Джереми почувствовал, как у него скрутило живот, внутренности словно наматывались на колесо. Ему пришлось закрыть глаза и переждать это.
Он сидел за этим столом много раз, пока Ребекка готовила им с Деннисом еду; здесь они делили упаковку из шести банок пива, когда из больницы позвонили сообщить, что младшенький родился раньше срока.
– Ох, Бекка, – сказал он.
– Мне нужно совсем чуть-чуть, чтобы мы могли где-то пожить несколько недель. Пока не придумаем что-нибудь, понимаешь?
– Бекка, у меня их нет. У меня их просто нет. Мне очень жаль.
– Джереми, нам некуда идти!
– У меня ничего нет. Коллекторские агентства на жопе повисли… Мы с Тарой заложили дом, Бекка. Банк и нам тоже угрожает. Мы не сможем остаться там, где живем. Мы берем в долг, лишь бы на плаву удержаться.
– Я могу тебя засудить, сука! – закричала она, ударив по столу так сильно, что стаканы опрокинулись и апельсиновая газировка вылилась на пол. – Ты нам должен! Ты не платил Деннису, и ты нам должен! Я звонила адвокату, и он сказал, что я могу у тебя отсудить все до последнего сраного цента!
Последовавшая за этим тишина была абсолютной, ее нарушало только капанье стекавшей на линолеум газировки.
Взрыв уничтожил плотину у нее внутри; лицо Бекки сморщилось, и слезы выплеснулись наружу. Она закрыла лицо рукой, ее тело беззвучно сотрясалось. Джереми бросил взгляд в сторону гостиной и увидел, что один из мальчиков, со светлым «ежиком», испуганно заглядывает в кухню.
– Все в порядке, Тайлер, – сказал Джереми. – Все в порядке, дружок.
Мальчик его, похоже, не услышал. Он глядел на свою мать, пока та не убрала руку от лица и словно бы не втянула все обратно в себя; не глядя на дверь, она махнула рукой в сторону сына.
– Все хорошо, Тайлер, – сказала она. – Иди, помоги братьям.
Мальчик исчез.
Джереми потянулся через стол и зажал ее руки в своих.
– Бекка, – сказал он, – ты и мальчики для меня как часть семьи. Если бы я мог дать вам денег, я бы так и сделал. Богом клянусь, я бы так и сделал. И ты права, я вам должен. Деннис под конец не получал зарплату. Никто ее не получал. Поэтому, если ты думаешь, что нужно подать на меня в суд – сделай это. Сделай то, что должна. Я тебя не виню. Правда.
Она посмотрела на него глазами, в которых бусинами собирались слезы, и ничего не сказала.
– Черт, да если иск поможет тебе удержаться в доме еще ненадолго – если он уймет банк, или что-то такое сделает – тогда ты обязана это сделать. Я хочу, чтобы ты это сделала.
Ребекка покачала головой:
– Не уймет. Уже слишком поздно. – Она положила голову на руку; Джереми все еще сжимал ее ладони. – Я не стану с тобой судиться, Джер. Ты не виноват.
Она освободила свои руки и встала. Взяла рулон бумажных полотенец и, оторвав длинный кусок, принялась вытирать лужу.
– Посмотри на это чертово безобразие, – сказала она.
Какое-то время Джереми наблюдал за ней.
– У меня есть право удержания тех домов, что мы построили, – сказал он. – Их не смогут продать, пока не заплатят нам. Как только это случится, ты получишь свои деньги.
– Эти дома никогда не достроят, Джер. Никто не захочет их покупать. Только не после того, что случилось.
Он замолчал, потому что знал, что она права. В глубине души Джереми и сам давно уже не надеялся увидеть эти деньги.
– На прошлой неделе пришел человек из банка и налепил уведомление на дверь. С ним был шериф. Можешь поверить? Шериф пришел ко мне домой. Припарковался на моей дорожке, чтобы все видели. – Ребекка остановилась. – Он был такой грубый, – сказала она тихо и потерянно. – Оба они. Сказал мне, чтобы я выметалась из собственного дома. Мои мальчики стояли рядом со мной и ревели. А ему было плевать. Он меня за человека не считал. С тем же успехом мог назвать меня белой рванью в лицо.
– Мне так жаль, Бекка.
– И он был такой маленький, – продолжила она, все еще пораженная тем, что вспоминала. – Я все думала, что, если бы Деннис был здесь, этот человек никогда бы со мной так не заговорил. Он бы не посмел!
Джереми уставился на свои руки. Большие руки, созданные для тяжелой работы. А теперь бесполезные. Ребекка сидела на полу, сдерживая слезы. Она больше не пыталась вытереть газировку, словно перестала видеть в этом какой-либо смысл.
Была предрождественская неделя, и Тара говорила с ним из душа. Через открытую дверь Джереми видел бледный силуэт жены за занавеской, но не мог разобрать ее слов. Он сидел на кровати в трусах, приготовленный на вечер костюм лежал рядом. Это был тот же костюм, который он носил на похороны, и Джереми боялся снова его надеть.
На улице короткий зимний день уступал место вечеру. Рождественские гирлянды, развешанные по карнизам и вплетенные в кусты, еще не были включены. Соседи напротив уже зажгли свои: цветные огоньки выглядели светящимися леденцами, превращая их жилище в пряничный домик из сказки. Полная луна была величественна.
Джереми предполагал, что рождественская вечеринка, полная учителей начальной школы, может оказаться худшим в мире местом. Он будет беспомощно бродить между ними, как гризли, которому велели никого не есть, по комнате, полной детей.
Он услышал скрип смесителя, и неожиданно до него донесся голос жены:
– …времени, чтобы туда добраться, – говорила она.
– Что?
Тара отдернула занавеску и стянула с полки полотенце.
– Ты меня вообще слушал?
– Я тебя не слышал из-за воды.
Она принялась вытирать волосы.
– Значит, у меня только что выдалась оживленная беседа с собой.
– Прости.
– Ты одеваться-то будешь? – спросила Тара.
Он любил смотреть на нее в такие моменты – когда она была раздета, но не старалась выглядеть сексуальной, а просто занималась мелкими человеческими делами. Естественная и чудесная.
– А ты? – спросил он.
– Очень смешно. Ты сидел в той же позе, когда я заходила в душ. Что такое?
– Я не хочу туда.
Она превратила полотенце в голубой тюрбан, а еще одним обернула тело. Пересекла комнату и села рядом с мужем, оставив на ковре мокрые следы; ее плечи и лицо все еще блестели от капель воды.
– Ты простудишься, – сказал Джереми.
– Что тебя беспокоит?
– Я жирный. Я гребаное посмешище. Мне нельзя показываться на людях.
– Ты мой прекрасный муж.
– Перестань.
– Джереми, – сказала она, – ты не должен затворничать. Тебе нужно выбираться из дома. Прошло уже шесть месяцев, а ты полностью отрезал себя от мира. Эти люди безопасны, понимаешь? Они не станут тебя осуждать. Они мои друзья, и я хочу, чтобы они были и твоими друзьями.
– Они будут пялиться на меня и думать: вон тот самый парень, который оставил приятелей умирать на горе.
– Ты жив, – резко сказала Тара и повернула его голову так, что ему пришлось посмотреть ей в глаза. – Ты жив, потому что ты уехал. У меня все еще есть муж, потому что ты уехал. Так что мне, в общем, без разницы, что там другие считают.
Она замолчала, глубоко вздохнула и отпустила его.
– И не все о тебе плохо думают. Иногда нужно доверять людям, Джереми. Иногда они такие, какими себя показывают.
Джереми кивнул, пристыженный. Он знал, что Тара права. Он месяцами скрывался дома. Нужно было положить этому конец.
Она коснулась его щеки и улыбнулась:
– Хорошо?
– Угу. Хорошо.
Тара поднялась и вернулась в ванную, а Джереми откинулся на кровать.
– Хорошо, – повторил он.
– К тому же, – довольно крикнула она, – не забывай о Тиме! Кто-то должен усмирить это чудовище!
Неожиданный охотничий жар прокатился по его телу. Он забыл о Тиме.
– Ах да, – сказал Джереми, садясь. Он стал смотреть, как она одевается – ее тело сияло от воды и света – и почувствовал, как внутри шевелится что-то вроде надежды.
Дом оказался больше, чем ожидал Джереми. Он стоял в престижном районе, где каждое жилище могло похвастаться как минимум двумя этажами и подвалом. Крыльцо исходило светом, как упавшая звезда, соседние дома были увешаны цветными рождественскими лампочками.
– Иисусе, – сказал Джереми, сворачивая на стоянку, уже полную машин. – Донни живет здесь?
Донни Уинн был заместителем директора школы: круглым, розоволицым человечком, который много потел и, казалось, всегда пребывал на грани нервного срыва. Джереми пару раз с ним пересекался, но впечатление от Уинна оставалось примерно такое же, как от мокрой тряпки.
– Его жена – физиотерапевт, – ответила Тара. – Она работает с «Каролина Пэнтерс» или кем-то вроде того. Поверь мне, деньги от нее.
Дом был набит битком. Джереми не узнавал никого. К стене в столовой придвинули стол и разложили его, превратив в буфетную стойку, уставленную разнообразными праздничными блюдами и сладостями. По краям стояли чаши алкогольного эгг-нога. Донни прислонился к стене неподалеку – одинокий, но улыбающийся. Его жена работала с толпой словно политик, направляя новоприбывших гостей к столу и обрушивая на их головы дубину гостеприимства.
Весь дом был увит гирляндами, в каждом дверном проеме висела омела. Проникновенный голос Энди Уильямса лился из затерявшихся в толчее колонок.
Джереми проталкивался сквозь человеческие жернова следом за Тарой, тянувшей его к столу. Через несколько секунд они вооружились выпивкой и были готовы к бою. Джереми прошептал Таре на ухо:
– Где Тим?
Она вытянула шею и огляделась, потом покачала головой:
– Не вижу его. Не беспокойся. Он нас отыщет!
– Ты хотела сказать, что он тебя отыщет, – ответил Джереми.
Тара улыбнулась и сжала его руку.
Он измерял время выпивкой, а потом потерял ему счет. Огоньки и звуки начинали смешиваться в карамельный туман, грозивший утопить. Джереми остановился посреди гостиной, люди и разговоры вращались вокруг него будто спицы свихнувшегося колеса обозрения. Тара была рядом: согнувшись от смеха едва ли не пополам, она стискивала одной рукой его плечо и разговаривала с сухопарой, покрытой толстым слоем косметики дамой, глаза которой, казалось, отражали свет, будто льдины.