— Пора, сын…
Поезд уже остановился, подхватываемся, идём к своему вагону. Интересно, по расписанию стоит две минуты, но на моей памяти меньше четырёх-пяти не бывает. Не успеют пассажиры зайти в поезд так быстро. Их довольно много.
Полинка на прощанье целует в губы, папахен пожимает руку и отдаёт рюкзак, Кир успевает крикнуть:
— Вить, купи мне дрон!
— Если найду, Кир!
Вот и всё прощание. Не успеваю сесть, как поезд трогается.
Вместе с отъезжающим за окном городом, меня оставляют родные моему сердцу провинциальные заботы. А когда вижу предместья столицы, всё домашнее окончательно отодвигается назад. И я готов с ходу включиться в свою студенческую столичную жизнь.
13 января, время 20–55.
Москва, общежитие МГУ ДСЛ.
— Не были⁈ Целых три дня⁈ — В полнейшем расстройстве падаю на кровать, закрываю лицо руками. — Вы с ума сошли! Неужто вас не ломало по утрам? Только не говорите, что нет!
— Ну… — парни, Костя Шакуров, мой одногруппник и Саня Куваев, с физфака, мои соседи по комнате смущаются и мнутся.
— Ну, Вить… ломало, конечно. Но тут такой ветер по утрам стал задувать, метель. Боялись простудиться… — отбивается Костя.
— И вы, — горестно начинаю отповедь или проповедь, как получится, — проявив героизм и мужество, непреклонно преодолели полезную привычку делать зарядку по утрам и путём таких же героических усилий заменили её валянием в кровати по утрам.
— Ну, я вообще-то в холл выходил, зарядку делал. Только не бегал, — оправдывается Куваев.
— Аэробные упражнения ты ничем не заменишь, — отвечаю горько и с неизбывной грустью, — и бег — самое лучшее из них.
— И так всегда. Кот из дому, мыши в пляс. А девочки?
— Мы не в курсе, — парни пожимают плечами, стараясь не смотреть в глаза.
— Кормите меня ужином, бездельники! — Приказываю без малейшего сомнения в своём праве. Парни кидаются ставить чайник, шуршать какими-то пакетами.
— Вить, кашу сварить? — Предлагает Саня.
— В задницу! — Достаю из рюкзака разносолы. И пирожки. Когда мачеха сказала, что половина с ливером, а другая — с капустой, поверил по-настоящему, что топор войны между нами закопан. Обе начинки мои любимые, ливерные, натурально, вне конкуренции.
— Это с ливером. Вам — по одному. С капустой в общий доступ, а остальные с ливером — только мои, — предупреждаю строго. — Костя, зови девчонок.
Девчонки примчались моментально. Они бегали по утрам на день дольше.
— Без вас скучно, — сказали они, и я моментально их простил.
14 января, время с утра и до вечера.
МГУ, общежитие, учебный корпус, вся Москва.
Погодка, натурально, не очень. Ребята вообще-то правы, под таким мерзопакостным ветерком и простудиться недолго. Во время сессии это чревато. Поэтому план тренировок на ходу изменил.
— Не торопясь, сбегаем на второй этаж, — объявляю всей команде.
— Теперь, торопясь, взбегаем на пятнадцатый, — объявляю внизу.
Два таких цикла и всё. Все вспотели, даже я. Потом в холле разминка, отжимание, прыжки и прочие ужимки. Так сорок минут и пролетает.
Погружение в исторические материалы мой искин особо не загружает. Курс истории — всего лишь цепь фактов и событий. Попытки объяснить скрытые пружины процессов выглядят довольно жалкими. С далёкой историей ещё в целом боль-мень понятно. После формирования русского государства движущие силы всё больше и больше уходят в тину. Опять-таки, приложив некоторые усилия, худо-бедно можно понять движущие силы до революции 17-го года. После неё — темна вода.
Так что искин больше на запоминание работает.
— Ну-ка, парни! — Обращаюсь к соседям, которые тоже учат своё, только Куваев матанализ штудирует, историю он сдал. — То есть, Костя, давай проверим друг друга. А ты, Сань, отдохни пока.
— Как ты всё запоминаешь? — Поражается Костя.
— Так я утреннюю зарядку уже лет восемь делаю! — Заряжаю ему мотивацию, раз случай представился. — Опять же, память и всё остальное поддаётся тренировке…
По мере раскрытия секретов мастерства рождается хорошая идея. На экзамене применю.
После обеда — в учебный корпус. Преподаватель ТФКП на кафедре терфизики сидит.
— Валерь Васильевич, — ошарашенно гляжу на длинный список. — Чудится мне, что это чересчур.
Выданный список, всего лишь для зачёта, — правда, относящегося к будущей сессии, что случится только через год, — выглядит чрезмерным. Ровно сотня задач. И уже сейчас вижу, боль-мень стандартных не более трети.
— Ну, почему же, — хитренько улыбается коварный препод, — вы что же, Колчин, думаете, за семестр мы меньше решаем?
— Семнадцать учебных недель, семнадцать пар, — мгновенно даю раскладку, — получается примерно шесть задач на один семинар? Да, ВалерьВасильевич, думаю, больше трёх-четырёх никакая группа не осилит.
— Мы — МГУ, молодой человек, — назидательно выговаривает препод, — тут дураков нет. К тому же есть домашние задания…
— Разбор которых тоже время отнимает, — подрезаю его на ходу.
Спорю только из принципа. Мы оба знаем: как он сказал, так и будет.
— Экзамен примете?
— Когда решишь, посмотрим, — и поясняет. — Вдруг ты как раз до следующего Нового Года провозишься? Во времени я вас не ограничиваю.
Ладно, — думаю, выходя из кабинета, — посмотрим ещё, кто кого. Сам же умучаешься потом проверять. Может, мне лично для вас стоит почерк испортить? Чтобы жизнь мёдом не казалась?
Пока есть время до консультации по истории, двигаю в читалку. Брать задачник и решать. Некоторые, на глазок процентов тридцать, уже решены. Я ж натурально к экзамену готовился, а без решения сопутствующих задач материал не может считаться усвоенным. И, конечно, предупреждать об этом хитрована препода не стал. Так что фактически он мне семьдесят задач дал, а не сто.
В читалке по памяти успеваю нарисовать в тетрадь десяток задачек попроще. Хотя совсем простых почти нет. Так, для затравки.
— Особое внимание следует уделить движущим силам исторических процессов, — вещает Анна Михайловна, историчка и русачка. Поднимаю руку. Мне дозволяется спрашивать, не вставая.
— С этим сложности, Анна Михайловна. В доперестроечной коммунистической, — улавливаю, как при слове «коммунистический» педагогиня еле заметно хмурится, — доминировал классовый подход к общественным процессам. Теория, какая-никакая, существовала. Сейчас, не пойми что.
— Вопроса не слышу, Колчин, — теряет терпение историчка.
— Вопрос такой. Конкретный. Существует ли в России класс буржуазии?
— Безусловно. Историки не всё отвергли из коммунистического наследия. Отношение к средствам производства просто так не выбросишь. Есть у нас владельцы средств производства? Безусловно. Значит и буржуазия есть. Класс предпринимателей.
— Немного не об этом спрашиваю, Анна Михайловна. Буржуазия, будем для простоты называть по-старому, есть. А класс буржуазии в наличии?
— Немного не поняла вопроса. А почему его не должно быть?
— По делам их узнаете их, — отвечаю цитатой из Библии. — Что они сделали? Что совершили? Революционный или контрреволюционный, кому как, переворот 1991 года они не могли сделать. Их тогда не было. Пойдём дальше. Что они сделали позже? Ну, знаем, что олигархат стал настолько бездумно грабить людей и страну, что Россия чуть не сковырнулась. Даже своим работникам платить не хотели. Бюджетные деньги воровали, из-за чего учителям и медикам зарплату постоянно задерживали (родители рассказывали).
— Вы поймите, — после паузы продолжаю, на лице исторички вижу интерес, немного болезненный, — я даже не в осуждение. Просто банальный грабёж на общее классовое дело никак не тянет. Банда мародёров, где каждый сам за себя, никаким боком на организацию не похожа. Недаром тогда произошёл всплеск заказных убийств. Они друг друга стреляли только в путь. Потому и возникает вопрос: что конкретно они сделали, как класс?
Историчка задумывается, а я продолжаю.
— Вот в конце восемнадцатого века во Франции произошла буржуазная революция. Конвент, Комитет общественного спасения, якобинцы, жирондисты, Робеспьер, Марат, Дантон. Целый ряд государственных и общественных структур, яркие лидеры. И масса совершённых дел, включая самые жуткие, например, геноцид Вандеи. Этим самым класс буржуазии спаивал страну в единое целое, объявляя Францию нацией и единым государством, выбрасывая в утиль все феодальные деления. Со всеми герцогами и графами, которых тоже не забыли пустить под нож гильотины. Они отменили монархию, выстроили республику. Короче, гигантский объём работы провели. Часто тяжёлой и кровавой.
Все молчат. Преподавательница тоже.
— А что сделал класс буржуазии в России? Ну, кроме воровства и постоянного паразитирования? Ничего. Значит, класса буржуазии у нас нет. Буржуазия вроде бы есть, но класса — нет.
— Что же тогда у нас есть, Колчин? — Пытается перевести стрелки на меня. Шалишь, девуля!
— Это к вам вопрос, Анна Михайловна. Я не знаю, и никаких упоминаний в лекциях и учебнике не нашёл. Да, борьба идей и всё такое, но какие общественные группы, или какие классы продвигали эти идеи, не понятно.
Как бы она меня не притопила на экзамене за такие неудобные вопросы. Впрочем, чего теперь? Самое плохое — четвёрку поставит, что будет выглядеть как раз провалом на фоне остальных отличных оценок. Переживу.
Вечерком швыряюсь по Москве. Первым делом решил и себе кубик рубика купить. Очень пространственное воображение развивает. Два покупаю. Один себе, другой ребятам. Пусть тоже развиваются. На фейнмановский курс физики разорился, бляха! Почти три тысячи ухлопал! Взял товарный чек, расходы на образование можно из моего миллиона в сбере покрывать.
16 января, время 11.40.
МГУ, учебный корпус.
— А можно вопрос напоследок, Анна Михайловна? — Забираю зачётку, где красуется очередное «отлично».
— Только не про классы, я умоляю, Колчин, — историчка, смеясь, выставляет руки в защитном жесте.