о того, чтобы из-за нее шли в тюрьму.
— Почему — в тюрьму?
— Я слышал, как вы только что говорили, что, если понадобится, вы убьете каждого, на кого она укажет. И я вам советую поостеречься!
— А знаете, что я могу вам посоветовать?
— Ладно! И все же примите к сведению: вы находитесь у меня в поле зрения, так что постарайтесь ничего такого не совершать; один неверный шаг, и я вас заберу к себе!
Пока они говорили, Ансельмо догнал Джозефину.
— Чего ты так набросилась на этого несчастного Пьетро?
— Он мне надоел! Вы все мне надоели!
— И я тоже?
— И ты тоже!
— Что ты себе вообразила?
— Мне нечего воображать! Ты думаешь, я не могу понять того, что говорят твои глаза и что значат твои руки, которые ты суешь всюду, куда не следует? По ночам я слышу, как ты ходишь у моей двери. Но я никогда не забываю хорошенько ее запереть на ключ!
— Ладно же, Джозефина! Если ты продолжаешь разговаривать со мной таким тоном, я пойду к дону Паскуале и скажу ему, что ты начинаешь представлять собой опасность для спокойной жизни в «Ла Каза Гранде»!
Джозефина продемонстрировала вульгарный жест, чтобы показать, что она думает о директоре, и уточнила свою мысль вслух:
— Если дон Паскуале всегда бегает так же быстро, то тогда когда я его позову, он сможет выиграть на Олимпийских играх!
Дон Паскуале, которому администратор сообщил мнение горничной, пожаловался донне Империи, которая вызвала девушку к себе. Из всех, кто работал в «Ла Каза Гранде», лишь одной маме Фортунато удавалось укротить норовистую дочь Пампарато. Сидя перед кастеляншей и держа руки на коленях, та ожидала очередного выговора. Но Империя сбила ее с толку не имеющим отношения к делу замечанием.
— Никогда бы не подумала, что ты такая красавица… Только это еще не причина для того, чтобы так невыносимо себя вести!
— Но…
— Замолчи! Мой брат мне все рассказал.
— Ну, знаете, этот!..
— Поосторожнее, Джозефина, ведь он — мой брат!
— Ваш брат, донна Империя, такой же гусь, как и все остальные! Со мной он позволяет себе распускать руки, шепчет мне на ухо отвратительные предложения, а по ночам ходит у моей двери в надежде, что я ему ее открою!
— Я поговорю с Ансельмо… Позволь мне все же сказать, что если бы ты была с мужчинами построже, они бы не бегали так за тобой! Ты пожинаешь то, что сеешь, девочка моя! Какая тебе надобность по утрам проходить через холл и вертеться там на глазах у ребят? Ты считаешь, что ведешь себя как порядочная девушка? И после этого ты еще удивляешься, что к тебе пристают?
— Я захожу туда только для того, чтобы увидеться с Фортунато.
— И что тебе нужно от моего сына?
— Я люблю его!
— Ты его любишь? А кто давал тебе на это право?
— Чтобы полюбить, не требуется разрешения, донна Империя. Я люблю Фортунато.
— Давно?
— Очень давно!
— А он?
Вместо ответа Джозефина расплакалась.
— Понимаю… Он тебя не любит?
Девушка тряхнула головой, не отрывая платка от заплаканного лица.
— Послушай меня, Джозефина… Не стоит мечтать о том, что не по тебе. У Фортунато другое призвание, чем быть мужем дочери плохого повара.
Глотая слезы, сеньорина Пампарато встала на защиту отцовской чести.
— Вы говорите о моем отце? Да лучшего повара нет на всем побережье!
— Значит, так считаете только вы вдвоем!
— Это неправда!
— Во всяком случае, этот куродер никогда не войдет в мою семью, даже через свою дочь, запомни это!
— Я пожалуюсь дону Паскуале! Вы не имеете права…
— Оставь в покое бедного дона Паскуале! Если бы здесь не было меня, я думаю, он ушел бы в монастырь! Смерть Луиджи Маргоне стала для него страшным ударом… Он считает, что обесчещен. А теперь, Джозефина, можешь идти, и оставь в покое Фортунато, иначе — берегись!
Раздираемая чувствами ненависти и отчаяния, Джозефина направилась было рассказать обо всем матери, но в коридоре она наткнулась на инспектора Паоло Кони.
— Куда это вы так быстро бежите?
— Не ваше дело!
— А вот это не так! Представьте себе, мне как раз нужно было с вами поговорить!
— Со мной?
— Да, с вами. Так что, может, пройдем в комнату, которую директор предоставил в наше распоряжение?
Когда они устроились в креслах роскошного номера, полицейский начал с вопроса:
— Вы действительно из-за чего-то переживаете, синьорина?… Или это угрызения совести?
— О чем это вы говорите?
— Синьорина, я и вправду всего лишь инспектор полиции, по при этом я не настолько глуп… Что бы ни думал комиссар Прицци, не только он один бывает прав!
— Ма ке! Какое мне дело до ваших отношений со своим начальником?
— В этой истории вы не так уж ни при чем, синьорина.
— Час от часу не легче!
Полицейский самодовольно улыбнулся.
— А мне, наоборот, все легче и легче!
— Вам?
— Да, мне… Я не верю, синьорина, что Луиджи Маргоне был убит из-за наркотиков.
— Вот как?
— Предположение о любовной истории кажется мне куда более вероятным… Вы были его любовницей?
— Вы добиваетесь того, чтобы я дала вам пощечину?
— Такая шутка может вам дорого стоить, синьорина! Я вам не мальчишка, поняли?!
— Может, вы и не мальчишка, но зато круглый дурак! Как вы могли подумать, что я могла быть любовницей Маргоне? Ма ке! За кого вы меня принимаете, а?
— За красивую девушку, которая умеет вскружить слишком горячие головы… Например, этого Пьетро Лачи?
— О, как он мне надоел!
— Надоедливый ревнивец может легко превратиться в убийцу, красавица моя.
— Значит, по-вашему, Пьетро повесил Маргоне потому, что ревновал его ко мне? Если бы я не была так расстроена, то просто бы сейчас рассмеялась от ваших слов!
— Вы хотите сказать, что были совершенно незнакомы с Маргоне?
— Конечно, знакома! Он бывал со мной очень любезен… Впрочем, вас это не касается! Надеюсь, до нескорой встречи!
— Боюсь, синьорина, вашим надеждам не суждено будет оправдаться. Когда Паоло Кони нападает на след, его нелегко сбить, а мне кажется, вы можете вывести на след убийцы Маргоне.
— Идиот!
Джозефина выбежала из комнаты и поспешила к материнской юбке, чтобы облегчить свое сердце. Она рассказала маме о том, как с ней обошлась донна Империя, и о том, как ее оскорбил полицейский. Альбертина Пампарато и так достаточно натерпелась от мужа, чтобы позволить другим оскорблять себя или свое дитя.
— Ма ке! Что она себе воображает, эта Империя, а? Она всего лишь вдова повара, так? Только зачем тебе понадобилось влюбляться в ее надутого Фортунато, который подметки твоей не стоит?! Ты могла бы выбрать себе кого бы только захотела, а тебя угораздило найти именно того, кто мизинца твоего не стоит! Посмотри, как ты неправа, деточка моя!
— Я люблю его, мамма миа!
— Любишь, любишь! Если бы ты посмотрела на себя сейчас со стороны, ты бы поняла, насколько глупо выглядишь! Как бы я была рада, если бы ты больше не думала об этом чертовом Фортунато!
— Это невозможно, мама!
— Увидишь, как еще возможно! Заболела твоя тетя Селестина. Так что собирай вещи: ты поедешь к ней на две недели в Падую.
— А как же Фортунато?…
— Я сама этим займусь! А полицейским, который тебя оскорбил, займется отец!
Джозефина была так несчастна, что сразу же поднялась к себе в комнату, чтобы исполнить приказание матери. Альбертина тем временем направилась к кастелянше.
— Донна Империя, я решила отправить дочь к ее тете в Падую и пришла поставить вас об этом в известность.
— Поставить в известность или спросить разрешения?
— Поставить в известность, потому что вы первая обрадуетесь отъезду Джозефины из-за своего чудного сынка!
— Мне бы очень хотелось, чтобы вы так не говорили о Фортунато, Альбертина.
— Может быть, вы хотите, чтобы я восхваляла это чудовище, которое медленно убивает мою девочку?
— Джозефина могла бы на него не засматриваться!
— Ма ке! А кто он такой, этот парень? Он что, Бог?
Донна Империя строго посмотрела на собеседницу, и от этого взгляда у той пробежали мурашки по спине.
— Он мой сын! И, кроме того, он сын покойного шеф-повара Альфредо Маринео, который был несравненным мастером своего дела! Так что ему нечего делать с дочерью поваришки, годного лишь на то, чтобы сварить суп для бродяг, которые кормятся на кухне Армии Спасения!
— Ох!
От этих слов Альбертина едва не упала в обморок и грузно опустилась на стул. Кастелянша протянула ей стакан вина, чтобы та пришла в себя, но синьора Пампарато отвергла его.
— Похоже, что я недостойна пить из стакана, принадлежащего вдове незабвенного Маринео и матери несравненного Фортунато! Ма ке! Предупреждаю вас, донна Империя, — если моя девочка умрет из-за любви к вашему Фортунато, я сама откручу ему голову!
Быстро выйдя из комнаты донны Империи и не дав ей ответить на эту последнюю угрозу, Альбертина торопливым шагом направилась на кухню.
Высокий и худощавый комиссар Прицци был родом из Милана. От своих ломбардийских[30] предков он унаследовал тягу к скрупулезному ежедневному труду и сдержанный характер, что было полной противоположностью жизнерадостному разгильдяйству его помощника Кони, считавшего себя человеком недюжинного ума и необыкновенно одаренным полицейским. Прицци слыл человеком, никогда не бросавшим начатого дела на полпути. Для него убийство Луиджи Маргоне стало тайной, которую во что бы то ни стало следовало разгадать. Он считал вполне естественным, если бы человек, замешанный в грязном деле, получив повестку из полиции, повесился. Но в данном случае его повесили другие… Кто? И почему?
Ежедневно на час-другой комиссар заходил в «Ла Каза Гранде», где старался оставаться незамеченным, чтобы никто, кроме персонала гостиницы, не понял, откуда он. В этот день он как раз занимался тем, что приводил в порядок результаты своих наблюдений, как вдруг дверь в комнату полицейских открылась, и на пороге предстал огромный силуэт Людовико Пампарато. Комиссар весьма заботился о своем престиже в глазах других и поэтому спросил как можно суше: