начиналась вторая из длинной и печальной книги наших общих бед…
Последующий восемнадцатый год для Земцовых был связан главным образом с городом Псковом и его окрестностями. Начавшаяся на северо-западе белая борьба, пройдя через период своего организационного становления, испытав первые успехи и неудачи, продолжалась. После первого оставления Пскова белые добровольцы были вынуждены с боями отойти на территорию Эстонии. На начало девятнадцатого года поручик Земцов продолжал состоять в Северном добровольческом корпусе белых. Ольга продолжала свои труды сестры милосердия в корпусном лазарете. Ситуация была неясной и очень непростой, а отношение к корпусу эстонских властей было крайне недоброжелательным. Поэтому, когда Земцов получил вызов явиться в штаб корпуса, можно было лишь гадать, какое ему будет поручено задание. Так оно и оказалось — задание было совершенно особого рода. Встретил Земцова тот самый подполковник военно-судебного ведомства, с которым они познакомились, когда лежали в лазарете еще год назад, в начале весны восемнадцатого. Поручик не стал задавать лишних вопросов — хоть подполковник всего лишь любезно поздоровался, но не назвал своей должности, было понятно, что Земцова вызвали в разведывательный отдел. Перешли сразу же к делу. Учитывая факты боевой биографии Земцова на Великой войне, его характеристики, боевую работу в партизанском отряде особого назначения, а также прохождение службы в запасном Семеновском полку в качестве прикомандированного офицера и, наконец, тот факт, что он был родом из Северной столицы, кандидатуру Земцова выбрали для выполнения специального задания.
— Вы имеете полное право отказаться, — проговорил подполковник. — Это никоим образом не скажется на вашем дальнейшем прохождении службы.
— Готов выполнить свой долг! — поднявшись со своего места и вытягиваясь по стойке «смирно», твердо проговорил Земцов.
— Благодарю вас, — пожал ему руку подполковник. — Как вы понимаете, дальнейшее является сугубо секретной информацией. Весной готовится наше наступление на Петроград. Вы должны пробраться в столицу для координации действий с одной из наших офицерских организаций, а именно — бывшего Семеновского полка, ныне существующего под названием полка по охране Петрограда…
Так весной девятнадцатого, спустя целых два страшных и драматичных в нашей истории года, Земцов снова оказался на петроградских улицах. Он шел в солдатской шинели и фуражке без знаков различия, однако затянутый в офицерские плечевые ремни, с шашкой на боку и с револьвером в кобуре. В кармане кителя, с которого были сняты погоны, лежало совершенно подлинное, выписанное и приложением казенной печати заверенное в полковой канцелярии удостоверение о том, что Земцов Александр Николаевич является командиром взвода в 3-м Петроградском полку городской охраны. Собственно, за исключением последнего года службы у белых, все было подлинным в истории бывшего поручика Русской императорской армии Земцова. По легенде, после ранения он находился на занятой немцами территории и лишь после оставления германцами нашего северо-запада смог вернуться в родной город. Ярко выраженных политических симпатий, согласно все той же легенде, бывший царский офицер Земцов не имел, тем не менее желал бы продолжить столь хорошо знакомую ему военную службу. Тем более, что она давала возможность прокормить себя. А продолжить службу можно было бы, скажем, в том же бывшем Семеновском полку — благо, что он был к нему прикомандирован во время своего последнего пребывания в Петрограде. В полку нашлись те, кто помнил Земцова, и просьба его была удовлетворена. Он был зачислен на службу, поскольку полк остро нуждался в военных специалистах. Можно было не бояться встреч практически с любыми прежними знакомыми, поскольку все в истории Земцова было логично и почти правдиво, начиная с момента его возникновения в занятом красными Пскове и совершенно открытого путешествия по железной дороге в Петроград. С представителями офицерской организации, которые, как оказалось впоследствии, занимали в полку ряд командных должностей, Земцов также благополучно наладил контакт. Им были переданы полученный от подполковника запечатанный пакет, а также устные инструкции. Как и было оговорено, Земцов поступал в распоряжение организации. Ну и, разумеется, выполнял свои прямые обязанности командира взвода. Он был весьма удивлен, обнаружив, что чины полка носили прежнюю семеновскую форму с синими планками на застежках косовороток и даже прежние семеновские полковые знаки. Отсутствовали только погоны и кокарды. Но и красных звезд взамен снятых кокард практически никто из солдат не нацепил. В основном на рукавах у всех красовалась круглая синяя (семеновских цветов) нашивка с надписью «Горохр» — городская охрана. Видеть старые полковые знаки с императорскими вензелями на груди у солдат в самом центре революционного Петрограда было совершенной неожиданностью. Земцову пояснили, что полк с самого конца семнадцатого года оказался как бы на особом положении. С одной стороны, семеновцы после октябрьского переворота на словах сразу же объявили себя приверженцами нового строя. С другой стороны, назвав себя охранным полком Спасского района Петрограда, они сохранили полный контроль над одним из центральных районов города. А самое главное, сохранили внутреннюю организацию полка. Причем никакая другая вооруженная сила объявиться на прилегающих к семеновским казармам улицах практически не могла. Более того, после официального роспуска старой армии весной восемнадцатого года единственным на деле сохранившимся полком оказался бывший Семеновский. Это было тем более странно, что у революционеров были давние счеты к семеновцам еще с 1905 года. И тем не менее переименованный на бумаге к весне девятнадцатого года полк продолжал существовать, будучи расквартирован на прежнем месте и негласно сохраняя множество из своих прежних традиций.
— Работа ведется в нужном направлении, — многозначительно заметил Земцову один из членов офицерской организации, когда они остались наедине в помещении бывшего полкового собрания.
Лишь только выполнив имевшиеся к тому моменту поручения, Земцов сразу же заспешил в родительскую квартиру на Загородном проспекте. Город выглядел несчастным, заброшенным и жалким. Создавалось такое впечатление, будто улицы давно никто не убирал. Выходивший на проспект парадный подъезд дома, где жили Земцовы, отчего-то оказался заколочен досками крест-накрест. Поручик свернул в подворотню и, миновав дворик, открыл дверь, выводившую на черную лестницу. В нос резко ударил запах какой-то протухшей кислятины и мочи. Земцова даже передернуло: такого в их чистом и ухоженном доме не водилось никогда. Поднявшись на один марш, он оказался внутри на главной лестнице. Огляделся — хлам под парадной дверью, какая-то помойка в углу, потускневшие перекладины, державшие невесть куда пропавшую ковровую дорожку, сбоку пыльный опрокинутый горшок с искусственной пальмой. Сколько себя помнил Земцов, пальм было две, и стояли они в горшках по обе стороны от главной входной двери. Теперь вторая исчезла. Впрочем, он не стал рассматривать дальше подробности бытовой разрухи, а почти бегом взлетел на третий этаж, остановился у дверей их квартиры, поднял руку к звонку и отчего-то замер в нерешительности. Когда-то начищенная до блеска латунная табличка была небрежно замазана зеленой краской. Под ней еще можно было прочитать: «Проф. Н. П. Земцов». Звонок не работал. Пришлось стучать. Не открывали долго. Затем в коридоре с той стороны двери послышались шаги, и сиплый женский голос грубо спросил:
— Чего надо?
— Мне Земцовых.
Дверь распахнулась, и на пороге возникла тетка в сарафане, о подол которого она вытирала мокрые руки. За ее спиной дальше по проходу на табурете стояло корыто с торчащей из него стиральной доской. Приоткрылись и тут же захлопнулись выходившие в коридор двери комнат — в них явно располагались еще какие-то жильцы. Смерив взглядом пришедшего, тетка заявила, поправляя тыльной стороной ладони упавшую на лицо мокрую прядь волос:
— Нет таких здесь.
Из глубины квартиры тянуло какими-то чужими, неприятными запахами. Взгляд Земцова упал на висевшую в прихожей его старую студенческую шинель. Ее кто-то явно использовал для грязных работ — половина пуговиц была оторвана, а рукава по локоть были перепачканы известкой.
— А где они?
Тетка проследила за взглядом Земцова, который тот перевел на закрашенную табличку у двери квартиры, хмыкнула и произнесла:
— Понятия не имею, кто это и где они.
Дверь захлопнулась. Он постоял еще в растерянности некоторое время, разглядывая табличку. Затем медленно начал спускаться по лестнице вниз. На площадке второго этажа тихонько приоткрылась дверь одной из квартир.
— Боже мой, Саша…
Земцов быстро обернулся. Закутанная в платок, в дверях стояла их соседка, которую он прекрасно знал с самого детства.
— Зайдите же внутрь, — тихим и отчего-то испуганным голосом произнесла она, распахивая перед Земцовым свою дверь.
Земцов вошел в ее прихожую, через которую его провели на хорошо известную ему кухню. Будучи мальчишкой, здесь он зимой сушил и приводил в порядок свою одежду, вернувшись с катка, — если заявиться домой мокрым и неопрятным, было не миновать сурового наказания от отца. Мать дружила с этой доброй женщиной. У соседки он пил чай, ожидая, когда наступит назначенное время возвращения с прогулки. Николай Павлович приучал сына к пунктуальности — за опоздание, разумеется, следовало наказание. Но и как-то перед пришедшим домой раньше назначенного срока Александром закрылась дверь — ему показали часы, на которых еще не истекло время его прогулки. Сняв снаряжение и шинель, сейчас Земцов сидел на том же самом стуле с потертой кожаной обивкой, что и в детстве. Но на этом мир старый и заканчивался. Он держал в руках кружку с кипятком, поскольку чая в доме не было. Но пить не мог, а лишь слушал в оцепенении страшные вещи, которые говорила эта женщина тихим и ровным голосом. Профессора Николая Павловича Земцова взяли в заложники осенью 1918 года. Позже его имя было опубликовано в списках расстрелянных на территории Петропавловской крепости, где большевики производили массовые казни. Где его могила — неизвестно, но ходят слухи, что всех убитых закапывали прямо там. Мать болела еще с осени семнадцатого. Она не пережила минувшую зиму. Никто не сказал, где ее похоронят, — тело унесли, а в оставшуюся к тому времени от всей квартиры Земцовых последнюю комнату в тот же день ее смерти въехали новые жильцы. В остальные комнаты еще раньше заселили каких-то пролетариев и мелких служащих советских учреждений. Все в таком же оцепенении Земцов застегивал шинель. Уже на лестничной клетке, оглядев его в форме, но без погон и знаков различия, соседка тихо, но отчетливо произнесла: