Очередной шаг по странному, извилистому маршруту, который вел ее… куда?
«Фонарики…» — мысль всплыла внезапно, ярко, как тот самый огонек в темноте. Давняя, почти детская мечта. Не о конкретных фонарях, а о миллионах огней, зажигающихся в сумерках над водой. О теплом, мерцающем море огоньков, плывущем по темной глади. Она видела это на фотографиях где-то в Азии, возможно, в том самом Чиангмае, конечной точке ее билета. Это был образ чистой, немой магии, символ надежды и тайны. И вдруг она осознала: весь ее путь — от Риги через Калининград, Берлин, Кёльн до Вены и далее — был причудливой дорогой к этим фонарикам. Не прямой, не логичной, а ее дорогой. Каждый город, каждая встреча, каждая боль и радость были ступенькой, кирпичиком, осколком, из которых складывался этот путь к мечте. Не бегство от, а движение к.
Вена встретила ее запахом кофе, свежей выпечки и… лошадей? Нет, это не галлюцинация. Воздух исторического центра, особенно у Михаэлерплатц, где она нашла уютный пансион, нес едва уловимый, но стойкий аромат конюшен — теплый, животный, древесный. Это был запах Испанской школы верховой езды (Spanische Hofreitschule), куда Диана направилась в первую же очередь. Не из туристического долга, а по велению странного внутреннего зова. После истории с Кириллом и его "раздаточными" браслетами, ей отчаянно хотелось прикоснуться к чему-то подлинному, выверенному веками, к дисциплине, превращенной в искусство.
Утреннее занятие в Зимней школе (Winterreitschule) было подобно погружению в живой музей. Высоченные бело-золотые залы эпохи барокко, освещенные мягким светом из огромных окон. В воздухе висела торжественная тишина, нарушаемая лишь ритмичным цоканьем копыт по песку, сдержанными командами берейторов на непонятном языке (казалось, смесь немецкого и латыни) и… дыханием. Глубоким, размеренным дыханием липицианов.
Диана стояла на балконе, завороженная. Воздух Зимней школы был напоен запахом старинного дерева, воска и теплого, живого лошадиного духа — не навозом, а чем-то глубоким, древесным, благородным. Каждый мускул липицианов играл под белоснежной кожей, каждый шаг был выверенной поэзией силы и грации. Берейторы, неподвижные статуи в седлах, излучали не власть, а глубокое взаимопонимание, выкованное годами терпеливого диалога. Когда молодой жеребец во время сложного пассажа слегка заиграл, нервно вскинув голову, его берейтор не дернул повод, не повысил голос. Он просто положил ладонь на мощную, покрытую шелковистой шерстью шею, сказал что-то тихое, воркующее — и волнение улеглось, как волна о песок. Лошадь вздохнула глубоко и продолжила танец.
«Вот оно… — пронеслось в голове Дианы, и в горле встал ком. — Настоящее доверие. Не требование, не игра. Дар, заслуженный терпением и уважением. Как я хочу этого… Хотя бы на мгновение прикоснуться к этой силе, к этому спокойствию.»
После представления, когда последние аккорды торжественной музыки растворились в воздухе, а зрители начали расходиться, Диана, движимая этим острым, почти физическим желанием, подошла к стойке информации. Ее руки слегка дрожали.
"Entschuldigung…" (Извините…) — голос звучал чуть хрипло от волнения. "Ich war so beeindruckt… diese Verbindung zwischen Reiter und Pferd…" (Я была так впечатлена… эта связь между всадником и лошадью…) Она сделала глубокий вдох. "Ich weiß, dass Reiten hier… unmöglich ist. Für Anfänger. Aber… gibt es irgendeine Möglichkeit? Nur für einen Moment? Vielleicht… eines der Pferde zu streicheln? Oder zu füttern? Einfach… in der Nähe zu sein? Um diese… Ruhe zu spüren?" (Я знаю, что катание здесь… невозможно. Для новичков. Но… есть ли какая-нибудь возможность? Хоть на мгновение? Может быть… погладить одну из лошадей? Или покормить? Просто… побыть рядом? Чтобы почувствовать это… спокойствие?)
Женщина за стойкой, элегантная и строгая, собиралась вежливо отказать, ее лицо уже приняло выражение привычного сожаления. Но в этот момент к стойке подошел пожилой мужчина. Он был одет не в парадный фрак берейтора, а в практичный, но чистый костюм конюха — темные брюки, рубашка с закатанными рукавами, открывавшая сильные, покрытые седыми волосами предплечья. На груди — скромный значок Школы. Его лицо было изрезано морщинами, как старый дуб, но глаза — светло-голубые, как небо над Альпами — смотрели на Диану с неожиданной проницательностью и теплотой. Он уловил конец ее вопроса.
"Streicheln? Füttern?" (Гладить? Кормить?) — переспросил он, его голос был низким, с легким хрипловатым оттенком, как скрип старого дерева. Он внимательно посмотрел на Диану, словно сканируя ее искренность. "Warum?" (Почему?) — спросил он просто, но не грубо. С любопытством.
Диана растерялась. Как объяснить этому незнакомцу всю свою калининградскую историю, стыд, бегство, кёльнское освобождение и жажду настоящего? Она нашла лишь фрагменты правды: "Ich… ich hatte eine schwere Zeit. Viel Lärm in mir. Und hier…" (Я… у меня был трудный период. Много шума внутри. А здесь…) — она махнула рукой в сторону арены, где еще витал дух представления. "…hier ist so viel Stille. So viel Vertrauen. Ich brauche… einen Anker. Nur für einen Moment." (…здесь так много тишины. Так много доверия. Мне нужен… якорь. Хоть на мгновение.)
Старик молчал, изучая ее. Его взгляд скользнул по ее лицу, остановился на глазах, еще влажных от впечатления от представления. Потом он кивнул, почти незаметно. "Kommen Sie mit, Fräulein." (Идемте со мной, фройляйн.) — сказал он, обходя стойку. Женщина за стойкой лишь подняла брови, но не стала возражать — видимо, этот человек имел здесь вес.
Он провел Диану не на арену, а через боковую дверь, вглубь здания. Запах лошадей стал сильнее, теплее, гуще. Они прошли по длинному, слабо освещенному коридору с высокими сводами, мимо дверей с табличками и старинных гравюр, изображающих липицианов прошлых веков. Наконец, он открыл тяжелую деревянную дверь, и Диану окутал новый, чудесный коктейль запахов: свежее сено, овес, чистые опилки, кожа сбруи и тот самый теплый, животный, успокаивающий аромат лошадей. Они вошли в конюшню.
Это был не обычный скотный двор. Это был храм для лошадей. Просторные, светлые денники с коваными решетками. Каждая "комната" была безупречно чиста, устлана толстым слоем золотистой соломы. В денниках стояли красавцы-липицианы. Некоторые отдыхали, стоя в полудреме, другие с любопытством просунули головы через решетки, наблюдая за посетителями. Их белые или светло-серые шкуры блестели, гривы и хвосты были тщательно расчесаны. Здесь царила атмосфера глубокого покоя и уважительной заботы.
"Hier wohnen unsere Künstler," (Здесь живут наши артисты) — тихо сказал старик, и в его голосе прозвучала нежность. "Jedes ein Individuum. Mit Charakter. Mit Geschichte." (Каждый — индивидуальность. С характером. С историей.)
Он подвел Диану к одному из денников. В нем стоял не самый крупный, но невероятно гармонично сложенный жеребец. Его шерсть была цвета слоновой кости, грива — как струящийся шелк. Это был тот самый жеребец, который волновался во время представления. Сейчас он смотрел на Диану большими, темными, умными глазами. В них не было ни страха, ни агрессии, только спокойное любопытство.
"Das ist Favory Prima," (Это Фавори Прима) — представил старик. "Er ist jung. Talentier, aber… sensibel. Wie manche Künstler." (Он молод. Талантлив, но… чувствителен. Как некоторые артисты.) Он уловил взгляд Дианы. "Ja, der von vorhin. Er spürt die Energie des Publikums. Manchmal wird es zu viel. Aber er lernt." (Да, тот, что только что. Он чувствует энергию зала. Иногда это слишком много. Но он учится.)
Старик открыл дверцу денника ровно настолько, чтобы можно было просунуть руку, но не войти. "Langsam, Fräulein. Ruhig. Zeig ihm deine Hand. Den Handrücken. Lass ihn schnuppern. Er muss entscheiden, ob er deine Nähe mag." (Медленно, фройляйн. Спокойно. Покажи ему свою руку. Тыльную сторону ладони. Дай ему понюхать. Он сам решит, нравится ли ему твое общество.)
Диана замерла. Сердце колотилось. Она боялась спугнуть это совершенное создание. Она медленно, очень медленно подняла руку, повернув ее тыльной стороной к лошади, как учили. Фавори Прима насторожил уши, слегка вытянул шею. Его теплые, бархатистые губы коснулись ее кожи. Он обнюхал ее — неторопливо, тщательно. Его дыхание было теплым и влажным. Диана ощутила дрожь, бегущую по ее спине, но не от страха — от благоговения. Лошадь фыркнула, но не отстранилась. Его большие глаза смотрели на нее.
"Gut. Er akzeptiert dich," (Хорошо. Он принимает тебя) — прошептал старик. "Jetzt… streichle ihm sanft den Hals. Hier, neben der Mähne. Nicht auf den Kopf. Nicht zu fest." (Теперь… погладь его мягко по шее. Вот здесь, возле гривы. Не по голове. Не слишком сильно.)
Диана осторожно коснулась шеи жеребца. Шерсть под пальцами оказалась неожиданно шелковистой, теплой, живой. Она была плотной и упругой, скрывавшей мощную мускулатуру. Она провела ладонью медленно, вниз, следуя направлению роста волос. Фавори вздохнул глубоко, расслабленно. Его веки слегка опустились. Он наслаждался. Диана почувствовала, как напряжение, копившееся в ней со времен Калининграда, стало медленно растворяться, уступая место волнам тепла и покоя, исходящим от этого огромного, доверчивого существа. Слезы навернулись на глаза — слезы облегчения, благодарности, тихой радости.
"Möchtest du ihn füttern?" (Хочешь его покормить?) — спросил старик, словно прочитав ее мысли. Он достал из кармана несколько кубиков моркови — не сахара, а простой, сочной морковки. "Halte es flach auf der Handfläche. Finger zusammen. So." (Держи плоско на ладони. Пальцы вместе. Вот так.)
Диана взяла оранжевый кубик. Ее рука дрожала. Она протянула ладонь к мягким губам Фавори. Он осторожно, деликатно взял угощение. Его губы щекотали кожу. Он жевал с явным удовольствием, глядя на нее своими темными, бездонными глазами. Диана засмеялась сквозь слезы — тихий, счастливый смех. Она протянула руку за еще одним кубиком старику и дала еще. Потом еще. Фавори терпеливо ждал, его дыхание было ровным и спокойным. Диана почувствовала, как их дыхание