Он кивнул:
– Я знаю, мам. Я тебя тоже люблю.
Его тело терзала агония. Он был практически уверен, что умрет, но слишком устал, чтобы бояться.
Его разбудил крик. Тяжелый звук бегущих ног, а следом – треск.
Потом тишина.
Джошуа попытался встать. Он чувствовал, что потерял контроль над телом. Его веки распахнулись. Он увидел, что в дверях стоит брат, и по лицу его струятся слезы.
– О нет, Джош, о нет, о нет…
Он потерял сознание.
На следующее утро Джошуа снова был способен двигаться. Ночью жар спал; простыни были мокры от пота.
Он нашел маму на кухонном столе. Она сбила ногами на пол тарелки и столовые приборы в борьбе, которая явно была недолгой. Голова мамы свисала со стола; ее осушили небрежно. Пол под ней был забрызган кровью. Глаза ее были открытыми и остекленевшими.
Брат висел головой вниз в гостиной, его ноги привязали ремнем к потолочному вентилятору, который частично соскочил с креплений. Майкла тоже выпили. Он все еще был одет в пижаму. На полу, в нескольких футах от него, там, куда она упорхнула, покоилась приветственная открытка, которую он сделал для отца.
Фанера, закрывавшая лестничный колодец, была оторвана. Вампир стоял на верхней ступеньке, всматриваясь в темно-синее небо раннего утра. Джошуа остановился у подножия лестницы, глядя на него. Обожженная кожа вампира покрылась прозрачным слоем гноя и лимфатической жидкости – его тело начало исцеляться. Белая масса заполняла его глазницы, как паучьи яйца. Пучки черных волос покрывали оголенную голову.
– Я ждал тебя, – сказал вампир.
У Джошуа задрожала нижняя губы. Он попытался что-то сказать, но голос отказывался подчиняться ему.
Вампир протянул ему руку:
– Поднимайся сюда. Солнце почти взошло.
Почти вопреки своей воле он поднялся по ступенькам на свежий воздух. Вампир обхватил пальцами его затылок и привлек к себе. Его губы коснулись шеи Джошуа. Он дотронулся до его кожи языком.
– Спасибо за твою семью, – сказал вампир.
– …нет…
Он вонзил клыки в шею Джошуа и отпил из него еще один раз. Восхитительное тепло охватило тело мальчика, и он почувствовал, как его бережно опускают на лестничную площадку.
– Бояться – нормально, – сказал вампир.
Джошуа уронил голову набок; он смотрел туда, где раньше был второй этаж. Вот его старая комната. А там была комната Майкла. А здесь спали родители. Теперь все это находилось под открытым небом.
– Теперь это мой дом, – проговорил вампир, стоя над ним и оглядывая землю вокруг. – По крайней мере, еще на несколько дней. – Он посмотрел на Джошуа своими бледными новыми глазами. – Я был бы очень благодарен, если бы ты держался подальше.
Вампир спустился по лестнице.
Через несколько минут показалось солнце, сначала розовым пятном, потом светлой царапиной на краю мира. Джошуа почувствовал, как в нем снова нарастает жар: яростный, очистительный огонь, зародившийся в животе и стремительно распространившийся во все стороны. Он чуял запах собственной жарящейся плоти, видел, как из него начинает струиться уползающий ввысь дым.
А потом день накрыл небеса своей тяжелой крышкой. Земля раскалилась от жара, как наковальня, и солнечный молот выколотил все цвета из окружающего мира.
Озерные чудовища Северной Америки
Грейди и Сара выбрались из лесного домика упакованными в тяжелые куртки, сжимая пылавшие жаром, как темные маленькие солнца, кружки с кофе. За широко раскинувшимся Типтонским озером вырывался из утренней туманной завесы Голубой хребет; поросшие деревьями спины гор напоминали лес шипов на спине какого-нибудь величественного кракена, рассекающего море. Они спустились по ступенькам с крыльца на некошеную траву и направились вниз, к озеру и маленькой тропинке, которая через пару сотен футов привела их к телу странного существа, что выбросилось на берег и умерло там.
На ходу они почти не разговаривали. Грейди всего три дня как вышел из тюрьмы, где просидел шесть лет, и с трудом узнавал свою тринадцатилетнюю дочь в грустноглазом циничном создании, шагавшем рядом. С тех пор, как они виделись в последний раз, с ней произошла какая-то непостижимая трансформация. Она покрасила волосы в черный; ее лицо покрылось странными серебряными украшениями: одно кольцо в левой брови, целый ряд – вдоль изгиба усыпанной драгоценностями раковины уха. И хуже всего – в языке у нее была штанга.
– Блин, оно реально воняет, – сказал он. Сара обнаружила чудовище прошлым вечером и жаждала показать ему. Ранний морозец несколько сдерживал запах, но тот начинал подползать к домику.
– Подожди, пока увидишь его, папа, оно потрясающее.
Сара не приходила навестить его три последних тюремных года. Поначалу Грейди сам на этом настаивал, а она приняла это в штыки: он рассказал о своем решении, когда Сара с матерью пришли его повидать, и дочь устроила такую жуткую истерику, что охране пришлось прервать свидание. Его доводы, думал Грейди, были одновременно предсказуемы и оправданны: ему не хотелось, чтобы его маленькая девочка видела отца в такой среде – медленно превращающимся в меньшее, худшее, побежденное подобие себя. Но правда состояла попросту в том, что ему было стыдно, и, удерживая Сару подальше от себя, он спасался от того унижения, которое чувствовал в ее присутствии. Не прошло и года, однако, как его решимость пошатнулась, и Грейди попросил жену снова приходить вместе с дочерью. Но Сара так и не пришла.
Они обогнули густую сосновую рощу, и домик скрылся из вида. Глядя отсюда, легко было вообразить себя отрезанным от цивилизации и всех сопутствующих ей правил. С озера задувал холодный ветер. Грейди спрятал подбородок в куртку и закрыл глаза, вдыхая запах сосен, легкую влажную вонь ила, аромат настоящего кофе. Он так давно не чуял ничего, кроме пота, мочи и дезинфицирующих средств, что теперь ему казалось, будто он гуляет у подножия рая.
– Не знаю, что ты собираешься с ним делать, – заговорила Сара, выходя вперед. Она прижимала кружку сваренного им кофе к груди, словно баюкала котенка. – Оно слишком большое, чтобы его сдвинуть.
– Не пойму, пока не увижу, – ответил он.
– Я же просто говорю, – обиженно сказала Сара.
Грейди немедленно почувствовал раздражение.
– Я не это имел в виду. – Иисусе, справляться с ее настроениями было как работать с нитроглицерином. Разве она не должна быть крутой, со всем-то этим дерьмом на лице? Старая злость – иррациональная и пьянящая своей сладостью – зашевелилась в нем. – Так кто этот парень, о котором мне мама говорила? Как его… Трейси?
– Трэвис, – поправила она глухо.
– О. Трэ-эвис.
Сара ничего не ответила, только набрала ход. Она защищалась, что его только провоцировало. Грейди хотел, чтобы она отбивалась.
– В каком он классе?
Снова ничего.
– Он вообще в школу ходит?
– Да, – сказала она, но Грейди едва ее услышал.
– Только бы он был не из долбаных старших классов.
Сара повернулась к нему; он с некоторым разочарованием отметил, что в глазах у нее стояли слезы.
– Я знаю, что мама тебе уже все о нем рассказала! Зачем ты это делаешь?
– Гос-споди, чего ты ревешь-то? Не важно, что там мама говорила, я хочу от тебя это услышать.
– Он в девятом классе, ясно? Ты радоваться должен, что я встречаюсь с парнем постарше – он не полудурок недоразвитый, как мальчишки из моей школы!
Грейди просто стоял на месте, пытаясь решить, что ему чувствовать. Он ощутил, как на него нисходит спокойствие, обратно пропорциональное огорчению Сары. Он изучал ее. Она правда, что ли, верит в то, что говорит? Неужели она так поглупела в его отсутствие?
– Что ж. Наверное, я должен быть за это благодарен. Познакомят ли меня с этим Трэвисом, когда мы вернемся в Уинстон-Сейлем?
Она отвернулась и пошла дальше.
Проплетясь немного в натянутом молчании, они миновали небольшой изгиб тропы и увидели чудовище. Размером с небольшой микроавтобус, оно все еще частично было погружено в озеро, как будто рванулось на землю и издохло от натуги. Грейди постепенно остановился, не заметив этого, и Сара пошла дальше без него, приблизившись к огромной туше так беззаботно, как будто подходила к валуну или выброшенному на берег судну.
– Господи, Сара, не трогай это.
Она проигнорировала его и прижала кончики пальцев к шкуре чудовища.
– Чего ты боишься? Оно мертвое.
Грейди с трудом воспринимал его очертания. Чудовище выглядело как большое гноящееся сердце. Оно казалось смешением форм, словно давление атмосферы лишило его изначальной: Грейди сильно подозревал, что под водой оно развернулось бы в нечто соразмерное, пусть, возможно, и не менее странное. Кожа, блестевшая росой и нездорового вида выделениями, была темно-зеленой, почти черной. В складках плоти над илом виднелся глаз: размером с блюдо, затуманенный, затмленный третьим веком, накрывавшим его, подобно белому, как кость, лунному серпу. Разрез длиной в пару футов частично скрывался в грязи; это могла быть пасть или рана, убившая чудовище. Запах струился от него как газ, конфетно-сладкий.
Грейди почувствовал, как взбрыкнул его желудок.
– Что… что это?
– Не знаю, – ответила Сара. – Динозавр или что-то типа того.
– Не говори фигни.
Она умолкла, неспешно расхаживая рядом с тварью.
– Нам надо, э… надо от него избавиться. Столкнуть обратно, что ли. – Мысль о том, как ночью этот запах будет заплывать в окна домика, распалила в нем иррациональный гнев. Несправедливо, что эта штука испортит его освобождение.
– Не получится. Я уже пробовала.
– Ага, ясно. Может, я попробую еще разок. – Он с большой неохотой положил руки на тушу и сделал пробный толчок, чтобы оценить ее вес. Плоть немного подалась, и Грейди почувствовал, как его ладони проваливаются. Он выдернул их, издав пронзительно-высокий звук, в котором не узнал своего голоса. Руки покрылись липкой пленкой, как будто он ухватился за истекающее смолой дерево. Тошнота нарастала; земля вскинулась ему навстречу, и Грейди вырвало в грязь.