— Я догадывалась об этом, но не понимаю, разве кража двадцати миллионов — это недостаточное доказательство?
— Еще нужно доказать, мадмуазель, что кража действительно имела место.
— Ну это уж слишком! Ведь миллионы же все-таки исчезли?
— Они действительно исчезли. Но, не исключена возможность, что господин Ардекур сам взял эти деньги, чтобы либо передать нотариусу, либо перевести на свой банковский счет. К сожалению, можно допустить и то, что господин Ардекур, извините, растратил их…
Она не сразу поняла смысл моих рассуждений.
— Растратил…?
— Иногда бывает, мадмуазель, что люди, становящиеся обладателями больших сумм, поддаются искушению…
— И вы подумали, что папа смог?…
— Мы обязаны считаться со всеми возможными вариантами.
Мишель вскочила:
— Итак, вам мало того, что вы ославили моего отца как убийцу. Теперь вы делаете из него еще и вора!
Эстуш своим появлением избавил меня от ответа.
— Можно вас на пару слов, господин комиссар?
Я подошел к двери.
— Я нашел это в одной папке, прямо на виду.
Он протянул мне листки бумаги, отпечатанные на машинке. С первого взгляда я понял, что речь в них шла о результатах игры на ипподромном тотализаторе. И результаты эти были явно отрицательными, о чем свидетельствовали цифры внизу. Пока я читал, Эстуш тихо сказал:
— Может это объясняет исчезновение двадцати миллионов мадам Триганс?
Меня же заботило только одно:
— А Понсе видел эти бумаги?
— Нет.
— Отлично. Простите, мадмуазель Ардекур, меня срочно вызывают.
Проходя мимо стола, за которым работал Понсе, я остановился:
— Скажите, старина, не играете ли вы иногда на скачках?
— На скачках? Ну нет, пусть этим занимаются дураки.
Выходя на улицу Руайе, я подумал о том, что бедняга Понсе, очевидно, впервые в своей трудовой жизни столь пренебрежительно отозвался о хозяине.
Оставив своих сотрудников в Сент-Этьене, я вернулся в Лион и по приезде сразу же вызвал инспектора, который специализировался по азартным играм. Я передал ему листы, найденные у Ардекура, и попросил как можно скорее изучить их и дать свое заключение. Инспектору досталась копия; оригинал же я отдал эксперту. Его заключение пришло первым: длинные колонки цифр и клички лошадей были отпечатаны на машинке «Руаяль-Бюро», которая находилась в превосходном состоянии и, увы, без единого отличительного следа. Кроме того коллега утверждал, что работа была выполнена человеком, отлично разбиравшемся в дактилографии. Инспектор по азартным играм заставил меня ждать ответа более часа. В его заключении было сказано, что в документах речь шла о незаконных и, в основном, неудачных пари, заключенных в первые шесть месяцев этого года. Общая сумма проигрыша достигала двадцати миллионов старых франков.
Инспектор также сообщил, что величина разыгрываемых сумм исключала мысль о букмейкере-стефанце. По его мнению игра, скорей всего, происходила в Лионе или Париже, куда по телефону передавались указания.
Со всеми этими сведениями я и пошел к Главному комиссару. Месье Ретонваль с большим вниманием выслушал меня, и, когда я закончил, заявил:
— Мне очень жаль, Лавердин, но, по-моему, это ставит крест на версиях, которые вы так тщательно разрабатывали.
— Может быть, господин Главный комиссар.
— Больше, чем может быть, Лавердин! Теперь очевидно, что своим видом добропорядочного спокойного обывателя, уважаемого всеми соседями, Ардекур скрывал пристрастие к азартным играм. Судя по расчетам, ему не везло, и чтобы вернуть проигранное, как это всегда бывает в подобных случаях, он постоянно увеличивал ставки, которые в конце концов превысили все его состояние. И тогда случилось то, что должно было случиться: из-за нехватки денег он воспользовался доверенной ему суммой и проиграл ее, как и свое состояние. Чтобы объяснить внезапное исчезновение двадцати миллионов мадам Триганс, было бы естественным предположить, что Ардекур долгое время играл под честное слово, и только потом пришло время расплачиваться, что он и сделал при помощи миллионов, лежавших в сейфе. Естественно, он предвидел, что за этим последует, и чтобы избежать бесчестия, — а ведь по принципам обывательской морали, смерть избавляет от бесчестия, — он решил застрелиться. Но прежде, поскольку он был очень привязан к своей жене и не хотел, чтобы она жила с запятнанной фамилией, он застрелил и ее. Можно предположить, что находись в этот момент рядом дочь, ее постигла бы та же участь. В итоге, — получается обыкновенное дело, Лавердин, которое не стоит усложнять.
— Может быть, господин Главный комиссар.
Месье Ретонваль взорвался:
— Вы становитесь невыносимы, Лавердин, с вашими может быть! Понимаю, вам трудно признать, что именно вы способствовали кутерьме вокруг этого дела, но это вовсе не повод, чтобы отрицать правду! Что вам мешает признать достоверность моей версии?
— Честно говоря, господин Главный комиссар, я не знаю. Просто интуиция…
— Да что вы носитесь с вашей интуицией! Вы — романтик, Лавердин, а для меня существует только убийство, связанное с ним самоубийство, и, наконец, мошенничество. Прежде, чем закрыть следствие, я бы посоветовал вам узнать, в состоянии ли мадмуазель Ардекур вернуть деньги мадам Триганс, чтобы избежать жалоб в суд за мошенничество. Между нами, я в это не верю, ведь если у них были средства, Ардекур не совершил бы этого преступления.
Вечером, придя в дом Ардекуров, я был встречен удивленным взглядом Пьера Вальера и ироничным вопросом Мишель:
— Итак, что вы хотите объявить мне в этот раз, господин комиссар?
— Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз, мадмуазель.
— Вы забываете, господин комиссар, что Пьер — мой жених, и я не собираюсь ничего от него скрывать!
— Как хотите, — и не ожидая приглашения, я устроился в кресле.
— Мадмуазель, вы обратили внимание на то, что во время нашей последней встречи мой помощник передал мне бумаги?
— Да, и что же?
— Эти бумаги находились в папке среди документов вашего отца и они доказывают, что месье Ардекур был игроком.
— Игроком? И во что же он играл?
— Ваш отец, мадмуазель, кажется, пристрастился к скачкам, судя по большим суммам, на которые он играл.
— Это неслыханно!
— Увы, нет, мадмуазель! Могу вам также сообщить, что с начала года месье Ардекур проиграл двадцать миллионов старых франков.
— Двадцать миллионов! Но это…
— Да, мадмуазель, это именно та сумма, которую ему передала мадам Триганс! Похоже, эти деньги помогли вашему отцу еще увеличить огромные долги.
— Вы отдаете себе отчет, господин комиссар? Все, что вы говорите, — ужасно!
— Правда не всегда красива, мадмуазель.
— Почему вы так стараетесь надругаться над его памятью?
— Не я, мадмуазель, закон. Мне поручено узнать, в состоянии ли вы возместить мадам Триганс двадцать миллионов, чтобы избежать жалобы в суд за мошенничество?
Она простонала:
— Я не знаю! Неужели вы думаете, что когда одновременно теряют отца и мать, то первая мысль бывает о деньгах? За кого вы меня принимаете, господин комиссар?
Наконец я услышал и голос месье Вальера:
— Я не совсем понимаю то, о чем вы рассказываете, господин комиссар, но уверен, что вы превышаете свои права! Если же это так, — предупреждаю вас, что…
— Прошу вас, месье Вальер! Вопрос, который мы обсуждаем с мадмуазель настолько серьезен, что я не могу допустить, чтобы вы совали в него свой нос!
Мишель вскочила:
— Я запрещаю вам говорить с моим женихом в таком тоне!
Пьер, обрадованный поддержкой, добавил:
— Она права! Что вы, в конце концов, из себя представляете?
— Полицейского, которому все это надоело!
Мадмуазель Ардекур поняла, что ссора зашла слишком далеко.
— Прошу тебя, Пьер… Господин комиссар, я не могу сразу ответить на ваш вопрос о деньгах. Во всяком случае, могу вас заверить, что продам все, что у меня останется, чтобы возместить долг моего отца мадам Триганс. Даю вам честное слово!
Прежде, чем я успел ответить, Вальер добавил:
— Можешь рассчитывать на меня и моих родителей, Мишель. Мы сделаем все возможное, чтобы помочь тебе выйти из этого затруднения.
С этими словами Пьер Вальер попрощался с невестой, заявив, что хочет предупредить родителей о случившемся.
Когда я остался с мадмуазель Ардекур наедине, она не смогла удержаться от замечания:
— Хорошо, что у меня есть Пьер… Без него мне пришлось бы защищаться в одиночестве. Мне кажется, господин комиссар, что все против меня.
— Не все, мадмуазель.
— Кто же еще хочет мне помочь?
— Я.
— Вы?
— Я сразу же поверил вам, мадмуазель.
— Но почему?
— Есть две причины: первая основывается на тех сведениях, которые я собрал о ваших родителях. Если месье Ардекур является, вернее, был таким, каким знали его соседи и друзья, — совершенно невозможно, чтобы он одновременно стал и жуликом, и убийцей. Что касается второй причины…
— Второй причины?
— Она личная.
— Могу я ее узнать?…
— Хорошо, предположим… что вы произвела на меня сильное впечатление, и я готов попытаться сделать невозможное, чтобы доказать, что вы правы, и я вместе с вами.
Она насмешливо взглянула на меня:
— Знаете, господин комиссар, если бы я была немного другой, то могла бы это воспринять как… ну хорошо! Как признание в любви?
— По крайней мере, похоже.
Она улыбнулась.
— Думаю, теперь мне будет легче.
Так получилось, что из дома Ардекуров я вышел сразу же за месье Понсе. Когда я догнал его, он проворчал:
— Ну что там еще?
— Месье Понсе, вы старались убедить меня, что мадмуазель Ардекур вовсе не желает становиться женой Пьера Вальера. Я выяснил обратное. Вы доказывали, что никакой Изабель не существует, а что если я узнаю, что вы с ней знакомы? И дает ли это мне право заявить, что вы мне лжете?