– Он – зло! – Даме приходилось кричать, чтобы ее услышали. – Родителям стоило задушить его при рождении!
– Господи, – сказал Джереми, пытаясь припомнить, о чем именно они говорят.
– Боже мой, Джереми, ты не знаешь этого мальчишку, – отозвалась Тара. – У него такой… такой взгляд. Я серьезно! Совершенно мертвый.
Дама рьяно закивала.
– А вчера? Когда я просматривала их дневники? Я нашла рисунок с отрезанной головой!
– Что? Не может быть!
– И шея даже была нарисована с ломаными красными линиями, чтобы показать, что она точно отрезана. Чтобы я наверняка все поняла!
– Кто-то должен принять какие-то меры, – сказал Джереми. – А то мы когда-нибудь об этом маленьком монстре в газетах прочтем.
Тара покачала головой:
– Никто больше не хочет ничего знать. «Мальчишки есть мальчишки», правда?
Дама выгнула бровь:
– Людей просто обманывает внешность. Дети не должны рисовать отрезанные головы!
Тара рассмеялась:
– А взрослым можно?
– Никто не должен их рисовать, – ответила дама сурово.
– Прошу прощения, – сказал Джереми и отошел от них. Он почувствовал руку Тары на своем предплечье, но не остановился. Разговор выбил его из колеи.
Отрезанные головы. Какого хрена!
Джереми неуклюже рассекал толпу, используя свой вес, чтобы помочь убраться с его пути тем, кто слишком медлил. Он заметил, что проходит мимо хозяйки, которая улыбнулась ему и пожелала счастливого Рождества; ее взгляд соскользнул с него прежде, чем слова успели слететь с языка. На мгновение Джереми обозлился из-за такой легкомысленности – из-за всеобщих тщеславия и себялюбия, воплощением которых неожиданно стала для него вся эта вечеринка с ее изобилием и бессовестным запахом денег.
– Я еврей, – ответил он, ощутив трепет удовольствия, когда она резко обернулась, и продолжил пробираться сквозь толпу.
Джереми расположился у камина, возле которого в тот момент никого не было. Поставил стакан на каминную полку и повернулся к празднующим спиной, разглядывая аккуратно выстроенную там сцену в вертепе. Керамические статуэтки были старыми и облупившимися – семья явно владела ими уже долгое время. Он посмотрел мимо волхвов и пастухов, склонившихся в почтительном восторге, и увидел в центре композиции младенца Иисуса: розовое личико, рот – зияющий овал, один глаз откололся. Кожа Джереми покрылась мурашками, и он отвернулся.
И увидел Тима, идущего через толпу. Тим был худощавым, с редеющими волосами, и носил очки в посеребренной оправе. Джереми подумал, что выглядел тот словно нарисованный карикатуристом интеллектуал. Он не сводил с Тима взгляда, пока тот приближался.
За этим он сюда и пришел. Джереми почувствовал, как в его теле забурлила кровь – медленно, как река, ломающая ледяной покров. Он хоть немного, но начал чувствовать себя собой. Это пьянило так же, как алкоголь.
Тим протянул руку еще до того, как остановился, и Джереми пожал ее.
– Привет. Джереми, верно? Муж Тары?
– Да. Простите, а вы?..
– О, я Тим Дакетт, мы знакомились в прошлом году, ну, на той встрече учительского профсоюза?
– Ах да. Привет, Тим.
– Я просто увидел, как ты стоишь тут совсем один, и подумал: блин, да этот парень потерян. Понимаешь? Совершенно не в своей тарелке.
Джереми ощетинился:
– Мне кажется, ты ошибся.
– Правда? Я имею в виду, посмотри на этих людей. – Он передвинулся и встал рядом с Джереми, чтобы они могли вместе оглядеть толпу. – Ну правда. Учителя? Это для меня-то ад! Могу только представить, каково тебе.
– Мне нормально.
Тим коснулся стакана Джереми своим.
– Что ж, тогда за тебя. Твою мать, да я скоро здесь задохнусь. – Он сделал большой глоток. – Посмотри, например, вот на этого парня. Видишь, жирного?
Джереми покраснел, но сдержался. Эти люди не думали, о чем говорят.
– Это Шейн Мюллер, – продолжил Тим. – Хохочет, как будто укуренный. Он может себе позволить хохотать, потому что у него правильные друзья – понимаешь, о чем я? Мудила заносчивый. А вот она не такая.
Тим указал на женщину, с которой Джереми разговаривал совсем недавно. Куда делась Тара?
– Говорят, она в следующем году на работу не вернется. И не только она. Все боятся до усрачки. Долбаные законодатели бросают нас на растерзание волкам. Кому есть дело до образования, верно? Только не тогда, когда на кону бабки. – Он снова отпил из стакана. – Английский? Вы, наверное, шутите?
Тим придвинулся к нему так, что их руки соприкоснулись. Джереми подтолкнул его локтем, и Тим оставил занятые позиции, казалось, даже не заметив этого.
– Я всегда тебе немного завидовал, знаешь? – продолжил он.
– …что?
– О да. Наверное, это тебя поражает, да? Этот парень, которого ты едва знаешь? Но Тара иногда рассказывает о тебе в учительской, и дошло до того, что я почувствовал, будто немножко тебя знаю.
– Так ты любишь поболтать с Тарой, да?
– О да, дружище, она отличная девочка. Отличная девочка. Но ты занимаешься настоящим делом. Ты работаешь со взрослыми мужиками и строишь всякое. Своими руками. – Тим вытянул собственные руки, словно иллюстрируя эту мысль. – А я болтаюсь с детишками, дружище. – Он указал на толпу. – С кучей чертовых детишек.
Джереми сделал глоток. Заглянул в стакан. Лед уже почти растаял, оставив на дне мутную, разбавленную лужу.
– Все меняется, – сказал он.
Тим с жаром, сочувствующе посмотрел на него.
– Да, с тобой то еще дерьмо приключилось, правда?
Джереми уставился на него, чувствуя неясное изумление и внезапное желание оправдываться. У этого человека не было понятия о границах.
– Что?
– Да ладно, дружище, мы все знаем. Это ведь не секрет какой, правда? Тот ублюдочный волк?
– Ты ни хрена не знаешь.
– Ну же, это несправедливо. Если не хочешь об этом говорить – хорошо, я понимаю. Но мы все поддерживали Тару, когда это случилось. У нее здесь много друзей. Нам ведь не все равно.
Джереми повернулся к нему; неожиданный дикий жар обжигал его кожу изнутри. Он навалился на Тима и вынудил его отступить к камину. Тим едва не споткнулся о приступок и ухватился за полку, чтобы не упасть.
– Я сказал, ты ни хрена не знаешь.
Лицо Тима вытянулось от изумления.
– Ни фига себе, Джереми, ты что, меня ударить хочешь?
Джереми почувствовал на своем плече руку и услышал голос жены:
– Что тут происходит?
Он ослабил напор, позволив ей себя оттащить, и дал Тиму восстановить равновесие. Тот пялился на них, скорее озадаченный, чем обеспокоенный или оскорбленный.
Тара взяла мужа за руку:
– Мальчики, вам перекур не нужен?
Тим успокаивающе махнул рукой:
– Нет, нет, мы просто говорили о…
– Тим просто треплет языком, – процедил Джереми. – Ему бы научиться держать его за зубами.
Тара стиснула его ладонь и прижалась к нему. Он чувствовал, как напряжено ее тело.
– Может, подышим свежим воздухом? – предложила она.
– Что?
– Пойдем. Я хочу посмотреть фонарики на улице.
– Не надо меня утихомиривать. Что с тобой такое?
Тим сказал:
– Эй, эй, давайте все немножко успокоимся.
– Почему бы тебе не заткнуться.
Шум вечеринки не утихал, но Джереми чувствовал, как меняется атмосфера вокруг него. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что он начал привлекать к себе внимание.
– Джереми! – Голос Тары был резок. – Какая муха тебя укусила?
Тим коснулся ее руки:
– Это я виноват. Про волка заговорил.
Джереми схватил его запястье.
– Если ты еще раз тронешь мою жену, я сломаю твою чертову руку. – Его сознание затопили видения гипертрофированного насилия, он увидел, как кишки Тима гирляндами рождественских флажков свисают с дорогой мебели. Джереми, ликуя, вознесся на гребень этой волны.
Поразительно, но Тим улыбался ему:
– Да что за херня, дружище?
Джереми увидел, как поднялись губы Тима, увидел показавшиеся зубы и отдался на волю инстинкта. Он будто бы сбросил с себя оковы: свобода и облегчение, прокатившиеся по его телу, произвели почти религиозный эффект. Джереми врезал учителю в челюсть со всей силой, на которую был способен. Что-то острое и неровное оцарапало ему костяшки. Тим, взмахнув руками, отшатнулся, опять споткнулся о приступок, но на этот раз рухнул на пол. Падая, он ударился головой о полочку, оставив на белой краске кровавый штемпель. Изображавшие сцену у яслей фигурки посыпались вниз, отскакивая от него.
Кто-то за спиной у Джереми завизжал. Поднялся хор голосов, но они были всего лишь фоновым шумом. Джереми склонился и бил Тима снова и снова, пока множество рук не ухватило его сзади и не оттащило назад, на мгновение оторвав от пола. Несколько мужчин вцепились в него, заломили руки и обездвижили. Груда их тел дергалась, точно какой-то обезумевший монстр, потому что Джереми пытался высвободиться.
В комнате воцарилась тишина. Еще несколько секунд играли «Серебряные колокольчики», пока кто-то не подбежал к музыкальному центру и не выключил его. Джереми слышал только свое тяжелое дыхание.
К нему вернулась часть самоконтроля, хотя кровь все еще потоком неслась через голову, а мышцы до сих пор било током.
– Ладно, – сказал Джереми. – Ладно.
Он обнаружил, что его окружают люди; бо́льшая часть их держалась подальше и пялилась с разинутыми ртами. Кто-то присел рядом с Тимом, который сидел на приступке – лицо бледное, руки обхватили окровавленный рот. Один его глаз уже опух и не открывался.
Тара стояла сбоку, лицо ее покраснело то ли от злости, то ли от стыда, а может, разом и от того и от другого. Она решительно подошла, с силой схватила Джереми за бицепс и потащила за собой. Мужчины перестали его удерживать.
– Может, полицию вызвать? – предложил кто-то.
– Да пошел ты в жопу! – рявкнула Тара.
Она выволокла Джереми через входную дверь на холодный воздух. И не отпустила до тех пор, пока они не подошли к грузовику. Над ними куполом нависала ночь, мир усыпали созвездия рождественских цветов. Тара обмякла, прижавшись к двери грузовичка, уткнувшись лицом в стекло. Джереми стоял молча, пытаясь нащупать хоть какое-то чувство, какую-то подходящую модель поведения. Теперь, когда адреналин отступал, до него начало доходить, насколько все было плохо.