старом любимом кафе?
Диана стиснула телефон. Яркая помада казалась карикатурой.
— Ну что, — ее собственный голос прозвучал чужим, хриплым, будто она и правда только проснулась или… проплакала всю ночь. Она не смягчила интонацию, не сделала ее вежливой. Вложила в два слова всю накопившуюся горечь и вызов. — Собираешься… устраивать этот твой «подарочный набор»? Или уже передумала?
Пауза. Затяжная. На фоне — еще один взрыв того же смеха, звонкий и беззаботный. Диана представила, как Даша отходит в сторону, прикрывая трубку рукой, ее лицо напряжено.
— Что… — Голос Даши дрогнул. Словно на миг прорвалось что-то настоящее — растерянность? Стыд? — Я… Я сейчас не могу. Совсем не время. Лера… — Она запнулась. — Лера заболела, температура, а у меня тут просто ад, знаешь ли, дедлайн на работе горит… Я вся на нервах. — Голос снова стал гладким, деловитым, отстраненным. Защитная скорлупа. — Поздравляю, кстати. С днем рождения. Желаю… всего наилучшего.
«Всего наилучшего». Как открытка от дальнего знакомого. Как формальность. Диана усмехнулась — коротко, сухо. Ее взгляд упал на кухонный стол. Там стоял вчерашний крошечный торт из ближайшего супермаркета. Одна одинокая свечка, сгоревшая до основания, застывший каплями розовый крем. Она купила его сама себе. Затушила свечку сама. «Счастливого года», — прошептала в пустоту. Теперь он стоял как памятник ее одиночеству.
Она щелкнула дешевой пластиковой зажигалкой, которую нашла в ящике. Маленькое желтое пламя заплясало перед глазами. Хрупкое. Мимолетное. Как их дружба.
— Да забей, — бросила она в трубку, голос внезапно ровный, почти безразличный. Она не дала Даше договорить дежурное «счастливого года». — Не парься. Я просто… проверяла. Хотела убедиться, что ты не забыла про свои щедрые обещания. Убедилась. Все окей.
Она уже отвела палец, чтобы прервать вызов, когда сквозь шум в трубке, почти заглушенный, пробился голос Даши:
— Слушай, Ди… Может, как-нибудь… на следующей неделе… кофе?
Но слова «как-нибудь» и «кофе» растворились в длинных, бессмысленных гудках, как только Диана нажала красную кнопку. Она стояла, глядя на потухший экран телефона, потом на пламя зажигалки. «Как-нибудь». Пустое место. Никаких планов. Никаких обязательств. Никакой надежды. Обещание устроить день рождения оказалось ложью. Предложение «кофе как-нибудь» — жалкой подачкой, чтобы заглушить собственный дискомфорт. Она задула пламя. В комнате снова стало серо и тихо.
Волна горячего, беспричинного гнева внезапно накатила на нее. Не на Дашу. На все. На эту пустоту. На этот торт. На эти дежурные слова. На эту жизнь, которая вдруг съежилась до размеров душной квартиры и офисного стола. Она резко развернулась, и ее нога со всей силы пнула картонную коробку, притулившуюся к шкафу. Она давно стояла там — полузабытая, пыльная. Коробка с надписью «Разобрать» и датой двухлетней давности.
Коробка взлетела, перевернулась в воздухе и грохнулась на бок. Содержимое вывалилось наружу с шумом, похожим на вздох: старые открытки, папка с рисунками из школы, несколько потускневших фотографий в бумажных уголках… И потрепанный блокнот в кожаном переплете, когда-то темно-синем, а теперь выцветшем до серо-голубого. Он шлепнулся на пол рядом с ее ногами, раскрывшись на какой-то странице.
Диана замерла, дыхание сбилось. Она узнала его мгновенно. Её блокнот. «Книга Великих Планов». Она медленно присела на корточки, отодвинув фотографию с их совместной поездки на море (улыбки во весь рот, мокрые волосы). Подняла блокнот. На обложке — чуть потертая, но все еще яркая наклейка с Эйфелевой башней. И ниже, ее собственным, тогда еще угловатым подчерком, выведенная перманентным маркером дата: «2019. Планы до 25!»
Двадцать пять. Казалось, это такой далекий рубеж, за которым ждет только счастье и исполнение мечт. Они писали этот список вместе, сидя на полу в комнате Даши, под аккомпанемент гитары и хихиканья. Мечтали вслух, спорили, добавляли пункты. Это была их капсула времени. Их обещание будущему.
Рука дрожала, когда она открыла блокнот на случайной странице. Чернила немного выцвели, но почерк читался ясно. Дашин, округлый и размашистый:
Увидеть Фестиваль Плавающих Фонариков в Тайланде! (Загадать самое важное желание!)Попробовать настоящий круассан и шоколадный эклер в Париже! (И найти то самое кафе у Сены!)Найти в Праге легендарное кафе, где Эрих Мария Ремарк писал «Триумфальную арку»! Сидеть там целый день, пить кофе и чувствовать историю! Купить смешные одинаковые шляпы на рынке в Барселоне! Забраться на рассвете на гору и встретить солнце! (Любую!)
Рядом с каждым пунктом — ее собственный, более острый подростковый почерк с восклицательными знаками, дополнениями, подчеркиваниями: «Самый большой фонарь!», «И миндальные печенья! Там должны быть лучшие!», «Обязательно взять блокнот и писать там!», «Шляпы — ОБЯЗАТЕЛЬНО самые дурацкие!», «И спеть нашу песню на вершине!».
Она перелистывала страницы. Планы становились мельче, но не менее важными тогда: «Сходить на премьеру нового фильма Гарика Сукачева в полночь!», «Научиться готовить суши дома (и не отравиться!)», «Устроить пижамную вечеринку с просмотром всех частей «Криминального чтива»!», «Прыгнуть с тарзанки! (Хотя бы одной!)», «Нарисовать совместную картину и продать ее за бешеные деньги!».
Теперь все это казалось невыносимо наивным. Глупым. Детским лепетом. Не только планы. Вся та вера — в то, что дружба бывает навсегда, что мир открыт и добр, что «мы» — это нерушимая крепость, против которой бессильно время, расстояния и глупые ссоры. Эта вера рассыпалась в прах, как старая штукатурка, обнажив холодные, неуютные стены реальности. Блокнот был не просто списком желаний. Это был памятник иллюзиям. И его пыльные страницы смотрели на нее теперь не с надеждой, а с немым укором и бесконечной, щемящей грустью по тому, что умерло, так и не успев по-настоящему родиться. Она сидела на полу среди вываленных воспоминаний, сжимая в руках кожаную обложку, а яркая помада на губах вдруг показалась самой горькой насмешкой над этим днем, над этой жизнью, над этой безвозвратной потерей.
— Ну, здесь меня больше ничего не держит, — сказала она вслух, смиряясь с произошедшим.
Глава 3
Бледно-голубой свет экрана ноутбука был единственным источником света в комнате, выхватывая из полутьмы край стола, папку с документами и распечатанный посадочный талон. Он лежал, не просто как документ, а как приговор без апелляции. «OSL. 21:30». Три часа. Всего три часа. И что потом? Снег Осло смоет следы? Или просто засыплет ту же самую боль, только в другом часовом поясе? Осло. Пункт номер пять в их «Книге Великих Планов». «Потому что там фьорды, Дик! Потому что там Эдвард Мунк кричал в своей тоске! Мы тоже покричим!» — хохотала Даша, разливая дешевое вино по стаканам. Теперь этот город был не мечтой, а бегством. От квартиры, пропитанной эхом смеха, ставшего ядовитым. От стен, которые видели, как они падали со смеху на этом самом полу. От призрака Даши, который теперь везде — в скрипе двери шкафа, в запахе старой краски из прихожей, в самом воздухе.
Чемодан, недорогой, темно-синий, с потертостью на левом углу — след неудачной поездки в прошлом году — стоял у двери ещё вчера. Собранный не просто аккуратно, а с маниакальной точностью солдата перед дезертирством. Каждая вещь — взвешена на незримых весах «взять/оставить». И главный груз — не свитера, не документы. Груз — знание. Диана знала это с ледяной, неоспоримой ясностью, пронзающей любую иллюзию: Даша не позвонит. Не ворвется в последнюю минуту, сбивая с ног, с разноцветными воздушными шарами, перетянутыми ленточками («Как тогда! Как тогда!» — кричал внутренний голос, тут же освистанный разумом), не закричит задорно, задыхаясь: «Сюрприз! Подумала, я тебя отпущу одну? Мы едем покорять фьорды! Вместе!», как сделала это, когда им было по семнадцать, и Диана в панике, с красными от слез глазами, собирала рюкзак, чтобы сбежать от проваленных предварительных экзаменов к тете в скучный, душный пригород. Тогда Даша ворвалась, как ураган спасения, с билетами на поезд до самого моря, купленными на ВСЕ ее сбережения от репетиторства по алгебре. «Экзамены? Фиг с ними! Пересдадим! Жизнь — один раз, Дик! Один чертов раз!» — орала она, обнимая ошарашенную, плачущую от облегчения Диану. Один раз. Одна жизнь. И где та жизнь теперь? Теперь тишина в квартире была не просто пустотой. Она была гулкой могилой для всего, во что они верили. Тишина окончательная.
Диана медленно провела пальцем по билету. Бумага была гладкой, холодной, как могильная плита. «Осло, 21:30». И этот шрифт… Узнаваемый с первого взгляда. Тот же самый, что использовала та дешевая турагентура «Глобус», куда они забежали тогда, полные дерзости и абсурдной веры в безграничность своих возможностей, схватив охапку ярких, пахнущих свежей печатью буклетов. Тот же самый, что был в их распечатанных (и благополучно сгнивших в ящике стола) маршрутах по Европе. Издевка. Круговая порука прошлого, назойливо напоминающая о каждом невыполненном обещании, каждой разбитой вдребезги иллюзии. «Покорим Европу!» Какие наивные идиотки. Она ощущала, как знакомая, едкая горечь поднимается к горлу, кислая и тяжелая. Почему все, к чему прикасалось наше «вместе», превращается в яд? Даже шрифт на билете.
Телефон завибрировал. Негромко, но настойчиво, на стеклянной столешнице, словно настойчивый стук в дверь сознания. Диана взглянула. Имя вспыхнуло на экране, как удар электрошокера по незащищенному сердцу: «Даша». Предательски, вопреки всем доводам разума, всем урокам боли последних недель, сердце рванулось в груди, забилось бешено, срывая ритм дыхания. Зачем? Почему СЕЙЧАС? Когда я уже почти смирилась с тишиной? Когда чемодан стоит у двери? Чтобы снова дернуть за ниточку? Чтобы увидеть, как я дернусь? Она схватила аппарат, сжала его в руке так, что стекло затрещало под давлением пальцев, а корпус впился в ладонь. Будто могла выдавить из этого куска пластика и кремния правду. Настоящую. Не ту фальшивую ноту в голосе, не эти вечные «сложно» и «Лера». Правду о том, когда все пошло под откос. Почему десять лет общего дыхания, смеха, слез, пота и крови (буквально — вспомнился порезанный палец Даши при резке тех дурацких джинсов!) оказались легковеснее проблем какой-то Леры? Что ей на самом деле нужно