нсельмо? А почему бы не донна Империя, чтобы оградить от нее своего сына? Она кому-то мешала, и ее убрали. А вам предстоит узнать, кто это сделал!
— Мне?
— Пока я буду заниматься этими чертовыми наркотиками, которые появляются неизвестно откуда! Существует уверенность, что к нам они попадают морем или сбрасываются с воздуха, но никто не знает, какими путями они поступают к основным клиентам! Я успел хорошо присмотреться к персоналу «Ла Каза Гранде», пока допрашивал их по делу Джозефины. Должен признаться, никто из них не похож на наркомана.
— Так что же нам делать, синьор комиссар?
Разговор комиссара со своим заместителем был прерван какими-то выкриками в конце коридора, переросшими в настоящую бурю у двери его кабинета. Слышались резкие голоса женщин и более низкий голос полицейского Леонардо Пантелетти.
— Давайте посмотрим, что там, Кони.
Инспектор уже было подошел к двери, но та вдруг широко распахнулась от резкого толчка и полицейский Леонардо Пантелетти, пятясь, влетел задом в дверь, а на пороге предстали три англичанки. Глаза комиссара полезли из орбит, а Кони всей своей массой едва удержал карабинера, который только невероятным усилием сумел устоять на ногах. Массимо взревел:
— Что значит весь этот цирк?
— Я… — пролепетал Пантелетти, — я хотел… не дать им пройти, но…
— Ясно! Можете идти! Ну а вы, синьорины, не объясните ли мне, по какому праву…
К столу комиссара решительно подошла Сьюзэн.
— По праву, предоставленному нам Декларацией прав человека!
— Вы что, смеетесь надо мной?
— Мы думали, что на итальянской земле восторжествовали принципы законности, а присутствуем при вопиющем беззаконии! Мы стали свидетелями того, как полицейский в ходе расследования утратил всякое беспристрастие и встал на сторону одного из лагерей! Мы прибегнем к общественному мнению!
Обалдевший Прицци обратился к Кони:
— Они что, с ума посходили?
— Вы осмеливаетесь оскорблять британских поданных? — грозно спросила Тэсс.
Чтобы как-то унять свою ярость, она на глазах у восхищенного инспекора Кони одной рукой схватила мраморный бюст императора Траяна, гордость кабинета Прицци, и поставила его на шкаф с книгами. Такая демонстрация атлетических возможностей заставила обоих полицейских умолкнуть. Воспользовавшись этим, Сьюзэн продолжила:
— Мы втроем хорошо знаем Фортунато Маринео и готовы быть гарантами его порядочности и невиновности. Будьте же справедливы и последовательны, синьор комиссар: Фортунато не может быть преступником потому, что я его люблю!
— Когда ты влюблен, — нежным голосом добавила Мери Джейн, — небо кажется таким голубым, а все люди такими прекрасными, что никому никого не хочется убивать.
— Нет, хочется! — взревел Массимо. — Мне хочется!
— О, неужели же такое возможно, синьор комиссар?
Прицци, до этого привставший от негодования, рухнул в кресло и выдавил из себя:
— Я так и думал, Кони, они сошли с ума!
Сдерживая негодование, как и в прошлый раз, Тэсс переставила Траяна со шкафа на стол. Кони не удержался и прошептал шефу на ухо:
— Какой класс! Вы видели, а?
К счастью для него, Массимо ничего не слышал. Собрав всю свою силу воли в кулак, он холодно произнес:
— Я готов простить вам все по вашей молодости, синьорины, но при условии, что вы немедленно покинете этот кабинет, и притом молча, иначе карабинеры препроводят вас до ближайшей границы!
— В таком случае, мы попросим убежища в британском консульстве! — возразила Сьюзэн.
— Отлично! Тогда ступайте туда и, главное, оттуда не выходите!
— И вы это говорите нам, кто так любил Италию еще до приезда сюда?… — вздохнула Мери Джейн. — Ох, Сьюзэн, зачем ты так настаивала, чтобы мы изучали этот язык фашистов!
Побледневший от гнева Массимо вскочил, схватил Мери Джейн за плечо и заставил ее обернуться к себе.
— Что вы сказали? Что вы посмели сказать?
— Только фашисты могут так попирать демократические свободы!
Рядом с подругой встала Тэсс.
— Если вы только попытаетесь применить к ней третью степень, вам придется иметь дело с другими людьми!
Прицци судорожно схватился за узел галстука, чтобы развязать его, и оперся одной рукой на стол.
— Кони… вы… вы слышали? Эти девчонки… В моем собственном кабинете… Невероятно! Даже не знаю, не привиделось ли мне…
Затем, немного успокоившись, продолжал:
— Вон отсюда! Да поскорее! Езжайте поучать людей из Скотланд Ярда, если им это так нравится, а нам наплевать на ваши дурацкие советы! Я и дальше буду арестовывать тех, кого мне нужно, не спрашивая разрешения у королевы Англии!
— Ошибаетесь, синьор комиссар! — заметила Сьюзэн. — Наполеону тоже казалось, что он может не считаться с Великобританией, а знаете, чем это для него закончилось?
— Вон! Вон отсюда!
Инспектор вытеснил сопротивлявшихся англичанок за дверь. Когда он опять подошел к столу, шеф заметил:
— Кажется, вы не очень-то стремились проявить служебное рвение, а, инспектор?
— Не мог же я кого-то из них ударить, синьор комиссар. Ведь я бы мог убить одну из них!
— Насколько мне известно, никто не просил вас кого-то ударить! Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы вы выглядели так, словно собираетесь примириться с нашими временными противниками только потому, что они — женщины!
— Они еще девчонки!
— Ма ке! И как скверно воспитаны! Настоящие дикарки! Приведите сюда Маринео. Мне необходимо сказать ему пару слов!
Пока Кони ходил в камеру, где Фортунато со вчерашнего дня грыз себе ногти, Массимо перезвонил жене.
— Это ты, любовь моя?
— А кто же это может быть? — проворковала она. — Почему ты звонишь?
— Потому, что соскучился по тебе, голубка моя…
— Работай, Массимо дорогой… Работай! Ни за что не отвлекайся, даже на меня… Думай о Милане, любовь моя…
С привкусом горечи во рту комиссар положил трубку.
Массимо Прицци долго рассматривал сидевшего напротив него Фортунато и наконец спросил:
— Ты, естественно, потребуешь присутствия адвоката?
— А зачем он мне?
— Ма ке! Чтобы помогать тебе в защите, разве не так?
— Мне незачем защищаться, поскольку я ни в чем не виновен.
— Это ты гак думаешь. Может быть, для тебя это будет удивительно, но я почти уверен, что это ты повесил Маргоне.
Сын донны Империи недоуменно посмотрел на него.
— Этого не может быть…
— Чего не может быть?
— Чтобы вы были настолько глупы!
— Эй, ты!.. Предупреждаю тебя Фортунато, будь повежливее, понял? Ладно…
— Скажите, синьор комиссар, вы подумали о маме?
— Почему я должен думать о своей матери?
— Да не о вашей, а о моей, единственного сына которой вы держите в тюрьме и пытаетесь обесчестить… Маргоне… Джозефина… Неужели же вы собираетесь пришить мне все преступления, которые были совершены с самого дня моего рождения? Хоть немного объясните, зачем бы мне понадобилось убивать этого беднягу Маргоне?
— Из-за наркотиков.
— Святая Мадонна, наркотики! Да чтобы я умер в эту же секунду, если хоть раз в жизни прикоснусь к этой гадости! Значит, я не только убийца, но еще и наркоман! Ма ке! Если бы я вас не знал, то подумал бы, что вы совершенно меня не уважаете, синьор комиссар!
— Напрасно смеешься, Фортунато, совершенно напрасно. Если хочешь знать мое мнение, ты крепко влип! Ну, что скажешь?
— Из-за наркотиков? Или из-за Маргоне?
— Нет… По правде говоря, я еще не уверен в том, что ты занимаешься торговлей наркотиками и что это ты убил Маргоне… Но есть еще Джозефина.
— Разве она тоже была наркоманкой?
— Нет, она была влюблена… и, представь себе, в тебя.
— И за то, что она меня любила, я убил ее?
— Да.
— Странно, не правда ли?
— Только не тогда, когда знаешь образ мыслей таких типов, как ты, Фортунато.
— И какой же у меня образ мыслей, синьор комиссар?
— Образ мыслей бабника, а ты — бабник еще с тех пор, как носил короткие штанишки. Жаль только, что Господу правится все усложнять… Девушки, которые отворачиваются от тебя, привлекают тебя больше всего, а те, которые сами себя предлагают, становятся тебе отвратительны… Джозефина тебе не нравилась потому, что ради тебя готова была пойти на все! И только посмей сказать, что это не так, — я тебя, Синяя Борода, сразу же отправлю на каторгу!
— Хорошо, я ее не любил, но ведь позволял же я ей вертеться вокруг себя, а?
— Просто так, удовольствия ради! Да ты же настоящий садист, Фортунато, бессовестный разбойник! Тебе нравилось видеть, как эта несчастная стелется тебе под ноги! Почему она тебе не подходила?
— Прежде всего потому, что у нее была далеко не лучшая репутация и, кроме того, я полюбил другую!
— И кого же?
— Сьюзэн Рэдсток.
— Да, здесь ты не врешь! Одну из этих наглых любительниц порриджа! И тебе не стыдно, Фортунато, за то, что ты отвергаешь красоту наших девушек в пользу иностранок, у которых полно рыжих пятен на коже? Ты перестал быть порядочным итальянцем, Фортунато!
— У Сьюзэн нет рыжих пятен на коже!
— У всех англичанок есть такие пятна, и не перечь мне! Однако в твоих объяснениях есть такие вещи, в которые трудно поверить, Фортунато. Ты говоришь, что Джозефина тебя не интересовала?
— Совершенно верно.
— Тогда почему же ты пошел к ней в комнату?
— Она сама потребовала, чтобы я зашел к ней.
— Потребовала? Девушка, на которую тебе было наплевать?
— Я побоялся ее угроз.
— Каких, например?
— Однажды она уже сказала Сьюзэн, что ждет от меня ребенка!
— И это было неправдой?
— Ма ке! Конечно, это было неправдой!
— А чего же ты еще опасался?
— Оговора, синьор комиссар… Понимаете?
— Не юродствуй!.. Значит, испугавшись возможного оговора со стороны Джозефины, ты убил ее?
— Повторяю: я ее не убивал!
— Допустим, что ты сделал это ненарочно.
— Ни обдуманно, ни случайно!.. Я не делал этого! Когда я уходил от нее, она была жива!