— Значит, будешь свёклу выращивать? — шутливо ткнула его в плечо, касание было легким, но для него — как удар током. — Смотри, модно сейчас фермерство, эко-продукты. Может, прославишься как «блогер сельского хозяйства». Миллионы подписчиков, Артёмка. — Ее тон был легким, почти беззаботным, но в словах звенела горькая ирония.
Он стиснул зубы. Его терпение лопалось. Ему нужно было видеть ее страдание, чтобы оправдать свое!
— Это не смешно, — пробурчал он сквозь зубы. — Я серьёзно.
— Я знаю, — ее голос вдруг смягчился, стал теплым, как тот плед из альпаки, которым он укрывал ее прошлой зимой, когда она простудилась. — И я не просила тебя меняться, Артём. Никогда. Я любила именно тебя. Грубоватого, с навозом на сапогах, с твоими бесконечными историями про трактор. — Она потянулась к хрупкой веточке черёмухи, случайно торчащей из щели открытого окна, аккуратно поправила листок. — Я просто… я думала, мы сможем расти рядом. Ты — на своей земле, я — в своем городе. Пересекаться, делиться, дополнять. А не друг ради друга. Не ломать себя.
Он резко повернулся, ожидая увидеть в ее глазах упрёк, превосходство городской над деревенщиной. Но она смотрела на него так, будто он всё ещё тот самый парень, что дарил ей нелепые, трогательные букеты из полевых цветов, который тащил ее смотреть на первый снег в лесу. Это было невыносимо.
— Ты не понимаешь! — вырвалось у него, голос сорвался на крик. — Это сказки, Диан! Ты улетишь в свой престижный вуз, на какие-то курсы, будешь обедать в кафе с видом на Невский с людьми в костюмах, говорить на непонятном мне языке про искусство и бизнес! А я… — голос сломался, в нем прозвучала настоящая боль, страх перед неизвестностью и ее миром. — Я останусь здесь. И ты будешь стесняться меня. Сравнивать. Потом жалеть. Я не хочу быть твоим… приложением к прошлому!
Диана бережно, медленно положила руку на его ладонь, лежащую на руле. Даже сейчас, в момент разрыва, ее прикосновение было нежным, прощальным.
— Я бы привозила тебе круассаны с Невского, — сказала она тихо, и голос ее дрогнул на последнем слове, а в уголках глаз задрожали предательские капельки, которые она тут же списала на резкий порыв ветра, ворвавшийся в приоткрытое окно. — А ты бы смеялся, что они на вкус как картон, и угощал меня своим хлебом, теплым, из печи. — Ее губы дрогнули в подобии улыбки.
Он дёрнулся, словно от ожога, отдернул руку:
— Хватит! Не делай вид, что всё окей! Не притворяйся святой! Кричи! Плачь! Дай мне понять, что тебе тоже больно!
Она отстранилась, улыбка не дрогнула. Только пальцы под столом сжали край сиденья так, что суставы побелели и заныли. Внутри все кричало. Но она не дала крику вырваться наружу. Не для него.
— Хорошо, — кивнула она с преувеличенной легкостью, будто соглашаясь с прогнозом дождя. — Тогда давай закончим красиво. Как в кино. Посмотри… — Она указала на небо, где алели последние, угасающие мазки заката. — Ты же любил говорить, что закат — это не конец, а обещание нового дня. Обещание, Артём. — Она посмотрела прямо на него. — Пусть наше тоже будет обещанием. Просто… другого дня. Для каждого из нас.
Артём замер. В горле стоял ком, а в груди бушевало противоречие: ему отчаянно хотелось встряхнуть ее, вырвать крик: «Докажи, что тебе больно! Докажи, что я что-то значил!», но вместо этого из пересохшего горла вырвалось лишь:
— Ты… совсем не жалеешь? Ни о чем? — Голос звучал хрипло, почти умоляюще. Он ловил ее взгляд в зеркале заднего вида, ища хоть трещину в ее броне.
Диана резко дернула ручку. Дверь распахнулась с глухим стуком. Холодный воздух, пахнущий дымом костра и прелой осенней листвой, ворвался в салон, ударив в лицо. Он пах не свободой, а пустотой.
— Жалею, что не успела показать тебе Париж, — ее смех прозвенел неестественно высоко, как надтреснутый хрустальный колокольчик, заставив Артёма вздрогнуть. — Ты бы обожал их булочки. Настоящие, с хрустом… — Голос сорвался на последнем слове, превратив "булочки" в сдавленный шепот.
Он не видел, как она, резко отвернувшись к темноте за окном, кусает внутреннюю сторону щеки до крови, быстро смахивая ладонью предательские слезинки, горячие, как ожог. Не слышал, как ее дыхание на миг перехватило.
— Поехали? — бросила она уже через плечо, швырнув слова, как камешки, и плюхнулась на сиденье, уткнувшись взглядом в темное стекло.
Дорогу молчания прервал лишь хриплый вокал из колонок. Знакомый до боли трек. Тот самый, под который они танцевали на пустой парковке, когда летний дождь заливал лобовое стекло серебристыми потоками, а внутри было тесно от смеха и тепла их тел. Теперь бит казался чужим и назойливым, а слова — жестокой насмешкой. Артём бессильно сжал руль, не в силах выключить эту пытку.
Машина остановилась у ее дома. Мотор продолжал урчать — глупое, упрямое отрицание конца. Артём не заглушил его, цепляясь за эти последние секунды, за ее отражение в зеркале — бледное, с ярким пятном губ.
— Ну… прощай, — пробормотал он, не в силах произнести ее имя. Слово повисло в воздухе, тяжелое и беспомощное.
Диана молча порылась в сумке. Пальцы нащупали льняную шероховатость обложки. Она достала потёртый альбом и протянула его, стараясь не коснуться его пальцев, словно это был раскаленный металл. Альбом лег на панель приборов между ними, как надгробие.
— Хотела подарить через неделю, — голос ее был ровным, монотонным, как диктор объявлений. — Там… билеты в тот заброшенный кинотеатр. Фото с озера. Письма… наши глупые письма. — Она сняла с шеи кулон-половинку сердца — теплый от тела кусочек металла. Положила его аккурат поверх альбома. — Отдай той, кто не станет переделывать твою жизнь. Кто примет тебя… сельским.
Она вышла быстро, резко, не оглядываясь. Дверь захлопнулась с финальным щелчком. Артём инстинктивно рванулся к кулону, но рука замерла в сантиметре от него. Фонарь над подъездом мигал назойливо, будто подмигивая в такт его бешеному сердцебиению, как неверный, насмешливый свидетель.
Дома:
Она впилась спиной в входную дверь, словно удерживая весь мир снаружи. Потом резко скинула куртку, швырнув ее на пол. Надела растянутый свитер, который он забыл после того пикника — ткань все еще пахла лесом, дымом костра и… им. Запах ударил в нос, спровоцировав новый приступ тошноты. Диана повалилась на кровать лицом к стене, вжавшись лбом в прохладную штукатурку. В тишине, глухой и давящей, звенело одно воспоминание: "Смотри, я нашла гитару, как та, что ты когда-то потерял! В единственном магазине области!" — ее глаза сияли тогда, как два солнца, а он… Он молчал, гладя гриф, не решаясь сказать, что этот инструмент слишком хорош, слишком "городской", слишком не его, и что старая потерянная гитара была частью его прошлого, которое он не хотел возвращать. "Я пыталась…" — прошептала она в подушку, глотая ком в горле, острый, как битое стекло. — "Я пыталась вписаться в твой мир. Но счастье — не спасательный круг. Его нельзя навязать… или выпросить."
Телефон завибрировал на тумбочке, заставив ее вздрогнуть. Сообщение от Даши: «Привет. Встретимся завтра вокрг моего дома. Около 5?»
Диана механически ткнула в ответ: «Ок». Голос прозвучал чужим, когда она добавила в пустоту комнаты: — Хорошо, расскажу ей… как все произошло. Хотя что рассказывать? Конец. Точка.
Она провела ладонью по стене, нащупав знакомую шероховатость — царапину от грифа его гитары. Память о первой ссоре. Теперь это был шрам.
Попытка бегства:
Девушка воткнула наушники, слепо тыкая в плейлист с их общими треками. Первые аккорды знакомой песни вонзились в сознание, как нож. Через три секунды она выдернула штекер, будто обожглась. Тишину нарушал лишь назойливый, монотонный гул холодильника из кухни.
На кухне: Она достала остатки вчерашнего торта — его любимого, "Прагу". Отломила кусок, поднесла ко рту… Сладкий вкус мгновенно перенес ее в кафе, где они сидели в прошлую субботу, его смех, его рука на ее колене… Кусок упал обратно на тарелку. Вместо этого налила вина в бокал. Первый глоток обжег горло горечью невысказанных слов и невыплаканных слез. На полке, среди книг по искусству, притаился поблекший плюшевый мишка из парка аттракционов — выигранный им в "американских гонках", когда он целовал ее, крича от восторга. Девушка ткнула пальцем в его пуговичный нос: «Ну что, Мишка? Вот и сказочке конец? Правда?» Глаза игрушки смотрели на нее с тупым, вечным оптимизмом.
В соцсетях: Мелькнуло его фото: уже новый пост. Он в гараже с друзьями, улыбается во весь рот, поднимая банку с пивом. На заднем плане — его мотоцикл, о котором он говорил как о "мечте, после Дианы". Диана резко закрыла вкладку, словно прикоснулась к раскаленной плитке. Открыла первую попавшуюся статью: «10 способов пережить расставание». Прокрутила до конца, не видя букв, глотая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Ни одного слова не зацепилось в сознании.
К полуночи она натянула его старое, выцветшее худи, забытое на стуле. Ткань въевшимся запахом дешёвого геля для душа "Лесная Свежесть" и чего-то еще — гари, бензина, его — окутала ее, как саван. «Выбросить завтра, — слабо пообещала себе, заворачиваясь в калачик на холодной стороне кровати. — Обязательно… завтра.» Но в темноте пальцы сами сжали край худи, прижимая впитанный запах к лицу, пока тело не начало сотрясать беззвучные, бесконечные рыдания.
Глава 2
Солнце било в глаза не просто слепяще, а с каким-то навязчивым, жестоким упорством, отражаясь от идеально отполированной витрины кондитерской «Сладкая нота». Сотни плиток шоколада переливались в его лучах, как драгоценности в ларце. Воздух был густым от смеси ароматов: терпкого какао, ванили, свежего круассана и подгоревшего кофе из соседней кофейни. Диана стояла перед этим изобилием, чувствуя, как холодок кондиционера цепляется за разгоряченную кожу после уличной духоты. Рука сама потянулась к знакомой упаковке — плитке с кедровыми орешками. «Вкус детства», — как всегда говорила Даша. Они купили такие же в тот вечер, когда запускали свой «бизнес»: наивный, пьянящий от свободы проект продажи картин Даши через сомнительный онлайн-сервис. Диана помнила тот вечер до мельчайших деталей: как они клеили ценники, споря до хрипоты, стоит ли просить за акварель с кошкой пятьсот или тысячу; как делили сет роллов под дешевое, но такое веселое вино; как на фоне шел старый фильм с любимым актером Даши, Бр