Генерал-политик весьма лаконично сформулировал точку зрения «умеренной» группировки правящих кругов, о которой уже шла речь выше; но особое, поистине злорадное ударение он сделал на значении раскола рабочего класса для перспектив власти буржуазии. Да, Тренер и его единомышленники имели достаточные основания радоваться, наблюдая взаимоотчуждение рабочих партий, отсутствие единства в их действиях, даже если они были направлены против общего врага — фашизма. И это наглядно сказалось в момент, когда правительство, членами которого являлись и социал-демократы, приступило к расправе с органами рабочей власти. Прошло немногим более недели после создания рабочего правительства в Саксонии, как Эберт, Штреземан, Сект в полном единодушии решили направить туда дополнительные части рейхсвера и распоясавшаяся военщина начала бесчинствовать там. Что касается рабочего правительства, то не только социал-демократы, чьей политике были постоянно свойственны колебания и двойственность, но и коммунисты, входившие в него, не приняли необходимых мер по мобилизации масс на борьбу против реакции.
Курс, который КПГ проводила в 1923 г., особенно в решающие осенние месяцы, основывался на представлении, что в Германии можно добиться успеха и свергнуть власть буржуазии одним ударом. Между тем специфика страны, а также конкретная расстановка классовых и политических сил диктовали путь к революции только через ряд промежуточных этапов. Ориентация лишь на «решающий удар» помешала определить действительное соотношение сил.
Имперское правительство предъявило ультиматум «красной Саксонии», который был отвергнут. Тогда рабочее правительство было разогнано при помощи военной силы. Аналогичная судьба постигла в начале ноября рабочее правительство Тюрингии, проявившее такую же бездеятельность в коренных социально-политических вопросах. Еще до этого, 1 ноября, представители СДПГ в знак протеста против экзекуции над Саксонией вышли из имперского правительства. Этот шаг должен был помочь руководителям социал-демократии сохранить влияние на тех, кто их поддерживал — тогда это еще была значительная часть пролетариата.
Таким образом, конец октября — начало ноября 1923 г. принесли с собой существенное укрепление позиций правящих кругов Германии. Этому способствовал и новый фактор, действие которого стало сказываться тогда же: постепенное смягчение инфляции в результате введения так называемой рентной марки и прекращения печатания прежних, полностью обесцененных банкнот. Тем самым шансы сил крайней реакции на успех объективно уменьшились, так же как и перспективы создания диктатуры в форме директории. Уловить это фашистские лидеры, не отличавшиеся глубокими аналитическими способностями, однако, не сумели, и в Баварии подготовка к выступлению не только продолжалась, но стала еще более интенсивной.
Подготовку вели — совместно и порознь, даже втайне друг от друга — обе стороны, участвовавшие в антиреспубликанском заговоре. Штаб баварского военного округа к началу ноября уже располагал детальными оперативными планами наступления на Берлин, отдельных этапов марша, материального обеспечения и т.п. В качестве вероятного срока начала операции Кар назвал Эрхардту 15 ноября. В штабе «Германского боевого союза» работа также кипела вовсю, опытные штабные офицеры рассматривали различные варианты похода на Берлин. А будущие его участники проходили обучение уже не в «абстрактных» условиях, а используя план Берлина и имея в виду совершенно определенные объекты столицы, которыми им предстояло овладеть.
Но нацистские вояки этим не ограничивались. Военные руководители «Боевого союза» и «главное командование» штурмовых отрядов с некоторых пор составляли планы захвата Мюнхена. Как всегда, в таких случаях предусматривались занятие транспортных центров, учреждений связи, коммунальных предприятий, общественных зданий и типографий, арест политических противников и «ненадежных» элементов. Списки подобных лиц были составлены заблаговременно. Таким образом, нацисты, стремясь опереться на баварский рейхсвер и государственный аппарат Баварии, никогда не оставляли мысли о возможности проведения путча самостоятельно и против своих союзников. О характере отношений между ними свидетельствуют многие документы; приведем лишь один — приказ Геринга по CA, относящийся к сентябрю 1923 г.: «Если нас хотят обучать [военному делу], то против этого возражать не приходится, но ни в коем случае не следует сообщать руководителям каких-либо органов [рейхсвера] данные о наших силах, вооружении, структуре, короче говоря, о нашей организации».
Трудно сказать, насколько серьезно правители Баварии считались с возможностью фашистского путча, хотя слухи об угрозе такого рода циркулировали в Мюнхене в течение всего года. Но представители баварского правительства неизменно опровергали эти слухи, причем не только в открыто пропагандистских целях, но и в конфиденциальных беседах. Так, 1 сентября министр внутренних дел Швейер заверил вюртембергского посланника, что национал-социалистическое движение не представляет никакой опасности. Здесь в определенной мере сказались иллюзии, созданные отступлением нацистов, происшедшим 1 мая, а также, как можно полагать, обещания Гитлера «ни при каких условиях» не предпринимать путч; эти обещания особенно участились в канун выступления.
Среди погибших во время расстрела нацистской демонстрации 9 ноября 1923 г. был немолодой чиновник фон Пфордтен, являвшийся убежденным сторонником фашизма. В одном из карманов его пиджака обнаружили проект мероприятий, которые руководители НСДАП собирались осуществить после своей победы. Это, пожалуй, самый ранний документ такого рода в истории германского фашизма. «План Пфордтена» предусматривал, в частности, роспуск всех выборных представительств и политических партий, отмену конституционных свобод, введение полевых судов, причем мера наказания, к которой они могли приговаривать, практически исчерпывалась смертной казнью. Она полагалась за участие в деятельности распущенных учреждений, за отправление обязанностей, от которых то или иное лицо было отстранено, за выполнение распоряжений подобных лиц, за участие в забастовках или призывы к ним, а также за множество других «преступлений» подобного же рода. Согласно проекту, вводилась трудовая повинность для всех граждан от 16 до 50 лет, создавались концентрационные лагеря для «всех небезопасных лиц и бесполезных едоков». Еще летом 1923 г. проект обсуждался при участии Гитлера, Федера и одного из представителей «ученого» мира — профессора Мюнхенского университета Мюллера.
Своеобразным дополнением к этому документу могло послужить выступление Геринга на совещании военных руководителей НСДАП 23 октября. Он информировал их о ходе подготовки к известной операции и сообщил, что точная дата ее еще не установлена, но это может произойти и в ближайшие дни. Уже составлены соответствующие совместные воззвания. «Необходимо в то же время немедленно подготовить воззвания о взятии власти в отдельных местностях. Следует применять беспощадный террор; каждый, кто будет чинить малейшие препятствия, должен быть расстрелян. Руководители обязаны уже сейчас установить тех лиц, которых следует устранить. Одного из них надо для устрашения расстрелять сразу же после расклейки воззвания».
Это — истинный язык германского нацизма, он оставался таким всегда, и через 10, и через 20 лет. И несмотря на это фашизм преспокойно продолжал существовать как политическое течение, лишь изредка уходя в подполье, а затем вновь действуя вполне легально, почти беспрепятственно, сея свои чудовищные человеконенавистнические идеи и насаждая разбойничьи нравы. Причем и те, и другие находили не только одобрение и поддержку среди сильных мира сего, но и все более широкую популярность в самых различных социальных слоях.
Для того периода, о котором идет речь, НСДАП во многом была обязана участию в фашистском движении генерала Людендорфа. Не только на каждого участника войны, но и на каждого немецкого филистера его имя действовало завораживающе; оно привлекало множество последователей. Генерал был душой едва ли не всех заговоров и реакционных военных выступлений против Веймарской республики, хотя предпочитал при этом на первый план выдвигать других. Так было, например, во время путча Каппа, в подготовке которого Людендорф принимал деятельное участие, но от причастности к которому отмежевался, как только понял, что дела складываются не в пользу капповцев; когда же по ходу следствия его спросили, почему он во время марша путчистов все же оказался вблизи Бранденбургских ворот, генерал ответил, что он просто прогуливался там. 8 ноября 1923 г. Людендорф тоже изображал из себя постороннего и при начале путча даже не присутствовал. В своих воспоминаниях он пишет, что был осведомлен о готовящемся выступлении лишь в общих чертах: «Деталей я не знал».
Все это чистейшая ложь, опровергаемая самыми различными источниками. Один из них — свидетельство его первой жены, которая рассказывает, как было в действительности (к моменту издания ее воспоминаний Людендорф уже женился вторично. — Л.Г.). «В течение ряда месяцев (перед путчем. — Л.Г.), — говорится в книге М. Людендорф, — наш дом являлся средоточием, можно сказать, политическим центром национал-социалистов... Беседы длились по несколько часов. Чтобы предотвратить какое-либо подозрение, Людендорф для посторонних глаз искусно имитировал работу в саду и выглядел при этом самым безобидным человеком на свете». Но эти помыслы не только существовали, а простирались весьма далеко. Из документов известно, например, что накануне путча Людендорф даже пригрозил отказом участвовать в нем на предложенных ему ролях. Если уж ввязываться, заявил Людендорф, то лишь на самом высоком посту и объединяя в своих руках всю власть.
Подобная амбициозность несла в себе зародыш острейшего столкновения с Гитлером, если бы фашистский путч окончился успехом. В ситуации же, которая сложилась перед путчем, между ними существовало подобие единомыслия; со стороны Гитлера это вызывалось острой заинтересованностью в Людендорфе: считалось, что, имея его в своих рядах, можно было рассчитывать на сочувствие армии.