— Что я могу вам сказать, синьор комиссар, кроме того, что я не виновен и что когда увидел труп Джозефины, то так испугался…
— Чего испугался?
— Ма ке! Ведь все в гостинице знали об отношениях между мной и Джозефиной… Я был уверен, что меня заподозрят!
— Ну, для этого не требовалось большого ума, а?
— Нет, не требовалось, но я понял это только позднее.
— Представьте себе, Фортунато, мне очень хочется вам верить.
Маринео радостно воскликнул:
— Правда? Значит, меня скоро отпустят?
— Не торопитесь! До этого мы еще не дошли… Чтобы вас отпустить, мне совершенно необходимо заменить вас в камере кем-то другим.
— Да? А зачем?
— Для моей собственной репутации. Как вы были одеты, когда обнаружили преступление?
— Я должен был идти на прогулку со Сьюзэн Рэдсток и поэтому зашел к Джозефине в десять минут седьмого вместо половины седьмого. Я успел переодеться в легкую одежду: на мне были брюки из серой фланели, куртка в серо-белую клетку, а на шее — красный платок вместо галстука.
Вошел Кони и предупредил комиссара о том, что Лачи уже доставлен. Прицци сказал Фортунато:
— Строжайше запрещаю, — слышите? Строжайше! — произносить хотя бы одно слово, даже если тот, кого я буду допрашивать, выдвинет против вас возмутительные для вас обвинения. В противном случае вы только помешаете своему возможному освобождению.
— Хорошо, синьор комиссар, я рта не раскрою!
— Отлично! Введите его, инспектор!
Войдя в кабинет, Пьетро сразу же увидел Фортунато.
— Убийца!
Сын донны Империи промолчал, и комиссар, одобрив его действия кивком головы, занялся Пьетро.
— Призываю вас к порядку, синьор Лачи! Я не потерплю, чтобы в моем присутствии оскорбляли кого бы то ни было! Понятно?
— Извините меня, синьор комиссар.
— Вы за что-то ненавидите Фортунато Маринео, да?
— Он — убийца той, которую я любил!
— Но ведь вы ненавидели его и до убийства, разве не так?
— Так! И опять-таки, из-за Джозефины… Он не имел права заставлять ее так страдать!
— То есть, проще говоря, вы ревновали ее к нему?
— Да.
— Позабудьте на минуту о вашем предубеждении по отношению к арестованному, синьор Лачи, и ответьте на один мой вопрос: вы уверены, что видели именно Фортунато выходящим из комнаты погибшей?
— Совершенно уверен, синьор комиссар!
— И вы никак не могли ошибиться?
— Никак!
— Если суд поверит вам, синьор Лачи, ваш коллега проведет в тюрьме всю свою жизнь.
— Так ему и надо!
— В котором часу вы видели Фортунато?
— В восемнадцать тридцать.
— Синьор Лачи, как был одет предполагаемый преступник в момент, когда он выходил из комнаты Джозефины?
— На нем был синий костюм служащего гостиницы.
— Вы в этом уверены?
— Совершенно!
— Тем хуже для вас, Пьетро Лачи!
— Хуже? Но почему, синьор комиссар?
— Потому, что вы солгали правосудию, допустили лжесвидетельство, а подобный поступок можно объяснить тем, что вы сами убили Джозефину Пампарато!
— Клянусь вам…
— Довольно клятв! Ты с самого начала лжешь! В этот вечер на Фортунато были серые фланелевые брюки и куртка в клетку!
— Да, правильно, теперь я вспомнил!
— И на этот раз ты не ошибаешься?
— Нет, нет… Тогда мне показалось… Но теперь я точно вспомнил…
— Вот ты и попался, Пьетро! Маринео был одет в служебный костюм! Значит, ты не мог видеть его выходившим из комнаты Джозефины! Давай, признавайся, пока дело еще не зашло слишком далеко!
Пьетро открывал и закрывал рот, не издавая ни единого звука. Он попытался было что-то сказать, но не сумел и разрыдался.
— Ну что, скажешь ли ты, наконец, правду?
— Я… я не… видел Фортунато в тот вечер… Но я слышал, как Джозефина назначила ему свидание…
— И до этого побежал к ней уговаривать не принимать твоего соперника?
— Когда я пришел, она уже была мертва… Ужасно… Я едва не закричал от страха… и удрал оттуда…
— Ты опять лжешь, Пьетро… Когда ты пришел, она была в полном здравии… Ты стал умолять ее не принимать Фортунато… Ты говорил ей опять о своей любви, а она начала над тобой смеяться, и тогда ты сдавил ей горло, чтобы она замолчала, но сделал это чересчур сильно! Разве не так, малыш?
— Нет! нет! нет! Она уже была мертва…
— А как ты рассчитываешь меня в этом убедить, если ты лжешь с самого начала? Ну что же, теперь ты займешь место Фортунато в его камере.
— Я не виноват!
— Это еще нужно доказать… Уведите его, Кони!
Возвращение Фортунато в «Ла Каза Гранде» вызвало у людей различную реакцию. Так, если донна Империя, ее брат Ансельмо, Рэдстоки и Мери Джейн были этому необычайно рады, то Пампарато говорили всем, что они стали жертвами величайшей во все времена несправедливости, а Людовико поклялся в том, что, если Фортунато попадется ему в руки, то он без лишних слов перережет ему горло. Альбертина заявляла, что они живут в самые постыдные времена и что комиссар Прицци продался за деньги, которые донна Империя и ее муж наворовали за время своей службы в гостинице. Директор придерживался абсолютного нейтралитета и предостерегал тех и других от высказываний, из-за которых можно угодить на скамью подсудимых. А Тэсс Джиллингхем страдала, не разделяя ни радости клана Маринео, ни гнева клана Пампарато. Она не могла поверить в виновность человека, которого она любила, и решила пойти сказать ему об этом.
В камере Пьетро Лачи незаметно для себя начал менять свое отношение к Джозефине Пампарато, которая так часто унижала его при жизни, и, умерев, могла стать для пего причиной потери свободы. Он начал постепенно понимать, что, словно ненормальный, вопреки здравому смыслу, сходил с ума по девице, единственной заботой которой было выгодно выскочить замуж. Пьетро пришлось признаться, что он вел себя крайне глупо, и он начал испытывать угрызения совести за свой поступок по отношению к этому несчастному Фортунато, который раньше сумел разобраться в Джозефине.
Он как раз был занят размышлениями об этом, когда ему объявили о том, что с ним хочет поговорить мисс Джиллингхем. Поначалу он хотел отказаться от свидания, но в тюрьме он ощущал себя таким одиноким и покинутым всеми, что согласился на встречу с той, которую до этого считал прилипалой, путавшейся у него под ногами.
Англичанка не стала тратить времени на пустые разговоры.
— Я уже знаю о том, что вы оговорили своего друга, дарлинг. Это некрасиво с вашей стороны. Уверена, что выйдя отсюда, вы извинитесь перед Фортунато и сделаете все, чтобы опять стать его другом.
Он встряхнул головой.
— Не знаю, как мне удастся выйти. Они думают, что это я убил Джозефину.
— Они заблуждаются.
— Откуда вы знаете?
— Да потому, что я люблю вас, а убийцу я никогда не сумела бы полюбить! Я спасу вас от всех этих дураков, Пьетро, и мы уедем вместе в Англию!
Сердце Пьетро Лачи не выдержало, и он бросился Тэсс в объятия. На глазах у полицейского Леонардо Пантелетти они обменялись первым поцелуем.
Держа Сьюзэн за руку, Фортунато говорил с ее родителями в их номере.
— Значит, вас отпустили, мистер Маринео?
— Им пришлось признать то, что я невиновен. Нисколько не сомневаюсь, что ваше вмешательство во многом повлияло на решение комиссара Прицци…
— Готов разделить ваше мнение.
— … и хотел бы поблагодарить вас за это.
Генри легко махнул рукой.
— Да, да, мистер Рэдсток! Я хотел бы, чтобы вы знали, как я вам благодарен за вашу смелость и находчивость… Конечно же, если вам двадцать пять лет тому назад удалось найти достойный выход из куда более трудной ситуации, то моя история показалась вам совершенно простой!
— Для меня имеет значение не это, молодой человек, а восстановление справедливости. Хочу быть с вами откровенным до конца. Я приехал сюда, не испытывая никакого чувства любви ни к вашей стране, ни к ее обитателям. Признаюсь, что с тех пор, как мы живем в «Ла Каза Гранде», мое мнение и мнение моей жены несколько изменилось к лучшему. Даже вы сами, мой мальчик, предстали передо мной в новом свете и кажетесь мне намного симпатичнее.
— Блатодарю вас, сэр!
— Итак, вы желаете взять в жены нашу дочь Сьюзэн?
— Для меня это самое большое желание.
— А что об этом думают ваши родители?
— Моя мать согласна.
— Таким образом, вас ничто не удерживает в Италии?
— Ничто.
— И для вас не существует никаких препятствий переехать жить к нам?
— Никаких.
— А как вы думаете, сможете ли вы жить в Англии?
— Повсюду, где будет Сьюзэн, мне будет хорошо.
Люси незаметно обронила несколько слезинок. То были слезы восторга и сожаления одновременно: она не могла припомнить, чтобы ей приходилось слышать такие же слова от Генри, когда он просил ее руки.
— А вы, Сьюзэн, согласны ли вы выйти замуж за этого парня?
— О да, дедди!
Рэдсток обернулся к жене.
— Ну, дорогая, как вы считаете, что мы должны решить?
— Это решать только вам одному, Генри.
Все они находились в состоянии полного счастья, как вдруг дверь в комнату резко распахнулась перед разъяренным Людовико, которого Альбертина пыталась удержать за полы пиджака, тогда как дон Паскуале испуганно кричал за ее спиной, словно курица, напуганная появлением сокола. Несмотря на врожденное спокойствие, Генри был поначалу этим ошарашен, но потом все же довольно быстро пришел в себя и спросил:
— А вам, повар, что здесь угодно?
С одной стороны, Людовико не понимал английского, а с другой, он видел перед собой только одного Фортунато.
— Ма ке! Так вот ты где! Никогда бы не мог подумать! И ты еще смеешь ходить там, где пролитая тобою кровь взывает к мести!
Вмешался Рэдсток.
— Выйдите отсюда, человек с кухни, иначе я вышвырну вас вон!
Пампарато грубо оттолкнул его в сторону и проревел:
— Молись, если ты веришь в Бога, Фортунато, сейчас я тебя убью!
Директор взмолился перед шеф-поваром: