– Где работать будешь?
– Не знаю, где-нибудь в Квартале, видимо. Там всегда можно устроиться мыть посуду или еще что такое делать.
Она выглядела пораженной.
– Ники, это же ниггерская работа!
– Да бляха-муха, Трикс, я же не умею ничего. Мне надо как-то деньги зарабатывать.
Она отсутствующе кивнула, удержав свои мысли на этот счет при себе. Как повелось, они доехали на автобусе до Французского квартала, где резались в видеоигры, пока не начало темнеть. На время Ник погрузился в приливные волны смазанных взрывов и калейдоскопического светового шоу зала игровых автоматов, довольный теплой близостью этой странной красивой девочки и наркотическим эффектом игр, предоставлявших ему ярких, мультяшных злодеев и кровопролитный катарсис.
– Помнишь собрания, на которые я хожу по четвергам? – заговорила Трикси.
Конечно он помнил. Из-за них он не мог толком проводить с ней четверги; приходилось забыть про Квартал и болтаться в одной из невыносимых кофеен на окраинах, которые Ник ненавидел почти так же, как школу. Он пытался не строить предположений о том, что она делает на этих собраниях, но, поскольку Трикси ничего ему не рассказывала и даже посоветовала не совать нос не в свое дело в тот единственный раз, когда он об этом спросил, собрания начали видеться ему котлами, где бурлили ужасные предположения: может, она напивается с парнями постарше и поумнее или позирует голой на каких-нибудь курсах рисования в колледже.
– Ага, – сказал Ник. – Я всегда думал, что ты ходишь в церковь или что-то вроде.
– Дурак. Можешь себе представить меня – и в церкви? – Трикси обдумала это, и он увидел, как ее лицо сделалось серьезнее. – Хотя, может быть, ты в чем-то и прав. Это люди, которые верят во что-то, что важнее их самих. Так что, наверное, это похоже на церковь. Или на семью.
Ник кивнул:
– Понимаю.
Он подумал, не бросит ли она его прямо сейчас. И неожиданно почувствовал себя легким, как будто не был по-настоящему материальным, как будто, если бы она произнесла слова, которые Ник ожидал услышать, он просто растворился бы в воздухе подобно вздоху.
– Кажется, тебе не помешала бы семья, – сказала Трикси.
Ник взглянул на нее. Время запуталось в ее словах и трепетало, ожидая, когда его выпустят на свободу.
– Я рассказывала им о тебе. Они хотят с тобой познакомиться.
Оно вырвалось и воспарило – знамя из алого шелка, вьющееся в голубом небе.
– И он такой, короче, хнычет, как ребенок маленький, и сопли у него из носа льются. «Ой, пожалуйста, не убивайте меня, пожалуйста, не убивайте меня, я вам отсосу, только пожалуйста, не убивайте меня!» – Голос Деррика стал выше, имитируя фальцет. – И Мэтт, чувак, что ты сделал? Что ты, на хер, сделал?
Мэтт пожал плечами:
– Вытащил свой член.
– Ага! Мэтт, короче, достает свою штуку и говорит: так приступай! За дело! – Деррик сделал паузу, пока остальные смеялись. Он рассказывал эту историю четырем парням, оседлавшим стулья у барной стойки в дешевом кабаке на западном берегу Миссисипи, по ту сторону моста от центра Нового Орлеана. Ребята, с которыми сидел Ник, были мускулистыми, с бритыми головами и сложными татуировками. Деррик был самым крупным из них; на нем была тонкая майка-алкоголичка, и Ник не мог не пялиться с завистью на его мышцы, на его руки и спину, покрытые свастиками, черепами с окровавленными клыками и на расположившиеся над сердцем скрещенные молотки поверх флага Конфедерации. Он казался Нику апофеозом мужчины, редчайшим идеалом как тела, так и духа. Было чуть позже семи, и бар был почти пуст. Ник почувствовал, как переменилась атмосфера, когда они вошли, почувствовал, как одним своим присутствием они притянули к себе все взгляды в помещении. Когда они уселись и заказали пиво, притащивший его толстяк за барной стойкой опасался смотреть им в глаза. На Ника, очевидно несовершеннолетнего, он даже не взглянул.
Мэтт, невысокий крепыш, сидел по другую сторону от Деррика.
– Рассказывай до конца, а то он подумает, что я гомик какой.
– Так вот, этот пидорок подползает к Мэтту, тянется к его инструменту и все еще ревет, а Мэтт такой херак – и сжимает кулак, херак – и дает ему по башке. Хрясь! И говнюк падает как мертвый.
– Я и решил, что он мертвый, – прокомментировал Мэтт, отпивая из бутылки. – Подумал еще: блин, да он и правда баба.
– Только он не умер. Так и ползал, и пищал странным таким голоском. Мы его еще попинали, а потом я этому мудаку зубы об асфальт выбил, чтобы он все усвоил.
– Блин, – сказал Мэтт. – Да ты же ему услугу оказал. Он, наверное, теперь офигенно отсасывает.
Пока остальные смеялись и качали головами, Деррик спросил:
– Ну что, Ник, веришь в эту историю?
– Да. Думаю, да.
– О, он думает. Наш приятель думает.
Бар вобрал в себя весь остаточный дневной жар и держался за него цепко, будто скряга. Вентилятор на потолке скрипел впустую, размешивая густой воздух, как ложка – мед в бочонке. Трикси была на квартире у Деррика с другими девчонками, убивая время, пока парни не закончат говорить о делах. Они дадут им время на обсуждение и придут позже. Женщинам редко находилось место на таких встречах. Целью собрания, сказала Нику Трикси, будет выяснить его ценность как новобранца «Молотков Конфедерации», местной ячейки движения белых националистов, известного как «Хэммерскинс»[2].
– Ты вообще усвоил суть истории, Ник? Чувак был наркошей. Он брал в рот за дозу. И вроде бы какая разница, мир полон людей-тараканов, я не могу обо всем этом говне беспокоиться, иначе свихнусь, верно? Только дело было в моем районе. Он шлялся взад-вперед по чертовой улице, укокаиненный вусмерть, и нес всякую херню со скоростью пулемета, так что с ума можно было слететь, только услышав. Вот в этом долбаном районе. У нас тут детишки живут, понимаешь, о чем я? И дошло до того, что я просто не мог этого больше терпеть.
Деррик коснулся пальцами свастики на своей груди.
– Видишь это? Вот что она значит. Вот почему мы носим ее у себя на коже. Всю эту хрень с немецкой тайной полицией забудь. Это было всего лишь одно воплощение. А мы – новое воплощение. – Он постучал по символу пальцем. – Белая семья. Белое братство. Что ж, иногда ради семьи приходится делать неприятные вещи. Как пришлось сделать мне и Мэтту. И знаешь что? Ниггеры и пидоры, может, и не самые умные существа на земле, но они могут усвоить урок, если его правильно преподать. Я с тех пор этого парня здесь не видел.
Остальные кивнули.
– Точняк, – сказал один.
– Насилие – это единственный язык, который они понимают, – продолжил Деррик. – Так что, если ты его не знаешь, придется выучить.
Ник снова кивнул. Он подавил желание взглянуть на часы. Казалось, что Трикси с остальными девчонками должны бы уже подойти. Парень думал, что, когда вернутся девочки, они все отложат дела и просто сядут и напьются, а ему на самом деле только этого и хотелось.
– Ты достоин того, чтобы заработать сломанный крест, Ник? Написать «S. S.» на коже? Это надо заслужить, понимаешь?
– Понимаю, – сказал Ник.
– Сможешь выстоять в драке? – Остальные оглядели его с таким видом, будто не могли до конца в это поверить. – Потому что, уж прости, чувак, но какой-то ты, сука, заморыш.
Кто-то расхохотался.
– Я смогу выстоять, – сказал Ник.
– Слыхал, Мэтт? Он думает, что он крепкий.
– А выглядит не очень крепким, – сказал Мэтт.
– Что ж. Наверное, об этом надо у Трикс разузнать.
Ник покраснел. Деррик склонился к нему и проговорил:
– Наша девочка – она все знает о крепких парнях. Думаешь, ты сможешь ей как следует вставить, мальчонка? Она тебя туда вообще пустила? Она не ребенок. Если ты не знаешь, что делать, ты ее не обдуришь. – Он обхватил рукой свой пах и растопырил пальцы, показывая, что размер у него внушительный. – К тому же я ее хорошенько растянул. Не знаю уж, сможет ли она почувствовать твою иголочку.
– Пошел в жопу, – сказал Ник.
– Ага, началось, – сказал Мэтт. Ник уткнул взгляд в пол и поднялся. Дэррик встал, чтобы схватиться с ним, однако Ник повернул к двери.
– Что? – сказал Деррик. – Пореветь собрался? Господи, и правда.
Ник шагал к двери. Колючий жар давил на его глаза изнутри.
Деррик засмеялся:
– Уверен, что хочешь уйти? А то нас четверо, а девчонок три. Думаю, Мэтту пригодилась бы шлюшка, да, Мэтт?
– Иди на хер, чувак, – ответил Мэтт.
Ник открыл дверь и вышел наружу; вечерний воздух казался холодным после плотной жары бара. Он почувствовал нелепое желание попросить их передать Трикси, что он ушел домой, но задавил его. Один из парней сказал: «Сучонок мелкий», а потом за Ником закрылась дверь. Он начал долгую дорогу к парому, который перевезет его через реку, обратно на знакомую территорию. Под фонарями на его пути росли деревья холодного света. Темное небо было близким и тяжелым.
После этого он был уверен, что она с ним покончила. Но утренний звонок в ресторан подарил ему новую надежду, и Ник обнаружил, что ждет Трикси на крыльце своего дома. Он смотрел, как вечер опускается на город, словно огромный сгорбленный гриф, как небо темнеет до пронизанной звездами сумеречной синевы. Судорожные порывы ветра таили в себе холодные глубинные течения и порой бросались в него отдельными крупными каплями дождя. На другой стороне улицы колышущиеся ветви пальмы перекидывались ярким осколком луны.
Ник с матерью жили в проходном доме в нескольких кварталах от Сент-Чарльз-Авеню, который, как и многие дома на их улице, существовал на грани полного разрушения. Со стен облезала краска, а древесина настолько кишела термитами, что в брачный сезон огромные рои заполняли собой воздух жилища. Маленький газон, похоже, стремился компенсировать свои размеры полнейшей запущенностью, словно мечтая о статусе джунглей и отвергая свои стесненные жизненные обстоятельства. Когда на улице зажигались окна и крылечные фонари, дом Ника на их фоне делался темнее, пока не начинал выглядеть покинутым; он привлек бы к себе обреченных людей, обычно составляющих экосистему заброшек, если бы не огоньки, порой мерцавшие в окнах, и не тоскливые звуки, которые время от времени, казалось, издавало само здание, отравляя ими воздух вокруг себя.