— Вы уже прочли, Генри?
— Прочел.
— Ужасно, правда?
— Не то слово, Люси… Ах, прошу вас, не плачьте! Нужно что-то делать, а не проливать бесполезно слезы!
Тетбери осторожно спросил:
— Случилось несчастье?
— Еще хуже, Дэвид! Нас постигло бесчестие!
— Ох!
Рэдсток протянул письмо старому другу, который в свою очередь воскликнул:
— Не может этого быть! Только не Сьюзэн! Только не девушка, имеющая таких родителей, как вы!
— Увы, Дэвид! Следует признать, что мы недостаточно знаем наших детей!
Пока гость помогал миссис Рэдсток окончательно подняться на ноги, мистер Рэдсток продолжал:
— … Ты всегда думаешь, что служишь им достойным примером… Что в жизни сумел им внушить достойные принципы… Тебе кажется, что уже сам факт того, что ее отец был государственным служащим на железных дорогах Ее Величества, должен был бы оградить ее от такого морального падения, но нет! В один прекрасный день вам приходит письмо, в котором она пишет, что готова отказаться от вас, от своей родины и выйти замуж за убийцу!
Трагический плач Люси окончательно вывел ее мужа из себя.
— Довольно! Ваши слезы здесь ни к чему, если только они не свидетельство вашего раскаяния!
— Раскаяния? В чем же мне раскаиваться, друг мой?
— Не заставляйте меня лишний раз напоминать вам, что по происхождению вы — ирландка, и что ваша бабушка когда-то вышла замуж за голландца!
Лишенная дара речи этим вероломным нападением, миссис Рэдсток умолкла и замкнулась в себе, переживая комплекс неполноценности по поводу своего прошлого, а Тетбери спросил друга:
— Что вы теперь собираетесь делать?
Превзойдя присущее ему величие, Генри ответил:
— Исполнить свой долг!
Дэвид не понял до конца, но почувствовал, что наступила редчайшая в его жизни минута, и то, что сказал дальше его друг, полностью подтвердило данное предположение:
— В тысяча девятьсот сороковом году я не склонился перед Гитлером, а в тысяча девятьсот семьдесят третьем году не собираюсь склониться перед каким-то убийцей из Италии! Я еду!
— Куда?
— В Италию!
Люси вскрикнула:
— Ни за что!
— Ни слова больше, мое решение окончательно! Вы хорошо меня знаете, Тетбери, я не отступаю перед опасностью! Моя девочка сейчас подвергается опасности, и я лечу спасать ее, хочет она этого или нет! Не может быть и речи о том, чтобы единственная дочь Генри Рэдстока, бывшего государственного служащего Ее Величества, досталась фашистам!
Тетбери попробовал было заметить:
— Мне казалось, что со времени смерти Муссолини в Италии больше не осталось фашистов?
Рэдсток пожал плечами.
— Все это — выдумки лейбористов, чтобы усыпить нашу бдительность! А вот вам и доказательство обратного, Дэвид!
Он с силой потряс в воздухе письмом, которое, по его мнению, опровергало измышления английских лейбористов и итальянских христианских демократов, короче говоря, всех тех, кто думал не так, как Генри Рэдсток, заверивший свою речь безапелляционным утверждением:
— Только фашист способен позариться на английскую девушку!
Дэвид не решился спросить почему.
Тетбери строго приказал жене никому не говорить об отъезде Рэдстока в Италию, но вскоре весть о предстоящем событии облетела весь Балбридж-роуд. Друзья Генри жили в предвестии новой победы их кумира и заранее безмерно гордились им. Мясник Шиптон говорил жене, что благодарит Господа, давшего ему возможность познакомиться с Рэдстоком. Бакалейщик Пикеринг мечтал о дальних странствиях, которые ему хотелось бы совершить. Портной Хелмсли черной завистью завидовал Рэдстоку, в превосходство которого он тайно отказывался верить. Ну, а почтальон Изингволд взял на себя миссию добровольного глашатая, и в каждом доме, куда он заходил, рассказывал всем о словах и поступках гордости всего Вилтона, Генри Рэдстока. Препаратор из аптеки Ботел, наоборот, проявлял скептицизм, приводивший в состояние шока тех, кому он об этом говорил: он не верил в возможность отъезда Рэдстока. Поэтому Реджинальд Сайр довольно долго спорил со своей женой Феб, стоит ли попросить вышеупомянутого Ботела пить пиво в другом пабе, а не в «Безвременнике и васильке».
И все же последние редкие сомнения были развеяны, когда в следующее воскресенье проповедник Симмонс во время проповеди о Святом Николае позволил себе сделать почти что скрытый, но чрезвычайно определенный намек, говоря об англичанах, не утративших воинственного порыва времен Черного принца[35], веллингтоновских гренадеров[36] и достойного, наконец, летчиков Королевских ВВС. Он воздал хвалу тем, кто, понимая всю свою ответственность перед нацией, без тени сомнения идет на риск, предполагающий недюжинную храбрость и моральную силу.
В это воскресенье, после непрерывных поздравлений, Генри так воспарил духом, что в два часа ночи Люси с трудом стащила его с комода, взобравшись на который он принялся рассказывать жене, каким образом ему удалось спастись в Дюнкерке. На следующее утро Рэдсток с неясной головой наблюдал за тем, как его супруга наполняла тяжелый чемодан. Помимо теплой одежды, Люси, которая не доверяла рекламным проспектам о солнечной погоде в Италии, натолкала в чемодан множество всевозможных лекарств. Излишняя предусмотрительность никогда не помешает, когда приходится отправляться на кишащий грязью и микробами континент. Вечером доведенные до изнеможения супруги легли в постель.
После всего, что ему пришлось пережить накануне, Генри хотелось только спать. И когда ужасный крик вывел его из состояния сна, он решил, что опять находится в Дюнкерке, и, не открывая глаз, ведомый рефлексом двадцатипятилетней давности, бросился бежать. Пробегая мимо кровати, он зацепился за ее ножку, упал и лишь тогда окончательно проснулся. Желая понять, что же все-таки произошло, он повернул ручку выключателя и в удивлении застыл при виде представшей перед его глазами сцены: его жена, стоя на кровати, была похожа на привидение. Позабыв о том, что совсем недавно он выглядел более чем смешно, Генри строго спросил:
— Эй, Люси, что с вами? Люси!
Выведенная из этого едва ли не сомнамбулического состояния голосом своего мужа и повелителя, Люси всхлипнула:
— Генри! Ох, Генри!
— Ну что еще?
— Я недостойна быть вашей женой!
— Да?… И вы не могли отложить свою исповедь до утра?
— Нет! Мне привиделся Святой Георгий!
— Прошу вас, не говорите глупостей, Люси, и, пожалуйста, успокойте ваше богатое ирландское воображение!
— Святой Георгий вовсе не ирландский святой, Генри!
— Хорошо! Допустим! Так что от вас хотел Святой Георгий, дорогая?
— Он пристыдил меня за то, что я не следую за вами в бой! Я еду вместе с вами в Италию, Генри! Это воля неба!
Рэдсток не сразу решился на ответ, а когда он сделал это, его речь была наполнена беспримерным благородством.
— Только сегодня, в этот благословенный день, я понял, что наш брак благословил сам Господь Бог, Люси!
Проходя к себе в кабинет, комиссар Прицци позабыл ответить на приветствие секретарши. Он находился в прескверном настроении. Все у него не клеилось. Элеонора опять начала говорить о Милане и о том, как они, наконец, заживут вдвоем в столице Ломбардии. Но для этого Массимо требовалось заслужить расположение начальства, а сделать он это мог, лишь с успехом завершив порученное ему расследование. К сожалению, по непонятным для Элеоноры причинам, мужу этого никак не удавалось добиться. Ей казалось, что если она сама займется этим, дела пойдут намного быстрее. Подобные рассуждения выводили Массимо из себя. Он очень любил жену, однако это не мешало ему временами считать ее набитой дурой. Из всего того, что она говорила, только одно заслуживало внимания: их переезд в Милан состоится не так скоро, как им того хотелось.
Прицци тоном военачальника, бросающего свои полки на штурм неприятельской крепости, вызвал по селектору Кони. За этим сразу же послышался топот стадвадцатикилограммового инспектора, бегущего в кабинет своего начальника. На секунду Массимо показалось, что дверь кабинета сейчас слетит с петель. Однако инспектор остановился перед ней, вежливо постучался и вошел, дыша как хорошо раздутый кузнечный мех.
— Вызывали, синьор комиссар?
— Есть что-то новое по «Ла Каза Гранде»?
— Нет.
— Так чего же вы ждете? Или думаете, что факты будут сами бегать за вами?
— А что мне делать?
Комиссар со злостью ударил кулаком по столу.
— Хорош у меня заместитель! С меня спрашивают, требуют результатов, а я должен все делать сам! Если через сорок восемь часов вам не удастся добыть сведений для ареста виновных, я избавлюсь от вас, инспектор! Поняли?
— Ма ке! Но как же мне это сделать?
— Вы что, уже не инспектор полиции?
— Да, но…
— Либо вы достойны этого звания, либо нет. Если да, то докажите это, если нет, то сдайте свое удостоверение! Вам ясно?
— Кажется, да, синьор комиссар. Но ведь у нас уже есть один задержанный — синьор Фортунато Маринео.
— Бедный мой Паоло… Не знаю, какая муха вас укусила и почему вы пошли работать в полицию?
— Меня укусила не муха, синьор комиссар. Меня все время грызла моя мать!
— Кажется, она не подумала о ваших истинных способностях?
Кони весело рассмеялся.
— Кажется, нет, синьор комиссар.
— И вы еще смеетесь?
— Прошу прощения, синьор комиссар.
— Постарайтесь понять, инспектор: я арестовал Фортунато только лишь затем, чтобы не дать Пампарато убить его и таким образом отомстить за свою Джозефину.
— Значит, вы считаете, что Фортунато действительно убил Джозефину?
— Так считаю не я, а Пампарато.
— А вы, синьор комиссар, что вы думаете по поводу уверенности Пампарато?
— Просто то, что, сам того не подозревая, он становится похожим на убийцу Маргоне.
— Вот как?
— Хорошенько подумайте, Кони! Убийство Джозефины Пампарато — просто-таки удачная находка для тех, кто решил избавиться от Маргоне. Уверен: они надеются, что мы станем искать связь между двумя убийствами и окончательно запутаемся в этом, поскольку, даже если малышка и занималась чем-то, то вряд ли это были наркотики. Поверьте мне, Кони: смерть Маргоне напрямую связана с торговлей наркотиками, центром которой сейчас стал Сан-Ремо. Ну, а трагическии конец Джозефины — результат ревности в обычной любовной истории. Кто мог ее убить? Фортунато? Пьетро? Энрико? А