— Думаю, что так будет лучше.
Консепсьон, у которой на глазах появились слезы, прошептала:
— Ты гонишь меня от вас, Эстебан?
Я чувствовал, что если бы я дал ей пощечину, мне стало бы легче. Луис настаивал:
— Объясни, почему Консепсьон не может поехать с нами?
— Потому, что… мы едем в Линарес…
Она оборвала мое объяснение:
— Буду обязана тебе, Эстебан, если ты позволишь мне самой решать за себя.
Дрянь!
Мы остановились на час в Альбасете, и я воспользовался этим, чтобы предупредить Марвина и Рибальту. Мне казалось, что чем больше будет людей около Луиса, тем лучше он будет защищен от всякой преступной попытки. Сам же я решил не оставлять его в день корриды с той самой минуты, как только он встанет. Ни у кого из нас не было желания разговаривать, и поэтому наша поездка получилась какой-то мрачной. Луис, углубившись в свои мысли, с трудом сдерживал нервы, и каждое его движение наполняло меня беспокойством. Сможет ли он взять себя в руки на арене? У неподвижной, как статуя, Консепсьон живым был только взгляд, искавший объяснений в моих глазах. Похоже, зная о своей власти надо мной, она вновь хотела ее проверить, чтобы уничтожить меня. Я был для нее единственным препятствием. Она была достаточно умна и понимала, что я обо всем догадался. Всем известно, что люди, одержимые маниакальной идеей, способны на любую хитрость ради ее осуществления. Я вел машину, и мне было невероятно трудно сосредоточиться на дороге.
Рибальта и дон Фелипе приехали в гостиницу «Сервантес», где мы остановились, только ночью. Утром, в субботу, Марвин был уже в моей комнате.
— Мне показалось, дон Эстебан, что я вам нужен и что вы желали моего приезда. Я не ошибся?
— Ничуть, амиго. Луис в смертельной опасности. Вы должны мне помочь защитить его.
Он закурил сигарету и, выпустив дым через нос, спросил:
— Опять?
— Еще как!
И я рассказал ему о письмах.
— Пакито — это тот мальчик, который погиб в Линаресе на последнем выступлении дона Луиса?
— Да.
— А кто он?
Я наговорил ему неизвестно чего, чтобы он не пришел к единственному выводу, вытекавшему из этой истории. Мой рассказ получился неубедительным.
— Непонятно… Если речь идет о маленьком мексиканце, у которого почти никого не было, то кто может мстить за его смерть?
— Не знаю. Разве что под видом мести кто-то хочет скрыть нечто другое?
— Но, в таком случае, зачем предупреждать дона Луиса, тогда как этого не делали с Гарсиа, Алохья и Ламорилльйо?
— Быть может, наслаждения ради… Очевидно, кто-то очень хорошо знает Луиса, его нервозность и хочет увидеть его страдания…
— Увидеть?
— Думаю, что преступник присутствует на всех выступлениях Луиса и убил тех троих, чтобы испугать его.
— Возможно, вы и правы, но честно признаюсь, что ничего не понимаю в этой истории и почти уверен, что вы не говорите мне всего, что знаете. Нет, нет, не убеждайте, что это не так, дон Эстебан, — ваши возражения не смогут поколебать мое предчувствие. Во всяком случае, я буду помогать вам изо всех сил и надеюсь, что сегодня вечером мы выиграем эту партию. Я с сомнением покачал с головой.
Я быстро оделся и зашел к Луису. Он был один.
— А где Консепсьон?
— Она ушла.
— Так рано?
— Она очень плохо спала и захотела немного прогуляться, чтобы подышать воздухом. Мне нужно бы сделать то же самое: я всю ночь не сомкнул глаз. Должно быть, — это из-за жары.
К чему отвечать ложью на его ложь? Я просто остался с ним и, когда возвратилась Консепсьон, тоже демонстративно не покидал комнату Луиса. Пока он умывался, я стал возле двери ванной. Заметив это, Консепсьон с ехидством спросила:
— Он у тебя под крылышком, как цыпленок у курицы?
Я ничего не ответил, чтобы не позволить выйти наружу переполнявшей меня ярости. Она подошла ко мне:
— Что с тобой, Эстебанито?
Еще одна сцена нежности!
— Оставь меня в покое!
— Мы что же — больше не друзья?
Напрасно она настаивала: я изо всех сил боролся с собой, чтобы не бросить правду ей в лицо. Луис, появившись, избавил меня от необходимости отвечать. Он заканчивал одеваться, когда постучали а дверь. Это был слуга с письмом на подносе.
— Для сеньора Вальдереса. Только что принесли.
Получив чаевые, он вышел. Луис вскрыл конверт.
«Луис Вальдерес, приведи в порядок свои дела с Господом, — бык убьет тебя завтра вечером».
Никогда я еще не слышал, чтобы Луис так ругался. Консепсьон перекрестилась, ведь одна из примет гласила: нельзя ругаться перед боем, — этим ты искушаешь дьявола и небеса. Я подошел к телефону и позвонил администратору гостиницы. Мне сказали, что письмо принес обычный уличный мальчишка, и поэтому найти или узнать его представлялось делом невозможным. Повесив трубку, я вспомнил об утренней прогулке Консепсьон. Она легко могла найти подальше от нашей гостиницы какого-то мальчишку и дать ему несколько песет, чтобы он принес письмо в определенное время. Если разоблачить ее сейчас, это может спасти Луиса, но добьет его окончательно. Поэтому я решил, что поговорю с ним после корриды.
Послеполуденное время Луис провел в своей комнате. Приехавший к исходу дня Рибальта не скрывал своей озабоченности по поводу поведения тореро. С ним приехали и остальные члены квадрильи.
Назавтра я заставил Луиса оставаться в постели до полудня. Сидя около него, я читал. За все утро он не сказал ни слова. Страх делал свое дело. Он почти не притронулся к завтраку, и когда пришло время его одевать, я заметил, что по лицу его струился пот. Из-за того, что он неожиданно делал непроизвольные движения, мне стоило огромного труда одевать его. Не понимая, что виноват в этом сам, Луис набросился на меня:
— Осторожнее же! Да что с тобой сегодня?
Я старался не вступать в спор. Обычно ему хотелось, чтобы я стягивал пояс как можно туже, а сейчас он впервые сказал:
— Не затягивай так сильно! Ты хочешь, чтобы я задохнулся?
Я понял, что ему трудно дышать, и поэтому будущий бой рисовался мне во все более мрачном свете. Одевшись, он сел в кресло и попросил у меня сигарету.
— Послушай, Луис, перед боем лучше бы не курить…
— Делай, что я тебе говорю! Ты получаешь деньги от меня? Тогда делай, что сказано, и замолчи!
Грубый тон заставил меня замолчать. Глядя на беснующегося Луиса Вальдереса, я понял, что передо мной уже не мой старый друг, а совершенно незнакомый человек, потерявший голову от страха. Мне было не по себе из-за невозможности чем-то помочь ему. Вдруг он произнес мрачным голосом:
— У меня глупая профессия…
Теперь страх возобладал над его волей. Я был ошеломлен.
— Тебе, конечно, на все наплевать. Ты стоишь за баррера. Пусть удары рогов достанутся другому, лишь бы тебе платили!
Я твердо решил выслушать и вынести до конца все от этого человека, которого страх постепенно лишал рассудка. Бросить его сейчас было бы преступлением. Я молчал, и это выводило его из себя.
— Ну ответь! Отвечай же!
Я старался двигаться как можно медленней. Нужно было, чтобы мое внешнее спокойствие повлияло на нервы Луиса.
— Что я могу тебе сказать, Луис? Ты оскорбляешь меня. Ты одним махом уничтожаешь нашу дружбу, а я даже не знаю, почему…
Он взорвался, и злоба исказила его лицо.
— Наша дружба? О чем ты говоришь?! Ты ненавидишь меня с тех пор, как я отбил у тебя Консепсьон!
— Ты говоришь глупости!
— Глупости? А разве не из-за нее ты не женился? Или ты хочешь меня убедить, что больше ее не любишь? Или будешь клясться, что тебе не хочется занять мое место, если я погибну?
Луис зашел слишком далеко. Все мои благие намерения куда-то исчезли, и, глядя ему прямо в глаза, я медленно произнес:
— Да, я не женился из-за Консепсьон. Да, я ее люблю и буду продолжать любить. Да, я хотел бы прожить остаток жизни с ней. Но, кажется, я никогда этого от тебя не скрывал?
И вдруг я понял, что говорю об умершей для меня женщине, потому что Консепсьон, ставшая преступницей, ничем не была похожа на ту, память о которой я хранил всю жизнь. Луис бешено набросился на меня, и я увидел совсем близко его обезумевшие глаза.
— Так ты признаешься, да? О, теперь я вижу всю твою игру! Ты надеешься, что бык сделает за тебя то, на что ты сам не можешь решиться! Избавит тебя от меня! Ты для этого приезжал в Альсиру? Ты — убийца, Эстебан, ты — убийца!
— Луис!
Мы оба обернулись к двери. Консепсьон с ужасом смотрела на нас. Очнувшись, Луис пробормотал:
— Ты была здесь?
— Да, и все слышала… Как тебе не стыдно, Луис, обвинять своего старого друга, почти брата, который всю жизнь жертвовал собой для тебя? Ты забыл, чем обязан Эстебану?
Он не выдержал и расплакался. Она бросилась к нему, но я на ходу ее остановил.
— Оставь его… Он может не простить, что ты увидела его в таком состоянии… Позволь мне остаться с ним наедине.
После некоторого колебания она подчинилась. Я проводил ее до двери. Уже в коридоре она прошептала;
— Что с ним?
— Страх!
Не знаю, ошибся ли я, но мне показалось, что в ее глазах сверкнул огонек триумфа. Мое сердце сжалось.
Когда я вернулся обратно, Луис сказал:
— Извини меня, Эстебан, за все эти глупости.
Я остановил его:
— Это не имеет никакого значения, Луис. Просто тебе нужно сейчас взять себя в руки.
Он покорно вздохнул:
— Да, ты прав. Ведь меня ждут тысячи людей. Они хотят видеть мой бой. Большинство из них мечтает посмотреть, как я убью быка, но, уверен, что многие ожидают и обратного…
— Ты с ума сошел!
— Перестань, Эстебан, как будто ты не знаешь.
К сожалению, он был прав.
— Дай мне куртку.
Он одел короткую курточку белого цвета, расшитую серебром, и его бледность на этом фоне делала его вовсе похожим на призрак. Вдруг он сказал:
— Быка, который убил здесь Манолете шестнадцать лет н