ешено колотилось, тело словно онемело от предвкушения.
Но в самый последний момент, когда его губы были в сантиметре от ее виска, в голове Дианы, как нож, вонзилась фраза Артёма: "Ты всегда слишком торопишься в чувствах, Дианка. Потом плачешь." И картина — как он уходит, бросив это через плечо. Острая, свежая боль отвержения, страх снова обжечься, снова оказаться недостаточной, снова быть брошенной — накрыли ее с такой силой, что она резко отшатнулась.
"Нет! — вырвалось у нее, звук был резче, громче, чем она хотела. — Подожди. Я… я не могу. Я не готова. К новым… отношениям. К чему-то… серьезному. Сейчас."
Она видела, как его лицо изменилось. Мгновенная теплота и желание сменились шоком, а затем — холодной, оскорбленной яростью. Он выпрямился, отступил на шаг, его фигура вдруг показалась огромной и угрожающей в полутьме.
"Не готова?" — он фыркнул, и в этом звуке было столько презрения, что Диану передернуло. — "Ох уж эти женские 'не готова'. А что это было, а? Весь вечер? Эти взгляды? Этот смех? Ты думаешь, я каждую барышню с Янтарного берега Осло вывожу на лоджию ночью и слушаю, как она красиво говорит про слоистый город? Ты думаешь, я всем подряд дарю вот это?" Он с яростью сунул руку в карман своих джинсов и вытащил что-то маленькое, блеснувшее в тусклом свете.
Это был браслет. Простой, но изысканный. Несколько небольших, тщательно отполированных кусочков янтаря разного оттенка — от медового до почти вишневого — были нанизаны на тонкий кожаный шнур и соединены крошечным серебряным замочком. Он выглядел древним и современным одновременно. Настоящим сокровищем Балтики.
"Это не сувенирная лавка, Диана! — Кирилл тряс браслетом перед ее лицом, его голос дрожал от гнева и обиды. — Это ручная работа, понимаешь? Я его… я хотел…" Он не договорил, сжал браслет в кулаке. "А ты — 'не готова'. После всего этого. Отлично. Просто отлично."
Его слова, его гнев, его обвинения — все это попало точно в ее самые больные точки. Страх оказаться "как все", обвинение в том, что она "вела его за нос", упрек в неискренности — все это смешалось с ее собственной болью от Артёма и взорвалось внутри нее белым пламенем ярости.
"А ты думаешь, ты единственный?" — ее голос зазвенел, как лед, холодный и острый. Она выпрямилась во весь рост, чувствуя, как пальто из Осло стало ее доспехами. "Ты думаешь, твоя харизма, твой хостел и твой 'Жидкий Янтарь' дают тебе право на меня? На мои чувства? На мою готовность? У тебя, наверное, тысяча таких поклонниц в год проходит! Подари браслет следующей, кто 'соответствует'!" Последние слова она выкрикнула, чувствуя, как слезы жгут глаза, но не позволяя им пролиться.
Кирилл остолбенел. Его лицо исказилось от непонимания и бешенства. "Что?! Ты что несешь…"
Но Диана уже не слышала. Ее рука сама взметнулась. Она не думала, действовала на чистой адреналиновой волне обиды и желания ранить в ответ. Она с силой выхватила браслет из его расслабленной от неожиданности руки и швырнула ему в лицо.
"На! Возьми свой 'настоящий' янтарь! Мне он не нужен!"
Кусочки янтаря звонко стукнули ему по лбу и щеке, а затем упали на деревянный пол лоджии, рассыпавшись в разные стороны. Кирилл вскрикнул от боли и унижения, прижав руку к щеке. Его глаза, широко раскрытые, метали молнии ненависти и потрясения.
Диана не стала смотреть. Она резко развернулась, толкнула стеклянную дверь и ворвалась обратно в гостиную. Она прошла сквозь нее, не видя ничего и никого, не слыша оклика Кирилла из-за двери. Ее пальто развевалось, как плащ. Она взлетела по лестнице в дормиторий, хлопнула дверью.
Комната была пуста. Тишина оглушала после крика и грохота падающего янтаря. Диана стояла посреди комнаты, дрожа всем телом. Гнев быстро сменился ледяным ужасом и стыдом. "Что я наделала? Что я наделала?" — билось в висках. Она посмотрела на свою руку — той что швырнула браслет. Она дрожала.
Но чувство стыда и ужаса было перекрыто одним всепоглощающим импульсом: Бежать! Немедленно!
Она не могла остаться здесь. Не могла увидеть Кирилла снова. Не могла смотреть в глаза другим гостям. Этот город, эти ворота, этот сыр — все было отравлено этим ужасным финалом. Ей нужно было уехать. Сейчас же.
С лихорадочной скоростью она стала скидывать вещи в рюкзак. Пальто из Осло, которое минуту назад было доспехами, теперь казалось ей саваном, напоминанием о глупой надежде, которая только что разбилась вдребезги, как тот янтарь на полу лоджии. Она сбросила его, словно обжигающее. Надела старый синий свитер — он был холодным, чужим, но хоть не нес память о минувшем вечере. Бежевые брюки, футболку — все летело в рюкзак беспорядочной кучей. Она не думала о складывании. Только о скорости.
Достала телефон. Пальцы дрожали, она тыкала не в те иконки. Наконец, браузер. "Билеты. Калининград. Берлин. Сегодня. Сейчас." Аэропорт Храброво. Самый ближайший рейс. Утренний. Через… 5 часов. Билет в один конец. Цена не имела значения. Она тыкала в "Купить", вводила данные карты, проклиная медленный интернет хостела. "Подтверждено". Выдох, больше похожий на стон.
Она схватила рюкзак, не закрывая его до конца. Она выбежала из дормитория, не оглядываясь. Внизу, в холле, горел свет. Кирилла не было видно. Может, он все еще на лоджии? Может, собирает осколки своего подарка и своей гордости? Диану передернуло. Она проскочила к выходу, толкнула тяжелую дверь.
Холодный ночной воздух обжег легкие. Было темно и пустынно. Она пошла быстрым шагом, почти бегом, к Южному вокзалу, откуда ходил автобус в аэропорт. Город, который днем казался ей многослойным и загадочным, теперь был чужим и враждебным. Тени домов нависали угрожающе. Каждый шорох заставлял вздрагивать — ей казалось, что это Кирилл, что он догоняет ее, чтобы… Что он мог сделать? Она не знала. Но страх гнал ее вперед.
На вокзале было безлюдно и холодно. Она купила билет на ближайший автобус, села на жесткую пластиковую скамью и сжалась в комок, обхватив рюкзак руками. Дрожь не проходила. Перед глазами стояли кадры, как в дурном кино: его лицо, наклоняющееся к ней… Его глаза, наполненные теплом, а потом — яростью… Блеск янтарных камешков, летящих в его лицо… Звук удара…
"Что я наделала? Я же сама… Я спровоцировала…" — вихрь самообвинений кружился в голове. Но тут же всплывали его слова: "Ты думаешь, я каждую вывожу?.. Тысяча поклонниц…" Жестоко. Низко. Но, возможно, правдиво? Может, она и правда была для него лишь одной из многих? И ее отказ задел лишь его мужское самолюбие?
В автобусе она заняла место у окна, прижалась лбом к холодному стеклу. Калининград уплывал за темными окнами — силуэты ворот, огни набережной, темная гладь Преголи. Город осколков. И она оставила здесь свои осколки — осколки доверия, осколки надежды, осколки янтарного браслета. И кусочек "Янтарного" сыра в холодильнике хостела.
Самолет набрал высоту. Диана смотрела в иллюминатор. Внизу расстилалась темная Балтика, окаймленная тонкой полосой утренней зари. Берлин ждал. Город романтики, который породил этот жанр. Но романтики в ее душе не было. Была только пустота, стыд, растерянность и ледяное, неумолимое движение вперед. Она достала блокнот цвета морской волны. Страница после калининградских сырных откровений была чистой. Дрожащей рукой она вывела:
Разбито. Все разбито. Доверие. Янтарь. Возможность. Моя вина? Его? Артём? Не знаю. Берлин. Только вперед. Собрать осколки себя. Если смогу.
Она захлопнула блокнот, откинулась на сиденье и закрыла глаза. Пальто из Осло было скомкано в рюкзаке. Его тепла она больше не чувствовала. Только холод высоты и предчувствие долгого пути в одиночестве. Самолет несся на запад, увозя ее от осколков Балтики к новым, неизвестным берегам. Сага продолжалась. Но глава о Калининграде была закрыта навсегда, оставив после себя лишь горький привкус и синяк на щеке незнакомого парня с татуировкой корабля.
Глава 14
Поезд Берлин-Кёльн мчался сквозь серое полотно немецкого ландшафта. За окном мелькали индустриальные пейзажи, аккуратные поля, леса, окрашенные в рыжеву поздней осени. Диана сидела у окна, пальто из Осло снова было на ней — словно броня, напоминание о том, что подлинная она все еще существует, пусть и поцарапанная. Берлин промелькнул как смутный сон: серые улицы, музеи, которые она посещала механически, разговоры с другими постояльцами хостела, не задевавшие душу. Романтика города, породившего жанр, прошла мимо нее. Она была пустым сосудом, наполненным лишь стыдом и грохотом разбитого янтаря о лоб Кирилла.
"Сапожник без сапог," — горько подумала она, глядя на отражение в стекле. "Ищущая романтику саги — и разбивающая сердца (или самолюбия?) осколками янтаря." Запись в блокноте про "окровавленную сагу" казалась теперь пророческой.
Но Кёльн… Кёльн был другим. Мало кто помнил, что именно здесь, в начале XIX века, в кругу гейдельбергских романтиков (Клеменс Брентано, Ахим фон Арним), родилось то самое литературное направление — романтизм, воспевавшее чувства, природу, иррациональное, национальный дух. Ирония судьбы: именно сюда, в колыбель романтики, приехала она, чувствуя себя абсолютно выжженной эмоционально, чтобы научиться… прощать. Себя. В первую очередь себя.
Выход из прохладной, суетливой каменной Köln Hauptbahnhof был как падение в бездну величия. Или взлет? Диана сделала шаг на привокзальную площадь — и его накрыло. Не постепенно, не по частям — сразу, целиком, всей своей чудовищной, божественной массой. Кёльнский собор.
Воздух вырвался из ее легких со свистом. Она буквально отшатнулась, наткнувшись спиной на холодную гранитную колонну вокзального портала. Две остроконечные башни-близнецы, черные, словно выкованные из ночи и копоти веков, взмывали в свинцовое небо. 157 метров немого укора человеческой ничтожности. Камень. Тонны камня, выточенного в бесчисленные шпили, фиалы, аркбутаны, вимперги — каменное кружево такой невероятной сложности, что мозг отказывался воспринимать это как творение рук человеческих. Это была готика, доведенная до абсолюта — дерзкая, отчаянная, истово устремленная ввысь, к Богу, к свету, к чему-то недостижимому. Сам воздух гудел от его немого присутствия, вибрировал от подавленной мощи. Люди у подножия, спешащие, фотографирующие, жующие сосиски, казались жалкими, суетливыми букашками, ползающими по подножию спящего титана.