"Günaydın, güzel misafir! Keyfini çıkar! Deniz seni bekliyor!" — прогремел Мустафа своим глубоким, раскатистым голосом, и его улыбка осветила все вокруг, словно второе солнце. Его глаза искрились неподдельной, почти отеческой заботой. Диана ответила улыбкой, гораздо более широкой и искренней, чем она ожидала. И почувствовала это физически: последние узлы стресса от долгой дороги, остаточное напряжение, засевшее в плечах и висках, — все это начало таять, растворяясь под ласковым стамбульским солнцем и этой простой, такой человеческой теплотой. Море действительно ждало, но теперь она была готова принять его дар всем своим существом.
Дни Лазури: Море, Фрукты и Нирвана Удовольствия
Ее дни обрели райский ритм — размеренный, сладкий, как медленный танец под солнцем:
Утро: Пробуждение под вечный аккомпанемент — настойчивый крик чаек и гипнотический, убаюкивающе-бодрящий перекат гальки волнами. Завтрак превращался в неспешное пиршество, где каждый кусочек был ритуалом пробуждения вкуса. Потом — медитативный спуск по изумрудной лужайке отеля, где трава щекотала босые ступни, а аромат скошенной зелени смешивался с морским бризом, к их уединенному, почти частному пляжу. Ее шезлонг под соломенным зонтиком, плетущим кружево тени, уже ждал. Книга — специально выбранный легкий роман, воздушный, как морская пена, никаких тяжеловесных саг, способных потревожить покой! Затем — неизменное паломничество к воде: первый шаг в прохладную, искрящуюся изумрудную воду, мгновенное очищение от остатков сна. Плавание до приятной мышечной усталости, когда каждое движение в соленой упругой стихии растягивало связки, наполняло легкие влажным воздухом, а тело становилось легким и послушным. И завершалось утро блаженным сном под шезлонгом, под вечный колыбельный напев волн и отдаленные переклички чаек. День: Начинался с фруктовых церемоний, превращавшихся в маленькие сенсорные праздники. Официанты в безупречно белых, чуть накрахмаленных рубашках появлялись с подносами, напоминавшими живые натюрморты старых мастеров: Ломти арбуза и дыни: Огромные, истекающие прозрачным соком, холодящие до мурашек, взрыв сладости и свежести во рту. Свежий инжир: Темно-фиолетовый, раскрывающийся как цветок, с медово-розовой, тающей на языке мякотью, оставляющей шелковистое послевкусие. Абрикосы: Золотисто-оранжевые, с бархатистой, чуть пушковой кожурой, нежная кислинка, переходящая в сладкую глубину. Виноград: Тяжелые гроздья, ягоды — тугие шарики, лопающиеся во рту фонтаном прохладной сладости. Гранаты: Рассыпанные рубиновые зерна в отдельной пиале, искрящиеся на солнце каплями крови, кисло-сладкий хруст, окрашивающий язык.
Диана ела медленно, почти благоговейно, смакуя текстуру, температуру, оттенки вкуса каждой ягоды и дольки, буквально чувствуя, как солнечная энергия, впитавшаяся в плоды, наполняет ее изнутри теплом и силой. Иногда — легкий, как летний ветерок, салат: хрустящая руккола с горчинкой, нежные крошки козьего сыра, капелька оливкового масла первого отжима. Или только что снятые с саджа горячие гёзлеме — тончайшие, хрустящие по краям лепешки с тянущимся солоноватым сыром или сочной зеленью шпината, съедаемые прямо у бирюзовой глади бассейна, пальцы чуть жирные и счастливые. После полудня: Царство бирюзового оазиса — бассейна, окруженного буйством субтропического сада (бугенвиллии, гибискусы, пальмы). Диана растворялась в его прохладной, прозрачной объятиях. Плавание без цели, без счета кругов, просто движение сквозь воду, ощущение ее сопротивления и поддержки одновременно. Иногда она забиралась на надувной матрас, закрывала глаза, отдавалась на волю легчайшего течения (или собственного дыхания) и дрейфовала. Солнце ласкало кожузолотыми пальцами, легкий ветерок с моря, напоенный солью, обдувал влажные пряди волос, охлаждая шею. Полная, блаженная отрешенность. Мысли, если и появлялись, были легкими, как пух одуванчика, и уплывали так же быстро, как облака по небу. Оставалось только чистое, немыслящее ощущение «здесь и сейчас»: тепло солнца, прохлада воды, едва уловимый запах хлора, утопающий в густом цветочном аромате сада, и ее собственный, узнаваемый шлейф «Waldlichtung», смешивающий лес с морем. Вечера: Легкий, но изысканный ужин. Чаще всего — рыба-гриль, целиком, с хрустящей золотистой корочкой и нежнейшим мясом внутри, блестящая от оливкового масла и лимонного сока. Или морепродукты: крупные креветки, раскрытые мидии в белом вине, кусочки кальмара. Мустафа подавал их с неизменной, широкой как море улыбкой и ритуальной фразой: "Taze, taze! Bugün balıkçıdan geldi!" (Свежая, свежая! Сегодня от рыбака пришла!), подчеркивая это гордым жестом. Потом — неспешные прогулки по пустынному пляжу на закате. Море превращалось в расплавленное золото и персик, небо горело алым и лиловым. На горизонте, в дымке, мерцали огни Стамбула — таинственные, манящие огни большого города, обещание другой жизни, другой энергии. Но пока она откладывала эту тайну, сознательно продлевая свое соленое, солнечное, безмятежное "сейчас". Песок под босыми ногами, остывающий после дневного жара, последние лучи солнца на коже, тихий шепот набегающих волн — этого было достаточно. Более чем достаточно.
Этот ритм был не просто расписанием, а пульсом ее восстановления, погружением в элементарные радости, которые медленно, но верно залечивали все трещины.
Но истинной кульминацией безмятежности, ее звенящим аккордом, стала пятничная вечеринка у бассейна. Мустафа скромно назвал ее "Küçük eğlence" (Маленькое веселье), но подготовка выдала истинный размах турецкого гостеприимства. К закату обыденная бассейнная зона преобразилась в сказочный «Лазурный Очаг»:
Огненная Магия: Сотни, тысячи огоньков ожили в сумерках. Гирлянды-змеи из теплого желтого света оплели стволы пальм, окутали кусты олеандров, свисали с пергол, соткав над головой мерцающий полог. На воде покачивались стеклянные шары-кораблики с плавающими свечами, их дрожащие отражения сливались с сиянием бассейна. Вдоль дорожек пылали высокие факелы, их живое, трепещущее пламя бросало пляшущие тени и наполняло воздух дымным, смолистым ароматом. Сам бассейн светился изнутри ровным, гипнотическим синим светом, превращая воду в жидкий сапфир, магнетически притягательный в наступающей темноте. Восточный Уют: На расчищенной площадке у воды раскинулись роскошные восточные ковры — глубоких бордовых, синих, золотых тонов с замысловатыми узорами. На них горой возвышались мягкие подушки всех размеров и оттенков — бархатные, парчовые, расшитые нитями. Это был оазис для тех, кто жаждал не танца, а неги, приглашение опуститься на землю, утонуть в комфорте, подставить лицо теплому ночному ветерку. Звуковая Паутина: Музыка не оглушала, а окутывала. Тщательно подобранный микс: чувственные голоса турецких поп-фолк певцов с вибрирующими нотами тоски и страсти, плавные, как морской прибой, ритмы средиземноморского хауса, знакомые мировые хиты в лаунж-аранжировках, где ударные приглушены, а на первый план выходят нежные синтезаторы и саксофон. Ритм был томным, гипнотическим, не призывающим к безумству, а побуждающим к плавному раскачиванию, еле заметному движению плеч, легкому постукиванию пальцев. Бар Изобилия: Отдельный стол буквально ломился под тяжестью напитков. Дымящиеся стеклянные кувшины, наполненные кроваво-красным гранатовым шербетом — густым, терпко-сладким, с осколками льда и веточками свежей мяты, искрящейся каплями конденсата. Башни из стаканов со свежевыжатыми соками — апельсиновым, арбузным, морковно-имбирным. Бутылки легкого турецкого вина, белого и розового, охлажденные до совершенства. И, конечно, знаменитая раки — прозрачная анисовая водка в высоких бутылках, готовящаяся превратиться в молочный «львиный глаз» при добавлении воды, для смелых гурманов. Диана, верная себе, выбрала игристую воду с толстыми ломтиками лайма и веточкой розмарина — освежающий, чистый вкус. Пир Пяти Чувств: Еда была не утилитарной, а частью декорации наслаждения: Горы идеально нарезанных фруктов — яркие, как драгоценности. Мини-кебабы на изящных шпажках — сочные кусочки ягненка или курицы, обугленные до хруста снаружи. Свежайшие морепродукты на льду — крупные креветки, раковины мидий, кольца кальмара. Богатые сырные тарелки с овечьим брынзой, кремовым кашкавалом, острым тулум пекинери. И главный магнит, соблазн для всех без исключения — фонтан из жидкого темного шоколада, бархатный, блестящий, непрерывно стекающий каскадами. Рядом — чаши для макания: клубника, кусочки банана и ананаса, зефирные облачка, печенье.
Гости отеля — пестрая, интернациональная мозаика из улыбчивых турков, подтянутых немцев, оживленной пары русских, одинокого, но не угрюмого британца — стекались к очагу света и звука. Атмосфера была поразительно теплой, непринужденной, ненавязчиво объединяющей. Диана, сначала ощущавшая легкую неловкость в своем шелковом кимоно с драконами, накинутом поверх купальника, быстро растаяла в этом доброжелательном потоке. Она устроилась на мягкой горе подушек, болтала босыми ногами в теплой, сияющей воде бассейна, потягивая гранатовый шербет через соломинку. Каждый глоток был взрывом! — терпкой сладости граната, ледяной свежести, мятной прохлады, заставлявшей мурашки пробегать по коже.
"First time in Turkey?" — раздался рядом приятный баритон с легким акцентом. Британец, Том, подвинул подушку и опустился рядом, держа в руке бокал с мутнеющей от воды раки. Он оказался учителем истории из Манчестера, сбежавшим на неделю от кипы тетрадей и школьных собраний.
"Yes. And first time… doing nothing so gloriously," — засмеялась Диана, и смех ее звучал свободно, без привычной сдержанности.
"Best medicine, darling! The art of doing bugger all! Mastered it meself, years ago," — он чокнулся с ее стаканом своим бокалом, его глаза весело блестели в свете факелов. (Лучшее лекарство, дорогая! Искусство не делать ни черта! Сам им овладел много лет назад).
Они говорили о пустяках, которые вдруг обрели значимость: о неповторимой медовой текстуре только что сорванного инжира, о гипнотической красоте стамбульских огней, мерцающих на горизонте как рассыпанные звезды, о простом, почти детском счастье сидеть и смотреть, как играет свет в воде. Потом зазвучала новая песня — заводная, с ритмичным зурна-синтезаторным проигрышем и электронным битом, бившим прямо в такт пульсу. Том вскочил как ошпаренный: "Come on! Dance time! No sitting allow