Неделя в Осло пролетела как один хрустально-ясный, морозный и наполненный смыслом день. Это было не продолжение путешествия, а его осмысленная, необходимая точка перед новым, крутым витком. Якорь, брошенный в тихой, надежной гавани родственной души перед выходом в новое, знакомое-незнакомое море.
Они гуляли по заснеженному городу, который даже в предрождественской суете сохранял свою норвежскую, не по-русски аккуратную чистоту и порядок. Ходили вдоль фьорда, где ледяная вода сияла под низким солнцем холодным, неземным блеском. Посетили музей "Фрама" и музей кораблей викингов. Стоя среди древних, почерневших от времени древесин дракаров, Диана чувствовала, как в воздухе витает дух дерзких путешественников, бросавших вызов стихии и неизвестности. "Мы все немного викинги в душе," — заметила тетя Ирина, глядя на могучий борт "Усеберга". "Ищем новые земли. Внешние… или внутренние." Диана кивнула. Ее плавание по морю собственной души было не менее эпичным.
Вечера проходили у камина. За разговорами, за тихим чтением, за просмотром старых фотоальбомов, где оживали мама, молодой дядя, бабушка… и Марта. Улыбающаяся, с лопатой в руках на даче, с Дианой-малышкой на коленях. Видеть эти фото здесь, в безопасности тетиного дома, и не чувствовать острой боли — это было ново. Это было целительно. Разговоры с тетей были глубокими, наполненными тихим пониманием и принятием, без надрыва и излишних сантиментов. Ирина Петровна рассказывала о своей работе, о Норвегии, о том, как сложно было начинать здесь жизнь с нуля. Диана чувствовала, как крепнет ее собственная решимость. Она не одна. За ее спиной — сила рода, женщин, умевших начинать заново.
Накануне отъезда тетя Ирина вручила ей плотный конверт. "Письма. Для профессоров. И мои контакты, если что. И… кое-что еще." В конверте лежала копия той самой фотографии из Чиангмая — мама и тетя с фонариками. И маленькая, тщательно завернутая в ткань, деревянная фигурка — норвежский тролль, смешной и добродушный. "На удачу. И чтобы охранял от злых духов бюрократии в академии," — улыбнулась тетя.
Пулково. Возвращение в Россию через серый, мокрый от дождя со снегом ноябрьский день. Низкое небо давило тяжелыми свинцовыми тучами. Воздух, ворвавшийся в легкие при выходе из терминала, был густым, пропитанным запахом авиационного керосина, мокрого асфальта и… той самой, непередаваемой родной тоской. Знакомый гул толпы, более тяжелый, угрюмый, чем в оживленных Стамбуле или Дели, но свой. Очередь на паспортный контроль. Усталый офицер в синей форме, механически щелкнув страницами ее загранпаспорта, заполненного штампами экзотических стран, пробурчал, не глядя в глаза: "Добро пожаловать домой".
Домой.
Слово ударило в грудь не болью, как раньше, а сложным, многоголосым аккордом. Ностальгия по знакомым улицам, по Неве, по звуку родной речи. Тревога — что ждет ее здесь? Справится ли она? Ответственность — перед собой, перед своей новой мечтой, перед памятью Марты. И… решимость. Твердая, как гранитная набережная. Она взяла свой чемодан и пошла навстречу серому питерскому утру.
Петербург встретил ее классически — моросящим противным дождем, который не льет, а висит в воздухе мельчайшей колючей пылью; свинцовой, неподвижной гладью Невы, отражавшей хмурое небо; строгой, величавой, но промокшей до самого гранита красотой фасадов. Город ее юности, ее первых надежд и глубоких разочарований, ее потерь. Город, полный теней прошлого — тенью ушедшей матери, тенью вечно занятого отца, тенью ее собственной несостоявшейся карьеры и несчастной любви, и самой густой тенью — недавней смерти тети Марты. Раньше эти тени давили, душили, гнали прочь. Теперь он виделся иным. Он не давил. Он… ждал. Ждал, чтобы быть переосмысленным, увиденным новыми глазами — глазами женщины, прошедшей через огонь отчаяния, воду сомнений и медные трубы чужих городов, и нашедшей, наконец, свой собственный, неугасимый свет. Она смотрела на мокрые улицы, на спешащих людей с хмурыми лицами, и вместо привычного сжатия в груди почувствовала… вызов. И возможность. Здесь, в этой серой красоте, так нужны островки зелени, света, покоя. Здесь ее место.
Первые дни в общаге Лесотехнической Академии на Политехнической улице (пока искала квартиру) погрузили ее в знакомый, но забытый водоворот. Бумаги. Очереди в деканат, в паспортный стол, в бухгалтерию. Запах типографской краски свежеотпечатанных зачеток и студенческих билетов. Гул десятков молодых голосов в длинных, слабо освещенных коридорах с линолеумом, протертым до дыр. Терпкий, обжигающе-горький аромат дешевого кофе из автомата в холле. Молодые лица — сонные, озабоченные, веселые, испуганные. Она, почти на десять лет старше большинства первокурсников, втягивалась в этот ритм, ощущая странное, двойственное чувство: острую новизну происходящего и одновременно — сильнейшее дежавю. Она уже была студенткой. Другой. В другой жизни. Теперь она начинала заново. С чистого, темно-зеленого листа.
На первую лекцию — "Введение в историю садово-паркового искусства" — она пришла одной из первых. Выбрала место у окна. За стеклом — мокрые, черные ветви голых кленов, уныло качающиеся на ветру, и бескрайнее серое небо. В аудиторию ввалился профессор — седой, с копной взъерошенных волос и горящими почти фанатичным блеском глазами за толстыми стеклами очков. Он говорил о Версале — торжестве разума и власти над природой, о Хэмптон-Корте — королевском величии Тюдоров, о Петергофе — "русском Версале", триумфе воды и позолоты. Диана слушала, открыв новый блокнот. Старый, цвета морской волны, был заполнен до последней страницы. Он лежал на дне сумки, как законченный том ее странствий. Этот блокнот был другим — темно-зеленым, цвета сосновой хвои, цвета земли, цвета нового начала. Она вывела на первой, чистой странице аккуратным почерком:
"Сад — это не только растения и камни. Это отражение души, которая его создает. Ее боли, ее радости, ее мечты о гармонии. Моя душа теперь знает бирюзу моря, пылающий закат над пустыней, влажное дыхание джунглей и золото летающих огней. Что вырастет здесь, в этой суровой северной земле? Что я смогу ей дать?"
Она перечитала написанное, и уголки губ дрогнули в легкой улыбке. Вызов принят.
После лекции, оглушенная потоком имен, дат и стилей, она вышла подышать во внутренний дворик Академии. Картина была удручающей. Серый асфальт, потрескавшийся и заляпанный. Несколько чахлых кустов сирени, давно не знавших обрезки, торчали жалкими, голыми прутьями. Одинокая скамейка с облупившейся краской. Запах влаги, гниющей листвы в углах и едкий шлейф дизеля с проспекта Просвещения. Типичный заброшенный уголок. Раньше такой вид вызвал бы в ней лишь тоску. Сейчас она смотрела на него иначе. Глазами ландшафтного дизайнера. Где можно проложить дорожку? Какие теневыносливые многолетники оживят этот угол весной? Куда поставить вазон с яркими однолетниками? Какое дерево даст здесь тень летом? Это был не мертвый двор. Это был чистый холст. Потенциал.
Она закрыла глаза, вдыхая влажный, холодный питерский воздух, смешанный с городскими запахами. Внутри, там, где еще год назад зияла пустота или горела незаживающая боль, теперь горел ровный, теплый, живой свет. Устойчивый, как пламя хорошей свечи в стеклянном фонаре. Как тот последний фонарик над Чиангмаем, унесший ее горечь. Ее свет. Неугасимый. И где-то глубоко в душе ей казалось, что тетя Марта, любившая возиться в земле, видит этот двор и ее мысли о нем, и тихо одобрительно улыбается.
Она достала телефон, нашла контакт тети Ирины в Осло. Написала: "Высадилась на новой земле. Почва влажная, кислая, местами каменистая. Но под ней — жизнь. Готова к посадкам. Спасибо за якорь. Светлю."
Ответ пришел почти мгновенно: "Удачи, садовник. Помни про тролля. И про корни. Гордимся. Тетя И. + Марта."
Диана улыбнулась, глядя на последние два слова. "Марта". Да. Гордилась бы. Наверняка. Она крепче сжала телефон в руке, словно передавая импульс через тысячи километров.
Сага бегства, сага поиска себя вдали от дома, завершилась здесь, у этого унылого дворика, с фонариком надежды в душе и запахом будущих садов в сердце. Начиналась новая сага. Сага созидания. Сага укоренения. Сага света, пролитого на родную землю.
С фонариком неугасимого света внутри, с темно-зеленым блокнотом новых идей в сумке, с ароматом «Waldlichtung» — влажной земли, кедра и грейпфрута — на запястье, Диана повернулась спиной к неухоженному дворику и пошла навстречу колючему мокрому питерскому ветру, спеша на следующую лекцию. Навстречу своему новому, осознанному будущему.
Дом был не точкой на карте. Дом был светом внутри, зажженным любовью тех, кого она потеряла, и тех, кто ее ждал. И теперь она несла этот свет с собой, чтобы зажечь новые огни — уже не в небе, а на земле. Чтобы память о Марте цвела не только в ее сердце, но и в каждом созданном ею саду.
Эпилог
Прошло два года с тех пор, как Диана посадила свой первый концептуальный "корень" в питерскую землю. Теперь ее внутренний дворик Академии — не серый пустырь, а живой эскиз ее философии: "Зеленый Оазис: Минимализм и Функциональность". Гранитные плиты, словно страницы раскрытой книги, вели к островкам зелени: морозостойким папоротникам в тенистых нишах, дерену с коралловыми побегами, ярким пятнам вереска и гейхеры. Были здесь и скамьи из выдержанной лиственницы, и даже небольшой фонтан-родник, чей шепот заглушал гул проспекта. Проект получил не только высшую оценку, но и скромную премию, а главное — стал любимым местом отдыха студентов. Диана смотрела на него из окна аудитории перед началом лекции, чувствуя не гордость, а глубокое удовлетворение. Земля приняла ее семена.
Сегодня была особенная лекция — первая в новом семестре по ключевому предмету: «История ландшафтной архитектуры: От Символа к Пространству». Его вел новый преподаватель, молодой, но уже легендарный в академических кругах Максим Андреевич Волков. Говорили, он защитил диссертацию где-то в Европе, объездил полмира, изучая сады не по книгам, а «ногами и сердцем». Его курс считалс