Оттолкнувшись от мостков, Наташа повисла на носу лодки, болтая ногами, но посудину тотчас шарахнуло бортом об осклизлую сваю.
— Ой! — ахнула Наташа. Не теряясь, вскарабкалась в лодку, схватила весло, закричала: — Денис, заводи мотор!
По-мужски опершись веслом о сваю, налегла на него изо всей силы.
Тут-то как раз и появился на круче в исподнем белье Прохор Силантьич.
— На-аталья! — заголосил он протяжно. — Ве-эрнись! На-та-аша!
До лодки доносились лишь обрывки фраз:
— А-а-аш-ша!.. Э-э-ни-ись!
— Денисушка, милый, скорее! — взмолилась Наташа.
Вдруг сорвавшись с места, Прохор Силантьич бросился вниз, размахивая обломком старого весла. Едва же он пробежал с десяток шагов, как гневно взревел мотор. Чуть не ткнувшись носом в лобастый камень, торчащий из воды у самого берега, лодка круто развернулась и смело устремилась навстречу дыбившимся волнам, готовым, казалось, обрушить на нее всю свою накипевшую ярость.
— Режь носом… носом режь беляки! — посоветовала Наташа Денису, усаживаясь на мокрую, в шапках пены, лавочку. На Крутель она не бросила даже косого взгляда.
Беда ждала их у подводной гряды камней — «на самом кляузном месте», как любил говорить Прохор Силантьич.
Когда моторка притарахтела к месту стоянки последнего, четвертого бакена, из мутно-сизой воды торчала лишь вешка — жердь, за которую крепился бакен.
Прыгавшую вешку, словно рвущуюся к небу, заметила первой Наташа. И замахала Денису рукой:
— Глуши мотор!
— Ты чего? — недоумевал Денис, приподнимаясь с сиденья. — Мы еще не добрались до бакена.
— Говорю, глуши мотор! Я подгребу сейчас… а ты хватайся за вешку. Вон она из воды торчит!
Все еще недоумевая, зачем Наташа заставила раньше срока глушить мотор, Денис перевесился за борт и, изловчившись, схватился за конец осклизлого шеста с обрывком веревки.
Оставив весла, Наташа метнулась на нос и сбросила за борт якорь. К Денису она подошла, то приседая, то заваливаясь набок, с мотком просмоленной бечевы.
— Бакен сорвало, — сказала, наклоняясь над Денисом. — Бечеву одним концом к вешке привяжи, а другим за корму запутай… Лодку не так сильно будет мотать.
— Что же нам теперь делать? — спросил Денис, поднимая мокрое от брызг лицо.
К его удивлению, Наташа ответила спокойно, словно ей не в первый раз приходилось попадать в подобный переплет:
— Куковать придется. До рассвета. Пока пассажирский не появится из Междуреченска. Он в три ноль-ноль проходит.
Они сидели, закутавшись в плащи, сидели смирно, прижавшись тесно друг к другу. Впереди перед ними возвышался на невысоком шесте фонарь. Весело прыгающий то вверх, то вниз огонек фонаря далеко был виден в оба конца взбесившейся Суровки.
Лодку качало нещадно. Случалось, на нее обрушивалась гривастая волна, окропляя и Дениса, и Наташу студеной на ветру водой. Такой студеной вода в Суровке бывала обычно в октябре.
— Самое… самое наипервейшее дело — дождаться рассвета, — подбадривала Наташа Дениса. — Она, летняя ночь, быстрехонько промелькнет. А чтобы не продрогнуть до костей, пальчиками ног беспрерывно шевели. От них по всему телу пойдет тепло. Если ж руки застынут… прячь за пазуху: моментально согреются.
Надвинув низко на лоб картуз, Денис нелюдимо молчал, тупо уставясь на решетчатую стлань под ногами. Когда вода заливала стлань, Наташа ржавым ковшом старательно вычерпывала ее, выплескивая за борт. А потом снова садилась рядом с Денисом, заглядывая ему в лицо.
— Ой, случай один вспомнила, — толкнув Дениса локтем в бок, затараторила Наташа, когда ей показалось, будто на ресницах парня появились крупные слезины. — Смешной. Ей-ей! Было это, когда я в совхозе работала. Раз Ольга Лукинична, наша бригадирша, заявилась на ферму, сняла пальто да как руками всплеснет. «Ой, говорит, матушка родная! Так спешила, так спешила, что и фартук забыла снять!» А фартучек у бригадирши, к слову, новый, форсистый такой… с колечками и горошинами по зеленому муравому полю. Загляденье одно! «Откуда, спрашиваю, Ольга Лукинична, фартучек эдакий завлекательный у вас появился?» А бригадиршу даже в жар бросило. «Сынок, говорит, купил. Отрез на платье и фартук. Он теперь у меня после РУ токарем в ремонтной мастерской». Сняла тетя Оля новый свой фартук и на гвоздь повесила. Да, на гвоздь — я сама видела. А когда подкатил вечер, стала тетя Оля собираться домой, а фартука нет. Искали, искали мы с ней по всему телятнику, да так и не обнаружили. «Неужто, думаю, кто позарился? У нас такого позорного факта отродясь на ферме не было». И тут вдруг замычала Красавка — баловница телочка. Заглянула я к ней в стойло а она… а она жует себе преспокойно Ольги Лукиничны фартук. Без малости одна оборка алая осталась. Ну и посмеялись мы тогда. Ох уж и посмеялись!
К полуночи прояснило. Но верховик все не стихал, безжалостно мотая из стороны в сторону хрупкую лодчонку.
Наташе и Денису уже стало казаться, что все вокруг них кружится — и дальний берег с перемигивающимися ребячливо огоньками, и даже звезды в вышине. Будто кто-то перетряхивал звезды, и они метались, не находя себе места…
Наташе почудилось: Денис заснул.
«Только бы он, братик мой ласковый, не простыл, — думала она. — Я так рада… прямо-таки на глазах посмуглел, повеселел мальчишечка. Заявится домой — ни матушка, ни сестрицы не узнают».
И вдруг Денис заговорил — негромко, словно бы для себя:
— В такую же ночь… даже еще ералашнее — в октябре восемнадцатого дело было… В штормовую со снегом ночь гнали беляки по Суровке баржу с боеприпасами. На подмогу своим, стоявшим под Междуреченском. — Воодушевляясь, Денис продолжал: — А баржа в пути течь стала. Ну, и в Клопиках беляки арестовали плотника деда Макара и его подручного — семнадцатилетнего Андрияна… Привезли на баржу и загнали в трюм. Офицер сказал водоливу, конопатившему прогнившие швы: «Помощники тебе. Не прекратится к утру течь — всех троих расстреляю!» Поднялся офицер к себе наверх в теплушку, солдаты захлопнули люк, на стражу встали. А водолив тот оказался большевиком. Он нарочно забивал между швами клинья, чтобы больше воды текло в трюм. С дедом Макаром, у которого два сына служили у Чапаева, водолив быстрехонько нашел общий язык. «Ну, Андрияшка, благословимся богу, и за дело! — сказал дед Макар подручному. — Не допустим мы… не должны анафемы-погубители получить снаряды!» Поплевали на ладони и принялись все трое рубить в борту пробоины… И вскоре в трюм, где лежали ящики с боеприпасами, хлынула вода. «А теперь, други, — сказал водолив, — шагайте за мной. На корме есть еще люк, беляки о нем не знают». Но когда водолив, а за ним и дед Макар с Андрияном выбрались на палубу, их заметили солдаты. Первым же выстрелом был сражен дед. Раненый водолив, прикрывая собой Андрияна, шепнул ему: «Прыгай, не мешкая, за борт. А лодку отвяжешь, плыви к левому берегу». Тут и сам водолив рухнул на палубу. Андриян же, не растерявшись, спустился по рулю в лодку, отвязал ее и замахал отчаянно веслами. По нему тоже стреляли с тонувшей баржи, да не попали.
— Этот Андриян… отец твой был? — спросила Наташа.
— Отец мой, — не сразу сказал Денис. — Он совсем закоченел, когда лодку прибило к луговому берегу. Да снова повезло ему — красногвардейский патруль на него наткнулся. Отогрели парня, отпоили чаем, а потом… а потом отец вместе с красными на беляков пошел. Им, белякам, оставшимся без боеприпасов, отступать пришлось. Обо всем этом мне отец рассказал за день до смерти… А когда я сошел на пристань в Клопиках, то прежде чем идти на Крутель, подговорил моториста-сержанта — солдаты на горе у леска дом какой-то строили… Мы с этим сержантом на катере в момент смыкались к тому самому месту, где баржа беляков затонула в восемнадцатом. Сколько, по-твоему, Наташа, сейчас времени?
Ни у того, ни у другого часов не было. Наташа посмотрела на поблекшие уже звезды, потом глянула на восход, в сторону Крутели, где ширилась и ширилась янтарно-зеленая полоса. Сказала:
— Да уж, поди, на пятый потянуло. Пора бы давно показаться пассажирскому… Запаздывает, трудяга!
Вскоре из-за мыса и в самом деле вывернулся двухпалубный пароход. Он приближался не спеша, борясь с течением и ветром, сильно кренясь на правый борт.
Пароход прошел совсем близко от лодки, обдавая Наташу и Дениса удушливым паром и запахом пригорелого молока.
— «Неверов», — прочитал Денис над колесным кожухом. Он отчетливо видел толстые красные плицы огромного колеса, натужно подгребавшие под себя посветлевшую воду — так, самую малость посветлевшую. А я-то думал: большой-пребольшой. А он допотопный какой-то, пароходик этот самый, — разочарованно прибавил Денис.
— По Волге раньше ходил. А когда там гидростанции построили, к нам перебросили, — пояснила Наташа, провожая взглядом «Неверова», выпустившего внезапно из трубы косматый султан дыма. Ветер тотчас подхватил дым и рваными клочьями прибил его к воде.
— Я пойду якорь вынимать, а ты, Денис, над мотором поколдуй, — сдерживая озноб, проговорила чуть погодя Наташа. — И отомчи меня, братик, на ту сторону. В рабочий поселок. В поселке двоюродная сестра живет. У нее временно остановлюсь. Меня и в Дворики, на ферму зовут, да не могу я… Засмеют вконец: «От мужа сбежала!» Я уж лучше в поселке на фабрике попытаю счастья. А на Крутели… ноги моей больше не будет!
Денис твердо сказал:
— А я — до дому. Деньжата на обратный билет со мной.
Чему-то радуясь, Наташа оперлась о плечо Дениса. Встала.
— Я так и знала. Потому-то и захватила вместе со своим барахлишком и твое. А лодку… попросим рыбаков, они на буксире отгонят на Крутель.
Вдруг Денису вспомнился Прохор Силантьич, привидением белеющий на круче, униженно умолявший Наташу вернуться домой. Ему стало как-то не по себе.
«Если б не я… не приехал бы если я на Крутель, не смущал бы Наташу бросить дядю, может, она и свыклась бы со своей жизнью, привязалась к нему?» — подумал Денис.