Беженцеву сделалось неловко, и он быстрыми шагами побежал к выходу.
Все произошло как-то быстро и Беженцев сообразил случившееся лишь в автомобиле.
Автомобиль был четырехместный, и, конечно, Курченинов мог совершенно свободно занять там хоть два места. Но Ольга сказала мужу, чтобы он домой возвращался один. Ей хочется устроить по шоссе гонку автомобиля и тройки. И Курченинов, все еще виноватый и смущенный, тихо покорился этому приказанию, сказанному мягко и нежно…
И вот они быстро мчатся вдвоем.
Ольга сидит далеко. Прижалась в углу и молчит.
Беженцев тщетно пытается взять ее за руки. Молча, но сильным движением, она вырывается и молча сидит далеко и так близко, такая прекрасная и снова такая загадочная.
— Ольга!
Молчание.
— Если ты будешь молчать, автомобиль привезет тебя ко мне, и ты у меня останешься… навсегда.
Молчание.
— Еще одна секунда, и я сорву с тебя ротонду и буду целовать тебя, как грубый апаш.
Молчание.
— Ольга, самый тонкий человек может быть зверем. Отчего ты молчишь?
Ольга медленно повертывает к нему свое ясное лицо и медленно говорит:
— Кто, какой поэт только что просил меня молчать? Я молчу. А ты не сделаешь того, чем грозишь…
И спокойный голос звучал в то же время властно. И Беженцев понял существом своим, что его угрозы пустее шутки.
— Тогда позволь говорить мне. Отвечай только.
— Я буду молчать. Ты сам просил… Так сладко слушать, слушать, верить, грезить и молчать… Как хорошо ты просил меня об этом.
— Молчи, молчи. Но все-таки я спрошу тебя: ты счастлива?
Ответа нет.
— Скажи, в твоей душе большая боль?
Точно всплеск волны, шевельнулась Ольга. Но ответа не было.
— Я хотел разгадать тебя. Как материал…
— Да, да, — прошептала Ольга, — и это было чудовищно. Так делают палачи.
— А теперь я люблю тебя, потому что чую твои страдания.
Ольга молчит.
— Скажи одно слово и я…
Ольга распахивает ротонду и, наклоняясь к Беженцеву и опять сияя своими глазами, говорит:
— Ну, теперь помолчи ты. Дай, я полюбуюсь твоими устами. Они слишком красиво говорят, чтобы не лгать. Слишком красивы они, чтобы не лгать. Помолчи!
И они молчали. Ольга склонилась к нему и, опустив руки на плечи, прижалась своей высокой, красивой грудью. И смотрела долго-долго.
И бегали тени. То приближаясь, то отдаляясь от светлых точек фонарей, автомобиль бежал, точно догоняя тени. Вот вспыхнул свет, и Ольга видит, как загоревшийся в темных глазах Беженцева огонь брызжет искрами страсти, сдерживаемой и вовремя захваченной волей. Тени скользят, темнеет лицо, и милые черты, смягченные мраком, становятся милее и нежнее.
А свет уже упал на синие глаза, и Беженцев, видя их близко пред собою, любуется милым, в розах румянца, лицом и алыми устами, ароматными и зовущими.
И так бежали тени и ласкали они то одно, то другое лицо молчавших людей.
И когда промелькнули Триумфальные ворота мгновенной, но слишком черной и густой тенью, Ольга, медленно-медленно приближая свои уста к его устам, прошептала:
— Теперь — бездна!
И как бешеные магниты целовали они друг друга, задыхаясь, с судорожно бьющимся сердцем, готовые кричать от счастья и неудовлетворенной, голодной страсти.
Ольга откинулась опять и снова забилась в угол.
А Беженцев протянул опять к ней руки и прошептал:
— Не мучь, скажи, скажи… Хоть каплю любви мне в сердце…
Молчит.
— Скажи…
— Слишком много красивых слов, а еще больше страданий. Не могу. Сейчас мы приедем.
Беженцев приподнялся, но в этой проклятой, узкой клетке, где и выпрямиться невозможно, нельзя было сделать ни одного резкого движения.
А Ольга радостным тоном шептала:
— Сейчас дома… дома… Какое счастье… счастье…
Автомобиль остановился.
Вышли. Тройки еще не было.
— Придется долго ждать, — иронически говорит шофер, выглядывая из своего необъятного мехового одеяния.
— Прокатимся еще немного, — тихо молит Беженцев.
Ольга кивает отрицательно головой.
— Пойдем к нему навстречу, — говорит она.
— Но неужели тебе он нужен теперь, теперь в этот момент?
— Больше чем нужен. Он меня спасет.
— От чего?
— От правды.
Автомобиль, сделав крутой и резкий оборот, точно кокетничая смелостью своих движений, быстро скрылся.
Они стояли молча, у подъезда.
— Тогда позволь мне зайти к тебе на одну секунду.
— Никогда.
— Но отчего?
— Опять тоже слово: не хочу правды… Не люблю правды… Ненавижу правду.
— Я был счастлив. Я думал, что подошел к твоей душе близко. Твой поцелуй…
— Тройка! Слава Богу! Петруша!
И звонкий голосок быстро полетел по тихим улицам навстречу тройке.
Звенели бубенцы. Грубо ухали сани, неуклюжие и нелепые после автомобиля. И дико кричал извозчик пьяным, сиплым голосом.
А Курченинов стоял на тройке во весь рост и издали кричал:
— Не обогнал! А ведь десять рублей на чай обещал.
Ольга побежала веселыми, как девочка, шажками к нему навстречу и обняла его.
— Я боялась. Я думала, не случилось ли чего с тобой.
Расцветая от этой неожиданной ласки, смеялся и шутил Курченинов и, не стесняясь, прижимал к себе Ольгу. А она хохотала беззаботно и серебряно-чисто.
В бешенстве, едва скрывая его, Беженцев утрированно почтительно снял шапку.
— Прощайте.
— Так ты завтра к нам обедать, Эдвард? — говорит Курченинов.
— Не знаю, — лениво ответил тот. — Может быть, вот на этой тройке прямо на вокзал и проеду.
— Очень просто, — громко сказал ямщик.
— Очень просто, — засмеялась Ольга и протянула с той же преувеличенной важностью руку Беженцеву.
Он задержал эту мягкую руку в своей и молниями пронеслись у него желание сжать эти нежные пальчики так, чтобы они захрустели, чтобы брызнула кровь и чтобы эта лживая красавица застонала бы от боли и на коленях попросила бы пощады.
Но мелькнули в глазах Ольги добрые огоньки, и Беженцев, целуя руку, слегка к ней прикоснувшись холодными губами, почтительно сказал:
— Надеюсь завтра откланяться. Вечером я еду непременно.
— Если будете еще раз в Москве, непременно заходите к нам, — говорит Ольга, стоя в полуоборот и нажимая кнопку звонка к швейцару. И так равнодушно и таким ледяным голосом говорит она, что Беженцеву хотелось расплакаться…
Дверь открыта. И плавно, и медленно скрывается за ней Ольга. Едва пожав руку Курченинову, Беженцев бросился к тройке и крикнул:
— Ну, сломя голову! Дави всех по пути!
Тройка помчалась, тяжелая и грузная. Лошади хрипели и вздрагивали под кнутом. Но не было все же впечатления быстрой езды, и со скрежетом Беженцев тосковал об автомобиле, который так идеально быстро мчал вперед и в котором она, Ольга, была так прекрасна и так близка. Неужели все это сон о прекрасной Аннабель Ли, сон, который никогда, как все сны, не повторится?
Было уже пять часов утра. Взяв ванну, Беженцев бросился в кровать с твердым намерением немедленно заснуть. Позвал к себе свои обычные видения, которые успокаивали его — воспоминания детства. Такие чистые, нарядные. Много света в них и любви. Не такой, как теперь. И всегда эти воспоминания согревали его душу теплом и негой. И, отдаваясь им, как вечному сну своему, обыкновенно отдавался он крепкому реальному сну.
Но сейчас тревога в душе прогоняет все призраки, кроме одного.
Стоит Ольга и мучительно смотрит на него.
И говорит:
«Разгадай, и тогда я — твоя…»
Сказала она это, или нет?.. Нет, не сказала… Но что она говорила?
И красными вспышками зажигаются в его мозгу ее слова:
«Потому что люблю… Теперь — бездна… Он спасает меня от правды… Ненавижу правду…»
Мучительное уравнение. Все из неизвестных. И все-таки это — самая лучшая загадка жизни, которую Беженцев когда-либо встречал…
И беспомощно барахтаясь, как утопающий, в этих полусловах-полунамеках, Беженцев дождался позднего рассвета, не смыкая глаз.
К утру он стал забываться. Прилегли к подушке новые тени. Сделалось теплее на душе. Поплыли какие-то образы, мягкие и баюкающие. И голоса зазвучали, успокаивающие, как голос матери.
И вдруг резкий стук в дверь.
Беженцев открыл глаза и машинально посмотрел на часы. Без четверти девять. Кто это может стучать? Телеграмма? Не от кого. Давно он «в отпуску» из департамента любви. И некому посылать нелепые, истерические, угрожающие и молящие телеграммы.
Стук повторился.
— Кто там? — сердито и резко закричал Беженцев.
— Барин, вас спрашивают.
Беженцев застыл. Кто? Она? Или глупый муж, только к утру понявший, в чем дело?
— Пожалуйста, спросите фамилию.
— Вот карточка.
В тревоге, точно сброшенный с большой высоты, Беженцев весь в туманных предчувствиях соскочил с кровати и быстро стал одеваться. Захлопнул чемодан, из которого неряшливо торчали небрежно брошенные туалетные принадлежности, осмотрел всю комнату и, наскоро освежив лицо и руки одеколоном, открыл дверь.
В дверях стояла Ольга.
В той же ротонде. Такая же спокойная, с тем же ласковым светом своих ясных глаз.
Беженцев отступил. Ольга вошла и закрыла за собой дверь.
И, когда он протянул свои руки, Ольга, гибко уклонившись, прошла вперед и, сбросив ротонду, опустилась в кресло.
Голос Ольги звучал ясно и твердо.
— Когда мы приехали, у мужа на столе лежала срочная телеграмма. Его вызывают в Клин по неотложному делу. Он уехал с первым поездом. Я пришла к тебе проститься. Я не спала. Я думала о тебе. Я читала те главы из твоего романа «Грани сердца», в котором ты описываешь сцену последнего прощания влюбленных. Я плакала. Я хотела увидеть тебя еще раз. Потому, что раньше я любила тебя за твои произведения. А теперь люблю тебя за твою душу.
Беженцев сделал шаг и, склонившись, обнял ее, положив голову на ее колени.
— Теперь ты молчишь. Это — хорошо. Страдание никогда не кричит.