– Нужно проверить ее комнату, – предложила Джонси, – на тот случай, если там остались какие-либо инкриминирующие улики.
Смысл ее слов дошел до меня не сразу. Я вынужден был попросить Джонси повторить их еще раз.
– Я говорю, – недовольно произнесла та, – что нужно проверить комнату Бригитты. Возможно, там окажется что-нибудь любопытное.
Там окажется не просто что-нибудь любопытное. Там окажется Бригитта, в точности такая, какой я ее оставил: чистая, опрятная и накормленная, вне всякого сомнения, получившая прибежище.
– Кривой, ты имеешь что-нибудь против?
Я постарался изобразить человека, который не будет в ближайшее время уничтожен в профессиональном, юридическом и социальном плане.
– Я? Абсолютно ничего.
– Я никак не могу определить, что ты собой представляешь, – сказала Токката, пристально разглядывая меня, склонив голову набок. – Почти все Послушники, которые к нам приходят, или бывшие военные, выгоревшие на службе, смотрящие куда-то далеко в пустоту, или простодушные идиоты, полные восторженного энтузиазма, или жалкие неудачники, которые могли бы написать себе на лбу «Убейте меня прямо сейчас». Ты не относишься ни к одной из этих категорий. Но я не могу понять, то ли ты умный, выдающий себя за тупицу, то ли тупица, выдающий себя за умного, то ли просто случайно попал в Зиму и теперь бредешь без определенных мыслей и целей.
– Я могу проголосовать за третий вариант? – спросил я, стремясь разрядить обстановку.
– Но твердо известно одно, – добавила Токката, не обращая на меня внимания. – С тебя глаз нельзя спускать.
– А, – сказал я; мой единственный план – удрать, как только ко мне повернутся спиной, правда, детали пока что еще не были проработаны, – оказался разбит вдребезги. – Можно задать один вопрос?
– Вопрос? – удивилась Токката. – Разумеется – точнее, нет. Молчи и делай, что говорят, иначе я осуществлю свою угрозу насчет вырывания языка. Не надейся, что я забыла.
Меньше чем через минуту я в усиливающийся снегопад вез Джонси в «Сиддонс». Токката предпочла остаться в Консульстве. Надвигающийся буран сгустил сумерки, и сердитый мрак неба лишь кое-где разрывался желтовато-оранжевым светом фонарей. Я находился в пятнадцати минутах от ареста, и никакие разговоры не снимут с меня обвинения, которые неизбежно последуют.
– После стольких лет вместе, – заговорила Джонси, наконец найдя, что сказать, когда мы проезжали мимо чугунных ворот музея, – ты мог бы посвятить меня в свои тайны. Это только доказывает, что даже когда ты уверен в том, что знаешь человека, на самом деле ты его совершенно не знаешь.
– Можно хотя бы на время отдохнуть от всех этих выдуманных историй? – спросил я.
– Даже не надейся. Во-первых, единственный путь через Зиму – это последовательность, а во‐вторых, я не пойду на попятную из долгого и счастливого воображаемого союза только потому, что дорога стала ухабистой.
Налетел порыв шквального ветра, и Снегоход содрогнулся до самого маленького своего винтика. Я непроизвольно прикрыл дроссельные заслонки, уменьшая скорость до черепашьей, и увеличил частоту работы щеток стеклоочистителя.
– Мерзкая погода, – пробормотал я, стараясь отвлечь мысли от приближающегося разоблачения Бригитты. – Настоящий буран.
– Никакой это не буран, – возразила Джонси, – а просто кристаллизованная вода и небольшой ветер. Вот когда открываешь дверь и понимаешь, что, если выйти на улицу, тебя будет ждать неминуемая смерть, это буран.
Мы медленно продвигались вперед, погода непрерывно ухудшалась, и когда мы наконец добрались до «Сиддонс», видимость упала меньше чем до десяти ярдов.
– А вот это уже буран?
– Нет, – сказала Джонси, – однако мы предпримем меры предосторожности, как если бы это был буран. Ты идешь первым.
Разломив световую палочку, я пристегнул ее к куртке и, обойдя Снегоход сзади, схватил конец стального троса, намотанного на барабан, закрепленный у заднего входа, после чего пристегнул к нему карабин у себя на ремне. Надев очки, я открыл дверь, впуская внутрь ветер и снег. Помедлив, я выбрался наружу, однако терять время было нельзя; отпустив борт Снегохода, я шагнул в ослепляющую пустоту.
Это действие я неоднократно отрабатывал в специальной камере, заполненной дымом – в Академии имелась такая размером с два футбольных поля, – однако в реальности все оказалось совсем другим: громкий шум и гонимый ветром снег многократно увеличили враждебность стихии, чего я не ожидал, и, несмотря на то что видимость в дымовой камере отсутствовала, в ней не было дезориентирующего эффекта постоянно двигающегося вокруг снега. Вытянув перед собой руку, я двинулся в том направлении, где, хотелось верить, находится «Сиддонс».
Мне потребовалось тридцать два с половиной шага, чтобы добраться до одной из скульптур, украшающих вход. Вблизи я рассмотрел, что это спящая нимфа, и, сместившись вправо, отыскал дверь, после чего закрепил трос к массивному кольцу, вмонтированному в кирпичную кладку. Дважды дернув за трос, я дождался, когда из бурлящей пустоты появится Джонси, и как только мы вошли внутрь, я плотно закрыл входную дверь, отгораживаясь от бурана. Шум и ветер резко оборвались, и снежинки, освобожденные от порожденной ветром активности, кружась, плавно опустились на пол.
Открыв внутреннюю дверь, мы увидели привратника Ллойда и двух похожих на мертвецов зимсонников с одеялами и кружками с горячим шоколадом. Вот только ждали они не нас.
– О, – сказал Ллойд, – Уортинг. Спасибо за клиентуру. Очень признателен.
– Клиентуру?
Ллойд указал на дверь в Зимнюю гостиную, и я увидел там нескольких зимсонников, греющихся у камина. Среди них был Шаман Боб, слабо помахавший мне рукой. Должно быть, зимсонники покинули «Уинкарнис», как только я рассказал им про сон с синим «Бьюиком».
– Сколько?
– Из тридцати двух, покинувших гостиницу, зарегистрировались восемь, – ответил Ллойд, – и, судя по тому, что творится на улице, больше можно никого не ждать. Не в обиду будет сказано, но это было жестоко, сэр. Никак от вас такого не ожидал.
Для меня это также явилось полной неожиданностью.
– Я никак не думал, что они двинутся в путь в такую погоду.
Однако Джонси была не в том настроении, чтобы тратить время на пустой треп.
– Мы здесь по делам Консульской службы, мистер Ллойд. Нам нужно подняться наверх.
Она направилась к многокабинному подъемнику. Я подумал было о том, чтобы подождать ее в фойе, но у меня по-прежнему не было никакого плана действий – помимо того, чтобы угнать Снегоход и умчаться навстречу бурану; опять же, детали еще не были полностью проработаны. Быть может, мне удастся прорваться за счет наглости.
– Ты темная лошадка, – сказала Джонси, пока лифт медленно тащил нас вверх, зловеще булькая трубами. – Ты только что этично избавился от двадцати четырех зимсонников. Ты счастлив?
– Нет, наоборот. Но я полагал, что все их ненавидят?
– Мы действительно их ненавидим, – подтвердила Джонси, – точнее, говорим, что ненавидим. Но жизнь есть жизнь, и эта братия хочет лишь проспать долгие годы в относительном счастье. Никакого преступления в этом нет, тут лишь вопрос в психологии сна. Как тебе удалось заставить их двинуться в путь?
– Я сказал Шаману Бобу о том, что в «Сиддонс» плещется сон про синий «Бьюик», порожденный «Активным управлением».
Обернувшись, Джонси уставилась на меня, насупив брови.
– Кто сказал, что сон про «Бьюик» порожден «Активным управлением»?
– Не знаю, – пробормотал я, запоздало осознав, что сболтнул лишнее. – Услышал от кого-то.
Джонси еще долго смотрела на меня, и ее поведение изменилось.
– Не знаю, Кривой, лжешь ты или говоришь правду. Но если в «Сиддонс» разгуливают сны, порожденные «Активным управлением», это меняет всё.
– Меняет?
– Да, – подтвердила она, – меняет. «Активное управление» может быть инициировано только «Гибер-техом» с помощью Сомнографа, и проводить эксперименты по управлению сновидениями в «Сиддонс» могут только для того, чтобы… в общем, ничего хорошего в этом нет.
Мы сошли с подъемника на девятом этаже и направились по коридору, освещенному лишь тусклым светом, просачивающимся сквозь световые шахты, а за стенами Дормиториума тяжело кряхтел и вздыхал буран.
Джонси отперла дверь в комнату Бригитты и шагнула внутрь, водя по сторонам лучом фонарика. Я остался в коридоре, борясь с тошнотой. К этому времени я уже смирился с тем, что Бригитту обнаружат, и учащенное сердцебиение сменилось полной подавленностью.
Джонси высунула голову в дверь.
– Помоги мне осмотреть комнату, – сказала она. – Я не вижу здесь ничего необычного.
– Ничего необычного? – изумился я и поспешно добавил, уже не таким удивленным тоном: – Ничего необычного?
– Ничего. А что я, по-твоему, должна была здесь найти?
– Ничего, – ответил я, гадая, то ли Бригитта сбежала, то ли ее забрал Ллойд, то ли – самое вероятное – она просто была галлюцинацией, порожденной наркозом.
Сбитый с толку, я прошел в комнату.
– Так, обожди-ка минуточку, – остановила меня Джонси. – Я солгала, сказав, что здесь нет ничего необычного. Здесь есть Бригитта. И она живая, но без большого пальца. Не соблаговолишь объяснить, в чем дело?
Внезапно наступила отвратительная, гнетущая тишина. Бригитта сидела на кровати, тупо озираясь по сторонам. Еда закончилась, на кровати лежало несколько рисунков. Со своего места я не смог рассмотреть, что на них изображено. Возможно, новые детали моего – наших снов. Не знаю. Это не имело значения. Теперь не имело.
– Боже милосердный! – воскликнул я, неумело изображая изумление. – Это… просто невероятно! Должно быть… не знаю… она выбралась из ямы позади «Сиддонс».
– О, пожалуйста, не надо, – остановила меня Джонси. – Разве ты не видишь, что игра закончена? Ты только делаешь еще хуже, если такое возможно – а такое невозможно.
– Однажды нечто похожее произошло в Приюте, – сказал я, повинуясь неудержимому желанию отпираться до конца. – С сестрой Менструарией. Ей врезали недостаточно сильно. Заявилась вся в рыбьих головах и обрывках мокрых газет – кстати, то же самое случилось и с Кармен Мирандой.