на ближайшие годы их будущей совместной жизни. Она покраснела, когда он заговорил о том, что у них как можно скорее должен появиться бэби, поскольку оба были уже не первой молодости. Работая кочегаром, Генри должен был выйти на пенсию в пятьдесят пять лет. После этого он собирался переехать вместе со своей женой в свой родной город Вилтон, в графстве Уилтшир, что в трех милях от Солсбери, в котором ему удалось приобрести в рассрочку дом. Люси была очень рада тому, что ей удалось покончить со своим жалким положением, и радостно восприняла все его предложения. Все происходило именно так, как запланировал Генри. Единственным отступлением от его планов стало рождение в их семье дочери, которую назвали Сьюзэн в честь матери Генри. Девочка очень скоро проявила признаки значительно большего ума по сравнению с родителями. Блестяще окончив школу, она отправилась в Лондон в надежде найти там себе хорошую работу. Рэдстоки очень гордились своей дочерью.
Со смертью хозяйки, у которой Рэдсток купил дом, он изменил свои политические взгляды, и после тридцатилетней приверженности коммунистам переметнулся на сторону консерваторов, и от чтения «Дейли Мейл» перешел к чтению «Таймс». Эту газету он всегда разворачивал перед тем, как приступить к порриджу, и комментировал ее статьи для Люси, которая со дня их свадьбы не переставала обожать мужа.
— Видите ли, дорогая, во вступлении нашей старой Англии в Общий рынок меня шокирует больше всего то, что нам придется ездить к этим европейцам, которые, несмотря на все их претензии, кажутся мне все-таки слаборазвитыми народами.
Генри и его жена, естественно, еще ни разу в жизни не пересекали Ченнел[17], английский берег которого они считали последним оплотом цивилизации перед простиравшимся за ним миром варваров.
— Это будет очень неприятно, Генри.
— Существа, неспособные как следует приготовить яичницу с беконом или заварить настоящий чай, не могут быть высокоразвитыми людьми! Должен вам сказать одну вещь, Люси: до сих пор мне удавалось оградить себя от контактов со всякими там шотландцами или уэльсцами, и в пятьдесят восемь лет я вовсе не собираюсь отказываться от своих принципов и встречаться с людьми, живущими за тысячу локтей от этих уэльсцев, шотландцев и…
У него едва не сорвалось с языка слово «ирландцев», но он вовремя спохватился, вспомнив, что Люси была уроженкой этой зеленой Эйре[18], появившись на свет в Ольстере, и продолжил:
— … других низших рас. Надеюсь, что Сьюзэн последует моему примеру и останется верной нашей стране.
— Я уверена в этом, Генри, иначе она была бы недостойна называться вашей дочерью!
— Я всегда видел в вас женщину с очень уравновешенным и добрым характером, Люси! Став моей женой, вы еще раз доказали это всем тем, кто на Педдингтонском вокзале считал вас из-за этого идиоткой, и я очень рад сказать вам, что с тех пор мое мнение о вас нисколько не изменилось.
Люси сложила руки так, как это делала в церкви Св. Николая, когда слушала проповеди преподобного Симмонса, и ласково прошептала:
— Благодарю вас, Генри!
После брэкфэста, оставив супругу заниматься уборкой, Рэдсток привел себя в порядок и направился на Сигрим-роуд, чтобы поговорить о последних новостях со своим другом Дэвидом Тетбери, тоже отставным служащим Королевских железных дорог, с которым он познакомился уже после своего переезда в Вилтон. Наведываться так рано к супругам Тетбери не было привычным для Генри, но сегодня день был исключительный, поскольку его дочь Сьюзэн Рэдсток сдавала последние экзамены, и ему просто необходимо было почувствовать чью-то поддержку до того часа, пока он узнает о ее успехе или провале.
Дэвид Тетбери с самого рождения был покорен судьбе. Бледный и худой, со взглядом, полным вечной тоски, он ничем не походил на того славного парня, каким был Рэдсток. Сознавая себя в жизни неудачником, Дэвид восхищался уверенностью Рэдстока в своих силах, уверенностью, которую, казалось, ни на секунду ничто не могло поколебать. В этом отношении жена Тетбери Гарриет не могла быть поддержкой своему мужу. Казалось, она появилась на свет для слез. Соседи шептались между собой о том, что она, должно быть, родилась под плакучей ивой. Во всем она могла найти предлог для того, чтобы сокрушенно вздыхать, жаловаться и думать о самом худшем исходе. Поскольку поведение мужа не позволяло ей освободиться от постоянно угнетавшей ее мрачной меланхолии, то она с жадностью набрасывалась на чтение различных хроник или новостей международной жизни. Она плакала по женщинам, зарезанным собственными мужьями, или по мужьям, от которых таким же способом избавились их жены, по детям, с которыми плохо обращаются их родители, а когда таких событий для необходимой порции скорби и слез оказывалось недостаточно, она плакала, перечитывая статьи о несчастных евреях, несчастных палестинцах или несчастных вьетнамцах. Она уже не раз предсказывала завоевание Великобритании русскими во времена Сталина, испанцами во времена Франко (которые должны были отомстить за уничтожение Непобедимой Армады[19]), во времена правления генерала де Голля — французами, которые этим завоеванием собирались смыть с себя позор Трафальгара, датчанами, когда те вдруг подняли цены на сало, затем — китайцами и, наконец, японцами, которым нужно было завоевать британский рынок. Каждый раз, когда доведенный до отчаяния Дэвид хотел ей возразить, она хваталась за голову, за грудь или за живот и заявляла, что не вынесет никаких возражений и что ей и так уж немного осталось жить. Единственным человеком, способным остановить поток ее жалоб и слез, был Рэдсток. Как только она приступала к своим бесконечным жалобам по поводу бедствий, готовых вот-вот свалиться на Объединенное королевство, Генри говорил:
— Что это вы, миссис Тетбери! Эдак вы можете оказаться не на высоте положения! Вас могут заподозрить в недоверии к силе и возможностям нашего флота, авиации и наземной армии!
— Но ведь это же китайцы, мистер Рэдсток!
— Тьфу! Китайцы! Китайцев не существует! Китай — это миф, который придумали коммунисты вместе с европейцами, чтобы попытаться запугать Англию!
— Но мистер Рэдсток! В одной газете я прочла, что этих китайцев более восьмисот миллионов!
— Ну и что? Разве эти восемьсот миллионов что-нибудь значат? У нас не смогли высадиться ни нацисты, ни испанцы, ни французы! И мы никогда не позволим желтым сделать то, чего не позволили белым! Вот так, постарайтесь в это хорошенько вдуматься, дорогая соседка!
Рэдстоку очень нравились эти Тетбери, поскольку ему всегда удавалось подавлять их своим превосходством. Это чувство возникало оттого, что он прежде жил в Лондоне, а Дэвид никогда раньше не выезжал из Ливерпуля; еще и потому, что Генри считал неоспоримым свое умственное превосходство над ними и полагал, что оказывает честь Дэвиду и Гарриет, разделяя с ними свои волнения по поводу будущего своей дочери, поскольку у них самих не было детей.
— Извините, что так рано побеспокоил вас, но любящий отец не может смириться с ролью постороннего наблюдателя. Безумное время, в котором мы с вами живем, заставляет девушек из порядочных семей искать себе работу, после того, как младшее поколение мужчин усомнилось в правильности образа жизни их предков. Вы ведь не станете возражать против этого, Дэвид?
Едва не начав всхлипывать, Тетбери ответил: «Конечно же нет, Генри!», а Гарриет, призвав Небо в свидетели, заявила, что ей никогда не следовало бы создавать домашний очаг, поскольку такая жизнь состоит из сплошной боли и слез. Рэдсток оставил незамеченными эти грустные рассуждения и продолжал:
— Мне было трудно оставаться дома и дожидаться звонка Сьюзэн о ее успехе или неудаче. Поэтому я зашел к вам за дружеской поддержкой.
Тетбери поспешили заверить гостя в том, что он обратился по верному адресу, и после этого они принялись перечислять все опасности и болезни, которые только того и поджидали, чтобы обрушиться на Сьюзэн, как только она окажется в Лондоне. Им это настолько удалось, что Генри ушел от них раньше, чем собирался это сделать, и отправился на Беркомблейн, где находился паб[20] «Безвременник и василек», постоянным клиентом которого он был с давних пор. Там он застал преданную его авторитету аудиторию, состоявшую из мясника Шиптона, бакалейщика Пикеринга, портного Хелмсли, почтальона Изингволда и сапожника Эпворта, к которым иногда присоединялся фармацевт Ботел. Когда Рэдсток вошел в паб, там воцарилось глубокое молчание, которое продолжалось, пока он приветствовал его постоянных посетителей, не позабыв при этом о хозяине паба Реджинальде Сайре и его супруге Феб. Затем он сел за столик к своим друзьям, заказал ячменного пива и стал дожидаться, когда кто-нибудь поинтересуется его мнением о внутренней политике правительства Хета или об осложнениях на Среднем Востоке. Перед тем как ответить, он всегда долго вытирал губы.
— Дорогие друзья, вы, должно быть, догадываетесь о том, что газеты создают лишь видимость реальной картины. И этим господам с Флит-стрит[21] не удастся провести такого старожила Лондона, как я!
По столам пробежал шепот одобрения, свидетельствующий о том, что журналисты с Флит-стрит, вероятно, совсем потеряли рассудок, если надеются ввести в заблуждение такого человека, как Генри Рэдсток.
— Я постоянно напоминаю тем, кто имеет честь прислушиваться к моим словам, что для того, чтобы составить свое личное мнение, не следует полностью доверять написанному в газетах. Конечно, скажете вы мне, как можно составить это мнение, не боясь ошибиться? Конечно же, у вас не может быть такого богатого опыта, как у меня. Так вот, если позволите, могу вам дать несколько советов, которые, если их постоянно и в точности применять на практике, позволят уменьшить количество простофиль, верящих прочитанному лишь потому, что это напечатано в газете. Конечно, мне не п