— Могу себе представить, каким это будет для него ударом… Я многим ему обязан, и потом… я любил вас, Берт!
— Странное чувство, из-за которого вы считаете меня преступником! Короче говоря, что вам нужно?
— Чтобы вы исчезли прежде, чем полиция арестует вас и ваших сообщников!
— Чтобы я исчез? Вы хотите? Вы хотите сказать, чтобы я покончил жизнь самоубийством?
— Нет… чтобы вы уехали из Ливерпуля, например, в Штаты.
— Вы очень любезны, но мне нравится Ливерпуль, и я не собираюсь отсюда уезжать из-за ваших измышлений!
— Тем хуже для вас; я вас предупредил!
— Вы дурак, Фрэнсис, и мне вас жаль…
Повернувшись на каблуках, Берт Лимсей ушел прочь.
Бессетт в ярости прошипел:
— Смеется тот, кто смеется последним!
Морин попыталась его успокоить.
— А что, если вы ошиблись, Фрэнсис?
— Конечно! Защищайте его! Интересно, почему это все девушки теряют голову, как только его увидят?
В другое время ирландка отреагировала бы куда более жестко, но сейчас она понимала, что ее друг несчастен.
— Я не заслужила сравнения с девушками, сердца которых завоевывает Берт Лимсей…
Фрэнсис покраснел.
— Прошу прощения, Морин… Я не совсем отдаю себе отчет в том, что говорю или делаю… Все это слишком сильно давит на меня… Ах, если бы я не подобрал эту проклятую коробку с наркотиками…
В камере Пэтрик О'Миллой рассказывал товарищам по заключению о прекрасной жизни ирландцев на родине; при этом сразу было видно, что он готов предотвратить возможные возражения при помощи кулака. Но репутация отца Морин была настолько основательна, что никому не хотелось возражать ему, несмотря на то, что британские бродяги до сих пор живут в полной уверенности, что королева совершила ошибку, приняв в священные земли Объединенного Королевства эту вшивую банду ирландских ерегиков.
Стражник открыл дверь.
— О'Миллой! На свидание!
Ирландец подмигнул сидящим в камере и сказал:
— Это жена! Она испугалась, что я забыл о ней…
Проходя по коридору вслед за охранником, Пэтрик размышлял, додумалась ли Бетти сунуть бутылку виски в пакет с передачей. Конечно, бедняжка была всего-навсего англичанкой, но все же он надеялся… Увидев дочь, он был слегка удивлен, но это тронуло его сердце. Эта Морин все же молодчина! Он не сразу узнал того, кто стоял рядом с ней, и, лишь подойдя поближе, признал в нем англичанина, ставшего причиной его заключения. Приблизившись вплотную к решетке, он спросил:
— Зачем вы привели сюда этого типа, Морин?
— Сейчас объясню… Как вы себя чувствуете?
— Неплохо. Я отдыхаю. А как дома?
— Все вас ждут.
— Я скоро буду. Здесь тоже было бы не так уж плохо, если бы не столько англичан… Вы ничего не принесли?
— Простите, я об этом не подумала.
— Ничего… ничего… У молодежи никогда нет времени позаботиться о стариках… Это в порядке вещей… Конечно, печально, но что ж… Значит, как говорится, вы пришли посмотреть, жив ли я еще?
— Мы с Фрэнсисом хотели бы вас кое о чем попросить.
— С Фрэнсисом?
Морин указала на своего спутника.
— Вот с ним.
— Да?… Тогда слушаю вас, хотя не представляю себе, о чем меня может просить англичанин?
Фрэнсис собрался с духом.
— Мистер О'Миллой, надеюсь вы меня не забыли? Мое имя — Фрэнсис Бессетт, и я занимаю хорошее положение в фирме Лимсея и сына, экспорт — импорт…
— Вы хотите рассказать мне о своей жизни?
— Нет, мистер О'Миллой, только сказать, что я люблю вашу дочь…
— У вас хватает наглости, молодой человек!
— … и что я хотел бы на ней жениться… И поэтому, честь имею просить ее руки.
Пэтрик взглянул на Фрэнсиса круглыми г лазами и повернулся к Морин.
— Он что, пьян?
Фрэнсис обиженно возразил:
— Смею вас заверить, что я совершенно трезв, мистер О'Миллой!
— Тогда значит вы пришли, чтобы оскорбить меня?
— Простите?
— Вы пользуетесь тем, что я за решеткой и не могу свернуть вам шею за то, что вы оскорбляете меня, мою дочь и всех О'Миллой!
— Я вас не оскорбляю, я прошу руки вашей дочери!
— Англичанин!.. Нет! За кого он нас принимает, Морин?
— Папа… Он любит меня…
— Это его дело, так, доченька? И даже для англичанина он не так уж плох… Ну ладно, мы достаточно пошутили, — уходите отсюда, молодой человек, и поищите других девушек для ваших чувств!
Бессетт уже собирался уйти, но Морин удержала его за руку.
— Скажите, отец, скоро кончится эта комедия?
— Комедия? Какая комедия?
— Этот парень любит меня; он пришел просить моей руки, а в ответ вы говорите только разные гадости?
— Морин, мне не нравится, как вы говорите с вашим старым отцом!
— Отец, вы должны понять одно: мне двадцать два года, Фрэнсис любит меня, а я люблю его…
— Вы лжете!
— То есть?
— Вы лжете, Морин! Никогда О'Миллой не сможет полюбить англичанина!
— Вы ошибаетесь, отец, — я люблю Фрэнсиса, и мы поженимся!
— Я никогда не дам вам на это родительского согласия!
— Тогда мы обойдемся без пего!
Удар был для Пэтрика неожиданным.
— Вы сможете ослушаться отца, Морин?
— Именно так!
— Тогда я вас прокляну! И до конца вашей жизни вы будете несчастны! Морин, дитя, возьмите себя в руки… Разве вы не видите, что это англичанин?
— Такой же, как и мама, да?
О'Миллой ждал этого удара ниже пояса с того момента, как разговор принял неприятный оборот. Он стал разыгрывать обычную слезную трагедию.
— Неужели же мои дети до конца жизни будут упрекать меня моим прошлым? Неужели же я не заслужил прощения, как следует воспитав вас?
— Нас воспитали не вы, а мамми!
— Неблагодарная! Я знал, что это случится! Я был уверен, что английская кровь вашей матери когда-нибудь отравит чистую ирландскую кровь в ком-то из вас! Для меня вы — потерянная дочь, Морин, слышите? Потерянная дочь!
Подошел стражник, привлеченный его криком.
— Успокойтесь, О'Миллой, или я отведу вас в камеру!
— Здесь я нахожусь под защитой королевы! Вы не можете допустить, чтобы меня оскорблял англичанин, которого я не в состоянии сейчас вздуть!
— Я думал, что молодая мисс — ваша дочь?
— Нет, это не дочь! У нее нет отца! Она дошла до того, что хочет выйти замуж за англичанина!
— И что же? В чем дело?
— Естественно, — вы на их стороне! Господи, дай мне силы сломать эту решетку, и клянусь: моя дочь станет вдовой еще до свадьбы!
Он бросился к решетке, яростно рыча, ухватился за нее, и надсмотрщику пришлось позвать на помощь своих сослуживцев, чтобы отвести обратно в камеру этого сумасшедшего. Все это происходило на глазах у перепуганных Фрэнсиса и Морин. Непослушная дочь только и смогла крикнуть:
— Отец! Отец! Ради Бога, успокойтесь!
Но тот, вырываясь из рук охранников, прорычал в ответ:
— Я прибью этого английского вора! Слышите, Морин? Я прибью его! Я натравлю на него ваших братьев! Дайте мне только вернуться домой!
Его увели, но голос его еще долго был слышен под сводами тюремных коридоров. Успокоился Пэтрик только в камере. Поправив одежду, он сел на кровать и взглянул на товарищей по несчастью, ожидавших объяснений. О'Миллой вздохнул и разбитым голосом произнес:
— Как трудно стареть, ребята… Даже ваши дети не хотят больше вас уважать… Если хотите знать, — мир на краю гибели…
В молчании, которое последовало за этим важным заявлением, никто не произнес ни слова, зная, что старик, начав, выскажет все до конца.
— У меня была дочь. Настоящий дар неба — вылитая я… Я думал, что проживу с ней остаток дней. И вот у меня больше нет дочери, и мне не хочется жить…
Для большей убедительности он упал на постель и уставился в потолок. Один из заключенных удивленно спросил:
— Она что, плохо себя вела, ваша дочь?
— Хуже!
— Хуже? Вы хотите сказать, что она зарабатывает на жизнь с мужчинами?
— Хуже!
Любопытный посмотрел на остальных, словно хотел спросить их мнение, затем вновь обратился к несчастному отцу:
— Она, случайно, ничего не украла?
— Если бы дело было только в этом!..
— Она… убила кого-то?
— Нет! Говорю вам, — это хуже!
В камере заговорили:
— Нет ничего хуже, чем убить кого-то: за это казнят!
Пэтрик О'Миллой вдруг неожиданно поднялся, словно черт, выпрыгнувший из бутылки.
— Нет ничего хуже?
И отчетливо произнес:
— Моя дочь хочет выйти замуж за англичанина! И сейчас она осмелилась мне это сказать!
Морин и Фрэнсис зашли на Спарлинг Стрит, чтобы рассказать о плачевном исходе их предприятия. Бетти О'Миллой, которая, узнав о том, как бесновался Пэтрик, обрадовалась, что тот находится в добром здравии.
— Старый еретик! Если он так кричал, значит неплохо себя чувствует! Он спит целыми днями, а остальное время, я уверена, проводит за разговорами! Он никогда не изменится…
Но в ее ворчании было столько нежности, что Бессетту показалось, будто она вовсе не желает, чтобы ее муж переменился. Однако Морин придерживалась другого мнения, и, когда мать заговорила о том, что к словам отца все равно нужно прислушиваться, она поступила так же, как и он, впав в такую ярость, что соседи сразу же поняли, что у всех О'Миллой со здоровьем все в порядке. Высказав все, что она думала о глупом упрямстве отца, нерешительности матери, о недоброжелательности Неба, из-за которого она появилась на свет в подобной семье, она закрылась в своей комнате. Бетти подумала, что это не лучший поступок в присутствии того, кого она избрала себе в женихи. Она тихо сказала:
— Не обращайте внимания, мистер Бессетт, у Морин — золотое сердце…
Но Бессетт и так был далек от пессимистичных мыслей по этому поводу, что было заметно по его глупо-восхищенному лицу.
— Мисс О'Миллой, она еще красивей, когда сердится!
По его топу Бетти поняла, что он не шутит, и ей стало жаль Фрэнсиса. С этого момента она поняла, что он займет место среди мучеников, которые имели несчастье жениться на ирландках или выйти замуж за ирландцев. Она сочла своим долгом предупредить его об этом: