голову, телефон-то один, у меня на столе.
Тут Мазин решил, что председатель достаточно облегчило измученную специфическими трудностями шахматной службы душу и прервал его.
Председатель подтянулся, отдавая должное серьезности случившегося:
— Прискорбное, бросившее, так сказать, тень на наш клуб событие.
— Вы не помните, где стояла машина Горбунова?
— Как же! Всегда в одном месте. Горбунов человек аккуратный.
У Мазина от знакомства с инженером сохранило впечатление скорее обратное, но делиться им с председателем он не собирался, попросил только показать место стоянки.
— Видите ли, — охотно объяснил председатель, — на нашей улице стоянка запрещена, поэтому владельцам машин приходится пользоваться площадкой позади клуба.
Действительно, с той стороны, где на фронтоне бывшего купеческого особняка красовалась традиционная вывеска с шахматным конем, Горбунов оставить машину не мог. Оставлял он ее на небольшом пустыре, недавно возникшем на месте снесенных ветхих домишек. Тут, видимо, намечалось обширное строительство, но пока лишь немногие дома были сломаны, а те, что покрупнее, еще ждали своей очереди. Мимо одного из них, потемневшего от времени двухэтажного кирпичного здания, через тесный дворик со старой кряжистой акацией и покосившейся водопроводной колонкой и вела на пустырь дорожка, начинавшаяся от задней, малоприметной двери шахматного клуба.
— Эта дверь всегда отперта? — спросил Мазин.
— Нет, но можно обойти клуб и войти с улицы.
Это Мазин и сам понимал, его интересовало другое, можно ли из клуба незаметно выйти. И еще он отметил, что стоянка отсюда не видна.
— Конечно. — подтвердил председатель, — потому Горбунов и хватился так поздно.
Хватился он очень поздно, когда машина его уже стояла брошенная за городом. «Не беспечно ли для «аккуратного человека»?» — подумал Мазин.
Хорошо, что слова эти не прозвучали вслух. Их непременно бы услыхал Горбунов, незаметно оказавшийся рядом с председателем. Он только что подъехал клубу и оставил машину на обычном месте.
— Вот и встретились, — приветствовал его Маз радушно. — А мы о вас речь ведем. — И, повернувшись к председателю, сказал: — Ну, мы теперь сами с Владиславом Борисовичем разберемся, спасибо вам!
Председатель удалился не без облегчения, а Мазин, взяв Горбунова под руку, предложил:
— Давайте посмотрим, насколько ваша стоянка уязвима.
Они прошли через дворик. Мазин неторопливо, спокойно, а Горбунов заметно суетясь и поскользнувшись разок на мокрых камнях у колонки.
— Если не возражаете, — сказал он, понизив голос, — то машина очень удобна для беседы тет-а-тет.
— Не слишком ли таинственно? — возразил Мазин, но открыл заднюю дверцу и на правах гостя сел первым на покрытое чехлом сиденье.
Горбунов разместился впереди, и ему пришлось вести разговор полуобернувшись и часто меняя позу, отчего впечатление от его суетливости еще больше усилилось.
— К допросу готов, — начал он несколько неожиданной фразой.
— Я тоже, — усмехнулся Мазин.
— Не понимаю.
— Почему же? Вас интересует наша находка? И волнует что-то? Я готов дать возможные пояснения.
— Меня волнует моя участь.
Теперь уже Мазину пришлось сказать:
— Не понимаю.
Инженер придвинулся, наклонившись через спинку сиденья. Его круглое лицо от жирного подбородка до гладкой лысины, обрамленной вьющимися рыжими волосами, выражало озабоченность и волнение. Мышцы лица непрерывно двигались, создавая неустойчивые гримасы, морщины на лбу то собирались в складки, то расходились, и тогда становились заметны чуть блестевшие следы пота, хотя в машине и не было жарко.
— Могу я говорить откровенно.
— Конечно.
— Благодарю вас. У меня складывается впечатление, то кое-кому хотелось бы приписать мне преступление.
— Кому же?
— Я хочу быть предельна откровенным и не боюсь риска. Я имею в виду вас!
— Почему у вас сложилось такое впечатление? — спросил Мазин сдержанно.
— Монета! — повысил голос Горбунов. — Я вашу игру понял. Это была провокация.
— Попрошу вас успокоиться, Владислав Борисович, и выбирать более точные слова.
— Но вы же подсунули мне монету!
Очередная гримаса так исказила лицо инженера, что Мазину захотелось выйти из машины, но он только опустил ближайшее стекло. Стало свежее, и Горбунов, вдохнув прохладного воздуха, немного отодвинулся.
— Если мне не изменяет память, вы сами обратили внимание на брелок, — напомнил Мазин.
— Еще бы! Все было проделано мастерски! Вы так небрежно крутили его на пальце.
Мазин твердо помнил, что монета лежала на столе и он не прикасался к ней, но спорить не стал.
— Зачем же мне это понадобилось?
— Как зачем? Чтобы заставить меня признать брелок своим и тем самым обвинить в убийстве Крюкова. Мазин потрогал пальцем переносицу:
— Откровенность за откровенность. Я не вижу прямой связи между этими обстоятельствами. Да и не говорил я вам ничего о Крюкове.
— Ха-ха! — издал Горбунов смешок, который, наверно, считал саркастическим. — В этом-то и была уловка!
— Вы знали Крюкова?
— Уверен, что вам это прекрасно известно. Мазин не отреагировал.
— Какие же отношения вас связывали?
— Элементарные. Он сменил мне замок на машине после угона. Естественная профилактика в условиях, когда на милицию не приходится полагаться.
Мазин и этот выпад оставил без ответа. Его интересовали иные, конкретные вещи.
— И вы отблагодарили его скромным подарком?
— И не подумал.
— Как же попала к Крюкову ваша монета?
— Понятия не имею. Сначала я подумал, что брелок был взят из угнанной машины.
— Помню. А потом вы усомнились. Когда?
— Скоро, очень скоро.
— И настолько перепугались. Почему?
Горбунов лихорадочно полез в карман, вытащил конверт — обычный, голубой, без картинки — и буквально вырвал из него листок бумаги:
— А как бы вы отнеслись к такому?
Мазин прочитал:
«горбунов спасайтесь у убитого вами крюкова нашли ваш брелок».
Слова эти, а вернее буквы, их составлявшие, были вырезаны из газеты и наклеены на бумагу без знаков препинания, и Мазин подумал сразу же, что искать газету бесполезно, потому что «операция» проделана по всем детективным правилам и остатки номера наверняка сожжены. Да и отпечатки пальцев едва ли удастся обнаружить, разве что горбуновские.
— Давно получили? — спросил он.
— Вчера.
Мазин хотел проверить дату по штемпелю, но конверт оказался чист, даже адреса не было.
— Письмо бросили в мой почтовый ящик, — пояснил Горбунов.
— Предполагаете автора?
Он глянул в глаза Горбунову. Но сколько б ни говорилось о том, что лицо — зеркало души, трудно было Прочитать на этой непрерывно меняющейся физиономии, где попеременно возникали то страх, то обида, то надежда, истинную цель, которую преследовал инженер, затеяв такой сумбурный, нелепый разговор, и насколько он верит в собственные, горячо преподносимые опасения.
— Ведь в письме написана правда? — спросил инженер, уходя от ответа.
— Брелок в самом деле найден у Крюкова, — подтвердил Мазин.
— Вот видите! А убийство — не шутка. Уверен, вас не погладят по головке, если вы не найдете преступника.
— Предоставьте наши заботы нам самим.
— Был бы рад. Но. Это касается меня. Очень касается.
— Отказываюсь вас понимать.
— Напротив. Вы меня поняли. Поняли! — крикнул Горбунов, уловив прорвавшееся негодование Мазина.
Тот открыл дверцу и хотел покинуть машину, но инженер схватил его за полу плаща.
— Разве это невозможно? Разве в ваши органы не может попасть бесчестный человек? Карьерист?.. Конечно, я не о вас, — оговорился Горбунов. — Но любой ваш сотрудник, кому честь мундира или личное благополучие дороже.
Мазин уже овладел собой. Сел. Сказал сухо:
— То, что вы вообразили, мог сделать только дурак, а дураков среди моих сотрудников нет.
— Почему же дурак? Напротив! Здесь психология, расчет. Игра на нервах. Решено обострить ситуацию, чтобы толкнуть меня на ложный путь, на необдуманный поступок.
— Считайте, что вы его уже совершили. Инженер выпустил, наконец, плащ из рук.
— Да? Вы так считаете? И что же? Вместо ответа Мазин спросил:
— Вы знакомы с Белопольской?
— Я бы попросил не впутывать в эту темную историю Ларису. Она человек искусства.
— И к тому же единственный человек, с которым я говорил об этой злосчастной монете.
— Но зачем ей посылать анонимку! Она могла поделиться со мной.
— Поделилась?
— Видимо, вы ее так напугали, что она сочла необходимым молчать.
— Не припоминаю, чтобы я ее запугивал. Но что ж, придется поискать вашего доброжелателя. С вашего разрешения, я оставлю письмо у себя.
— Если это необходимо.
— Спасибо. — Мазин уложил листок в конверт. — Итак, вы никого не подозреваете?
— А кого мне прикажете подозревать?
— Приказывать вам я не собираюсь, да и не могу, хочу только посоветовать быть внимательнее. В те дни вы бывали в клубе в необычное время, днем.
— Да, так сложилось. Летом я брал срочную работу. Мне полагались отгулы, я просил присоединить их к отпуску.
— Вы, кажется, отдыхали на море?
— Да. Но я вернулся раньше.
— Почему?
— Какое это имеет значение? Причина сугубо личная.
— Хорошо, хорошо, — не стал настаивать Мазин.
— О том, что я бывал в клубе днем, могли знать многие.
Здесь он был прав. Люди вроде Горбунова обычно имеют множество шапочных знакомств.
— Боюсь, вас избрали объектом какой-то неблаговидной игры. Письмо не мог прислать человек, вам неизвестный. Нелепо подозревать в этом наших сотрудников.
— Иного я от вас не ожидал, — сказал Горбунов недовольно.
Пока Мазин трудно объяснялся с многословным Горбуновым, у Трофимова возникла трудность обратного рода. Его собеседник, бывший приятель Крюкова по таксопарку, оказался человеком не в меру осторожным, замкнутым, из тех, из кого, как говорится; слова клещами не вытащишь.