Она нашла путь назад, к синей двери. Отодвинула тяжелую задвижку (как она не заметила ее раньше?). Дверь открылась с тихим скрипом. Слепящий свет и волна шума, запахов и жары Дели ворвались внутрь. Она шагнула на порог, обернулась. Маниш стоял у стола, его лицо было обращено к ней. В последний раз их глаза встретились. Он кивнул — один раз, коротко. И повернулся к своим полкам.
Диана вышла, захлопнув синюю дверь за собой. Гул Чандни-Чоук обрушился на нее с новой силой, но теперь он казался… просто шумом. Фоном. В руках она крепко сжимала деревянный ящичек. Внутри горело спокойствие и четкое понимание задачи. Отпустить.
Желтый «Амбассадор» Суреша был там, где и обещал. Он выскочил из машины, его лицо выражало явное облегчение, смешанное с вопросом. "Мадам! Саб тик хай? Все хорошо?"
"Ха, Суреш. Саб тик хай," — кивнула Диана, пытаясь улыбнуться. "Гхар джана хай." (Поехали домой). Она села на заднее сиденье, прижимая ящичек к груди.
Дорога обратно в Хаус Кхас прошла в молчании. Суреш не расспрашивал. Он видел желтые пятна на ее руке, видел деревянный ящичек, видел выражение ее лица — сосредоточенное, спокойное, не такое, как у человека, только что вырвавшегося из опасности. Он лишь включил тихую индийскую музыку и ловко повел машину сквозь поток.
Вечером в отеле Диана сидела на кровати при включенном кондиционере. Перед ней лежал открытый ящичек. Она рассматривала тонкую рисовую бумагу — почти папиросную, с едва заметной текстурой. Бамбуковое кольцо — гибкое, легкое. Восковой диск — темный, плотный, с коротким фитильком. Инструкции Маниша звучали в голове. Сделай сама. В тишине. Думая о том, что уходит.
Она отложила ящичек. До Чиангмая нужно было добраться. Она достала ноутбук, нашла рейс. Завтрашний. Самое раннее утро. Мысль о скором отъезде из Дели наполнила ее неожиданным облегчением. Город сделал свое дело — он был тиглем, очистившим ее от иллюзий, но оставаться здесь дольше не было сил. Она купила билет. Упаковала вещи. Ящичек с фонариком занял самое безопасное место — в центр рюкзака, завернутый в одежду.
Перелет из Дели в Чиангмай не был мгновенным переносом. Это было постепенное, почти физическое очищение. Она сидела у иллюминатора. За окном плотная, серая, ядовитая дымка мегаполиса медленно редела. Потом исчезла, сменившись сначала бескрайними коричневыми просторами, изрезанными сухими руслами рек. Потом — зелеными квадратами полей, прорезанными серебристыми нитями рек. И, наконец — изумрудной мозаикой рисовых чек, сверкающих на солнце как тысячи зеркал, и сизыми шапками горных вершин, укутанных утренним туманом. Зелень была настолько сочной, яркой, что резала глаза после пыльных тонов Дели.
Как будто мир смывает с тебя грязь, — подумала Диана, чувствуя, как напряжение последних дней начинает таять где-то глубоко в плечах. Она закрыла глаза, вдыхая стерильный воздух салона, но воображая влажный, теплый, напоенный ароматом земли, воды и цветов воздух, который ждал ее впереди.
Приземление было мягким. Аэропорт Чиангмая был небольшим, уютным. И — тихим. Поразительно тихим после вечного рева Дели. Звуки были приглушенными: шепот голосов, смех, скрип тележек, мягкий, мелодичный перезвон колокольчиков, висящих где-то под потолком или у дверей. Воздух… Диана остановилась, выйдя из зоны прилета. Она вдохнула полной грудью. Воздух был теплым, влажным, но не удушающим. Он нес в себе сложный, свежий букет: влажную землю после недавнего дождя, сладковатый аромат неизвестных цветов (плюмерия, как она позже узнает), зелень травы, легкую дымку. Ни пыли, ни гари, ни едких запахов. Чистота. Обещанное чудо начинается с воздуха, — подумала она, и на губах появилась первая за долгое время спонтанная улыбка.
Город подтвердил первое впечатление. Таксист — молодой таец с беззаботной улыбкой — встретил ее не атакой предложений и не гудком, а спокойным "Савадди ка!" (Здравствуйте!) и легким поклоном-«вай». Дорога в гестхаус шла мимо ухоженных садов, невысоких домиков в традиционном стиле, золотых крыш храмов («ватов»), выглядывающих из-за деревьев. Неторопливость. Улыбки прохожих. Отсутствие суеты. После Дели это было как попасть в другой, спокойный, дышащий миром измерение. Рай? Пока что — очень похоже.
Гестхаус «Лотосовый Пруд» оправдал свое название. Небольшой, утопающий в зелени дворик. Небольшой, но искрящийся чистотой пруд с медленно плавающими карпами кои — оранжевыми, белыми, черными. Арки, увитые цветущими орхидеями невероятных форм и расцветок. Тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц и журчанием воды в маленьком фонтане. Ее комната была просторной, светлой, с деревянным полом и балкончиком, выходящим в сад. Диана сбросила рюкзак, подошла к балкону. Закрыла глаза. Вдохнула. Покой. Настоящий, глубокий, идущий не только от места, но и от знания, что самое трудное позади. Остался последний шаг.
День прошел в блаженном бездействии. Диана бродила по окрестным улочкам, пила свежевыжатый сок сахарного тростника с лаймом, смотрела на золотые ступы храмов, просто сидела в саду гестхауса, слушая звуки и вдыхая ароматы. Она сознательно избегала центра, толп, предвкушения фестиваля. Ей нужно было сохранить тишину внутри. Ту тишину, о которой говорил Маниш.
Вечером, когда солнце начало клониться к горизонту, окрашивая небо в нежно-розовые и персиковые тона, она достала деревянный ящичек. Поставила его на стол на балконе. Открыла. Вынула тонкую рисовую бумагу, бамбуковое кольцо, восковой диск с фитильком. Села.
Тишина сада опустилась на нее, мягкая и теплая. Стрекот цикад стал медитативным фоном. Диана взяла рисовую бумагу. Она была невесомой, хрупкой. Думая о том, что уходит.
Она начала аккуратно разворачивать бумагу. Перед ее внутренним взором всплывали образы, как кадры старого, тяжелого фильма:
Лоджия хостела. Наклоняющееся лицо Кирилла. Паника, сжимающая горло. Ее собственный крик: "Не готово!" Гнев в его глазах. Летящий в темноту янтарный браслет. Чувство стыда и унижения.
Холодные улицы. Ощущение потерянности. Тяжесть предательства — и его, и своего собственного. Бегство, как единственный выход.
Суровый взгляд старика-конюха. Тепло шеи Фавори Примы под ее ладонью. Глубокий покой синхронного дыхания. И темнота исповедальни. Стыд, вылитый наружу. Голос священника: "Неси свой свет". Отпусти.
Синяя дверь. Глаза Маниша в щели. Страх. Темнота комнаты. Запахи старости и тайны. Желтая куркума на коже. Его слова: "Отпусти. Все камни." Отпусти.
Шок аэропорта. Грохот дороги. Пыль. Людское море Чандни-Чоук. Липкий страх у синей двери. Отпусти. Отпусти страх. Отпусти пыль. Отпусти сомнения.
Она формировала бумагу вокруг бамбукового кольца. Пальцы работали медленно, бережно, следуя интуиции. Не нужно было сложных инструкций. Нужно было думать о том, что уходит. Каждое воспоминание, каждая боль, каждая тяжелая эмоция мысленно помещалась на эту тонкую бумагу. Вот тебе мой стыд. Вот мой страх. Вот мой гнев. Вот мои сомнения. Она аккуратно закрепляла края бумаги тонкой, гибкой проволокой, шедшей в комплекте, создавая нераспустившийся бутон лотоса — «кхом лой». Его форма рождалась под ее руками — не идеальная, чуть асимметричная, но ее.
<｜end▁of▁thinking｜>
Она прикрепила восковой диск к центру крестовины из тонкой проволоки внутри бумажного шара. Фитилек смотрел вниз. Фонарик был готов. Он лежал перед ней на столе — хрупкий, невесомый сосуд, наполненный всем грузом ее прошлого. Но теперь этот груз был готов к превращению в свет и воздух.
Вечер наступил мягко, окрашивая небо в акварельные разводы сиреневого, розового и золотого. Город начал преображаться еще до выхода Дианы из гестхауса. Когда она вышла на улицу, затаив дыхание, ее встретило зрелище невероятной, тихой магии. Повсюду, куда падал взгляд, горели крошечные огоньки.
На подоконниках домов и магазинчиков — масляные лампадки «ком лой» в маленьких глиняных или керамических чашечках, их пламя ровное, почти не колышущееся.
У ворот храмов — целые гирлянды лампадок, создающие теплые островки света в сгущающихся сумерках.
Вдоль дорог, на мостах через реку Пинг — бесконечные вереницы огней, отражающихся в темной воде, как россыпи упавших звезд.
На деревьях — маленькие бумажные фонарики, подвешенные на нитях, качающиеся от легкого ветерка.
Атмосфера была пропитана благоговением и радостным ожиданием. Не было шумного веселья, а была глубокая, общая тихая радость. Диана надела легкое платье цвета индиго — цвет моря у турецкого берега, цвет ее блокнота. Брызнула на запястья «Waldlichtung». Знакомые ноты влажной земли после грозы, смолистого кедра и искры грейпфрута странно и прекрасно смешались со сладковатым ароматом жасмина, цветущего где-то рядом, и свежестью тропического вечера. Ее аромат вписался в аромат ночи.
Центром вселенной в эту ночь стала огромная лужайка перед древним храмом Ват Пхра Сингх. Туда стекался поток людей — неторопливый, спокойный. Местные жители в нарядных традиционных костюмах — женщины в изящных «пасинах» и блузках, мужчины в белых рубашках и темных брюках. Туристы со всего света, одетые кто во что, но с одинаковым выражением зачарованности на лицах. Монахи в шафрановых одеяниях, их лица невозмутимы, но глаза светятся внутренним миром. Всех объединяла атмосфера глубокого единения и спокойной радости.
Воздух был наполнен негромкими разговорами, смехом, напевами монахов и легким шелестом рисовой бумаги — тысячи людей несли свои «кхом лой».
Запахи создавали сложный, волнующий букет: дымок благовоний (сандал, плюмерия, пачули), сладкая вата и жареная кукуруза с уличных лотков, свежескошенная трава под ногами и, сильнее всего, сухой, чистый запах рисовой бумаги — как страницы старой книги, ожидающей огня.
Диана шла среди толпы, держа свой собственноручно сделанный «кхом лой». Он казался ей невероятно живым в руках. Блокнот цвета морской волны мирно спал в ее небольшой сумке-мессенджере. Писать было не нужно. Весь путь — все падения, все боли, все прозрения, все встречи — вел к этому моменту. Калининград, Берлин, Вена, Стамбул, Дели… Страх у синей двери и мудрые глаза Маниша… Все это было топливом для этого хрупкого бумажного шара.