Что ж. Теперь ничего не скроешь.
Он разорвал рисунки пополам, перевернул и разорвал еще раз. Возвратил четвертованные бумажки в карман чемодана и решил, что она никогда, никогда больше не увидится с этим хищным мелким засранцем. Он об этом позаботится.
Грейди покинул комнату дочери и снова расположился перед телевизором. Он не мог решить, что будет делать. Дождется ее и спокойно переговорит. Наорет на нее и внушит ей страх Божий. Зайдет во вторую спальню и будет лупить Тину до тех пор, пока у нее кровь из ушей не пойдет. Забудет обо всем и не скажет ни слова. Выйдет на улицу, возьмет проклятый топор, или бензопилу, или то, что сможет найти, отправится к озеру и станет рубить эту разлагающуюся груду мусора, пока его руки не откажутся подниматься от боли, пока воздух не заполнится кровью, пока его легкие, и сердце, и рот не заполнятся кровью.
Вместо этого Грейди продолжил смотреть телевизор. И спустя какое-то время даже начал замечать, что там происходит. Он заставлял себя сосредоточиться на той чепухе, что ему показывали, заставлял себя вслушиваться в рекламу и обдумывать те блестящие пластмассовые предложения, которые ему делали. Этот прием он выработал в тюрьме – своего рода медитация, чтобы не позволять себе действовать необдуманно; чтобы не ввязываться в неприятности с охраной. Чаще всего это срабатывало.
Он не пойдет к озеру. Он не пойдет в комнату, где Тина уверенно вгоняет себя в забытье. Он будет сидеть и сохранять спокойствие. Это просто.
Грейди прошел на кухню и достал из кладовки бутылку водки. Ту, что в холодильнике, он оставил для Тины; в отличие от нее, ему нравилось чувствовать жар.
Прошла пара часов. Сара не возвращалась. Он прикончил половину бутылки. Одно телешоу сменилось другим, потом третьим, а его мысли блуждали, пока не набрели на Митча. Тина рассказала ему о Митче еще в тюрьме. Они начали встречаться, когда Грейди не было уже года четыре, много позже того, как Сара перестала его навещать. Он принял эту весть стоически – и гордился собой за это даже теперь. Он, конечно, обрушил чудовищные побои на какого-то мужика чуть позже в тот день, но не тронул никого, кто на то не напрашивался. В целом Грейди считал, что справился с этим исключительно хорошо. И – добрые вести – Митча послали лесом где-то полгода спустя.
Грейди сказал себе, что может с этим жить, и смог.
Но это его грызло. Немножечко.
Казалось, сейчас было вполне подходящее время, чтобы обсудить с женой его чувства по этому поводу. Поговорить с ней по душам. Может, это поможет хоть немного починить поломанные отношения. Грейди поднял себя с дивана и мысленно проложил маршрут к спальне. Уперся ладонью в стену, чтобы выпрямиться; пол пытался сбить его с ног. Грейди ему покажет. Он сделал несколько неверных шагов и остановился, вытянув руку для равновесия. Когда ему показалось, что угроза миновала, он сделал еще несколько шагов и достиг дальней стены. В ней было окно, и Грейди раскрыл его, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Солнце закатывалось, маленькие лужицы ночи скапливались под деревьями. Он почуял в воздухе что-то сладковатое и вдохнул глубоко и благодарно, прежде чем понял, что это, должно быть, гниющая туша чудовища. Потрясенный, он отстранился от окна и отправился в спальню.
Тина не спала, она лежала на спине и глядела в потолок. У ее ног валялся открытый фотоальбом: часть фотографий была извлечена и раскидана по простыне. Когда Грейди вошел, она повернула голову, чтобы взглянуть на него, и вяло махнула рукой в его сторону.
– Привет, милый, – сказала она.
– Привет.
Он тяжело уселся на кровать. В комнате была почти полная темнота, бледный желтый свет просачивался только через занавески. Грейди поднял одну из валявшихся фотографий: на ней отец Тины стоял у озера, держа в руках большую рыбину.
– Какого черта ты тут разглядываешь?
Тина выдернула фотографию у него из рук и бросила на пол, потешаясь над ним.
– «Какого черта ты тут разглядываешь?» – сказала она, перекатившись к нему на ноги.
– Не надо так делать.
– «Не надо так делать».
Он засмеялся вопреки себе, сгреб ее волосы в горсть и легонько дернул.
– Ты больше не злишься? – спросила она, пока ее пальцы работали над пуговицей его штанов.
– Заткнись, сучка, – ответил Грейди, но ласково, и она отреагировала, словно он только что прочитал ей стихи, – сбросила халат, залезла и опустилась на Грейди так, что ему показалось, будто он погружается в теплое море. Он закрыл глаза и выдохнул, чувствуя, как ощущение доходит до кончиков пальцев.
Они двигались грубо, торопливо, вдыхая мускусный аромат друг друга, вдыхая также и запахи сосен, и озера, и мертвой твари – последний становился все сильнее, пока не затмил другие, пока не заполнил ноздри Грейди, его голову, его тело, пока не стало казаться, что не существует ничего кроме вони и той ужасной штуки, что ее производила; пока не стало казаться, что это он был ее источником, первопричиной всей земной грязи; а когда Грейди излился в Тину, ему на ужасное мгновение показалось, что он каким-то образом оплодотворил чудовище возможностью новой жизни.
Тина скатилась с него, сказав что-то, что он не расслышал. Грейди накрыл лицо рукой, начал дышать через нос. Тина положила голову ему на грудь, и он зарылся в ее волосы носом, заполняя его чем-то узнаваемым и приятным. Они лежали вместе долгое время, сплетя конечности в неподвижный узел, и блестели, как мрамор, в уходящем свете.
– Почему ты не дождалась меня? – спросил Грейди тихо.
Тина напряглась. Какое-то время он не слышал ничего, кроме ее дыхания и скрипа деревьев, колеблемых ветром снаружи. Тина прошлась пальцами по волосам на его груди.
– Пожалуйста, не спрашивай об этом, – попросила она.
Он молчал, ожидая ее слов.
– Я не знаю, почему так вышло. Я многого не знаю о том времени. Но я просто не хочу никогда об этом говорить. Я жалею, что это сделала.
– Ладно, – ответил он. Этого не хватало. Но он был пьян ровно настолько, чтобы понять, что не хватит никакого объяснения. Ему придется решить, может он с этим жить или нет. Прямо сейчас сделать это было невозможно. Так что он лежал вместе с ней и чувствовал вес ее тела на своем. Закрыв глаза, Грейди представил себя глубоко под водой, частью какой-то разрушенной постройки из осколков серого камня, похожей на ряд обломанных зубов.
– Надо сделать ужин, – сказала Тина. – Сара, наверное, голодная.
Ее имя взорвалось у него внутри, как глубинная бомба. Он резко сел, не обращая внимания на головокружение.
– Сара, – сказал он. – Она ушла на улицу.
– Что?
– К этой твари. Она пошла к этой твари.
Тина казалась сбитой с толку.
– Когда?
– Несколько часов назад. – Он рывком спустил ноги с кровати. – Черт возьми. Я был пьян!
– Грейди, успокойся. Я уверена, что с ней все в порядке.
Грейди промчался через гостиную, его сердце вырывалось из груди, а в голове хрипло каркал казавшийся невероятным страх. Он распахнул дверь в спальню дочери.
Она была там, освещенная ломтиком падавшего из гостиной света, лежала на животе, ногами в изголовье кровати. Руки она положила под себя, чтобы согреться. Чемодан был раскрыт, рисунки, которые Грейди уничтожил, валялись на полу рядом с ним.
– Сара? – прошептал он и зашел внутрь. Положил руку ей на спину, почувствовал тепло, отдаваемое ее телом, почувствовал, как она вдыхает и выдыхает. Осторожно обошел кровать и посмотрел на ее лицо. Веки Сары были закрыты и слиплись от слез; губы едва заметно разошлись. Одеяло под ними потемнело от маленькой лужицы слюны. На серьгах играл свет из гостиной.
Грейди погладил ее волосы, убрал их со лба и заправил за ухо. С ней могло случиться что угодно, подумал он. Пока я напивался до одурения в гостиной, с ней могло случиться что угодно.
Из соседней комнаты послышался голос Тины:
– Грейди? Она в порядке?
Господи. Я такой же, как она. Такое же дерьмо. Он подошел к двери и высунул голову наружу:
– Да. Она спит.
Тина улыбнулась ему и покачала головой:
– Говорила же, – сказала она.
– Ага.
Он вернулся в комнату. Снял с Сары ботинки и носки, стянул куртку с ее плеч. После долгого и осторожного маневрирования смог развернуть ее и укрыть одеялом, не разбудив. Нагнулся, чтобы поцеловать ее, и ощутил, что от него несет водкой. Презрение к себе ударило его, как шар для сноса зданий. Грейди бросился в ванную дочери и едва успел добраться туда, прежде чем проблеваться в унитаз, сжимая чашу обеими руками, вяло нащупывая опору одной ногой. Он целый день только и делал, что пил кофе и водку, поэтому извергать было особенно нечего.
Почувствовав, что снова может двигаться, Грейди спустил воду и вернулся в спальню. Наклонился и подобрал разорванные рисунки, чтобы выбросить. Под ними он обнаружил новые – те, над которыми она работала весь день.
Сперва он не понял, что это. Она использовала цветные карандаши, и поначалу Грейди подумал, что смотрит на дом, построенный из радуг. Присмотревшись, однако, он догадался, что Сара нарисовала мертвое чудовище: как калейдоскоп, как приземлившееся солнце. Его мысли кружились вихрем. Он уронил рисунок на пол и снова увидел чудовище: крупнее, чем в реальности, пасть – зияющие арки готического собора, глаза – витражи, воспламененные лучами света. Был и еще один рисунок, и еще, и каждый изображал тварь как что-то прекрасное, теплое и яркое.
Почему она не понимает? Почему вечно романтизирует мерзость? Ему не хватало дыхания. Он потер виски, его тело сотрясали волны гнева. Видимо, она просто тупая. Уже слишком поздно. Может, это из-за него она такая двинутая, а может, из-за Тины, но ущерб все равно нанесен. Сару придется защищать всю ее чертову жизнь.
Что ж, можно начать прямо сейчас, подумал он. Тина была в гостиной, когда он вышел туда, набрасывая куртку.
– Ты куда?
– Сарай заперт?
– Что?
– Сарай, сука, заперт?
– Я, нет, я…