговорил Ластика дать мне такую возможность. Так-то я в школу уже не хожу. Ластик, полагаю, согласился из политических соображений. Позже он что-нибудь попросит, и Кулешову трудно будет отказать. Ну, и правильно.
На следующий день.
— Привет ботаникам! — По нашим со Сверчком плечам хлопают мощные длани гварейцев.
Все веселятся, включая Сверчка, с которым мы спешим в музыкальную школу. Кати с нами нет, она в другие дни занимается. Оно и к лучшему, а то Сверчок уж больно лакомая цель для залётных гопников.
Потому-то он и весёлый. Окрест наших домов он в безопасности, — Зина обращается с ним всё мягче, — а вот далеко от дома, как повезёт…
— Витя Колчин, гроза всего района! — Безудержно ржёт Тимоха. — Ха-ха-ха, ботаником стал! Ой, не могу! Виктор у Виктории украл кларнет!
Его дружно поддерживает гвардия. Шутники, мля…
Времени у меня образовался целый вагон. Позавчера показал друзьям стопку типовых контрольных работ, которыми меня снабдили учителя 8-ой школы.
— Вдруг не справишься? — Заботливо, но с тайной надеждой испрашивает Катя.
Отвечаю в том смысле, что надеятся на это можно, но не стоит в меня не верить. Полинка нейтрально помалкивает. Она уже поняла, что свой плезир имеет. Я стал ходить на все занятия танцами, без пропусков. Но картину моей тяжкой жизни поддерживаю неустанно. То учебник из старших классов засвечу, то начну всякие тонкости у гвардейцев выспрашивать, вгоняя тех в полную прострацию.
На самом деле, нахожусь в блаженной нирване. Простите друзья, только сейчас понимаю, каким мощным локомотивом для вас являлся. И сколько сил это отнимало. Испытываю радостное ощущение лёгкости, как после скидывания с плеч тяжёлого, но привычного до прирастания к спине рюкзака. Хотя львиную долю веса того рюкзака обеспечивал Кир. О, высокие небеса! Какое же это счастье остаться дома одному фактически на полдня. Зарыться в умные книги с головой, в перерыве покувыркаться на турнике, — таки научился подтягиваться на одной левой, на правой давно могу, — или поиграть на саксофоне. Мне никто не мешает, я никому не мешаю. Полный восторг!
Саксофон и соседям не мешает. Только изредка вытаскиваю ватную заглушку, осторожно прислушиваясь к звучанию, а отрабатывать согласованную работу пальцев и дыхалки можно и без звука. Звук есть и похож на вульгарное газоотделение. Первый день смеялся до упаду, дальше привык.
В музыкальной школе работаю «в полный голос». Николай Михайлович премного мной доволен.
— Ты быстро растёшь, Витя, — лучится таким довольством, что подозреваю неладное.
Размышляю. Нет, ничего такого за ним не замечалось. Ни патологического пристрастия к маленьким девочкам и мальчикам. Ни попыток заниматься вымогательством любого вида. Видимо, разгадка тривиальна и для меня необычна. Он просто хороший человек и любит свою работу и детей. Любит детей без гнусного подтекста, как любят их обычные нормальные люди. Ну, ещё возможно ему какие-то премии дают за достижения воспитанников.
В конце немного поджидаю Сверчка, вместе уходим. Погода великолепна, народ тотально в хорошем настроении от победного наступления весны и буйной зелени, сменившей однообразно белый с серыми вкраплениями пейзаж.
— А ты долго будешь в музыкалку ходить? — Интересуется Сверчок.
— Летом-то уеду, а так, думаю, не меньше года. Дальше посмотрим.
Почему он спрашивает, понятно. Впереди на лавочке, — мы через сквер идём, — гогочут и резвятся парнишки гопнического вида. В количестве трёх особей. Что-то сегодня их меньше. Проходя мимо притихшей троицы сканирую их веселыми и наглыми глазами. Столкнуться взглядами не удаётся. Я даже кейс Сверчку не отдаю, как в прошлый раз.
Как-то разочарован в этих ребятах. Они, видно, настолько привыкли к робкому или хотя бы осторожному поведению, что мой немедленный наезд их ошеломил. Они и тогда ничего не сделали, только кто-то сострил про ботаников, которым место в Ботаническом саду.
— Ты что-то вякнул, обсос? — Прицепился сразу же, даже сам ничего сообразить не успел. На автопилоте.
— Да не, я ничего… — парнишка теряется, остальные напряглись, но помалкивали, — я не про вас.
— В следующий раз будь осторожнее. А то могу не поверить.
Мы ушли, а через паузу Сверчок рассказывал:
— Раньше они просто так никогда меня не пропускали. Хоть пинок, но дадут. Я уж привык…
— Хочешь, заставлю их тебе обувь чистить? Не проблема.
Миша-Сверчок засмеялся свободным смехом, но отказался. С неделю назад это было.
Мой музыкальный товарищ, натурально, считает меня реинкарнацией древних былинных богатырей, не иначе. Могучих и бесстрашных. Себе могу признаться, что это не так. Бесстрашных людей, мне знакомых, очень мало. Только один. Зиночка. Все остальные, включая меня, обычные люди. Просто я знаю больше. Все эти детские драки — всего лишь способ общения и коммуникации. Не си