Первые попытки осмысления
Известнейший писатель, автор многих знаменитых произведений, среди которых российскому читателю хорошо известны «Степной волк» и «Игра в бисер», нобелевский лауреат Герман Гессе, проживший большую часть жизни в Швейцарии, рассказывал в своих письмах уже после войны, как часто он сталкивался с людьми, которые всячески пытались оправдать свое согласие «построиться» и выполнить приказы нацистской власти.
Тем самым они присоединялись к тем, кто сыграл роль в массовом опьянении и совращении. Эти «поэты и мыслители» не слышали стонов жертв, не ощущали невероятного страдания, выпавшего на долю огромного количества людей, не чувствовали испорченности, изнасилованности языка, который уже не имел ничего общего с народным или просто родным языком и превратился в средство пропаганды. Это был ужасающий партийный жаргон, продукт разложения, мусор в самом низменном смысле слова, «путем манипуляций доведенный до варварских «окончательных решений» в рамках невероятной технической машинерии», как писал впоследствии один из критиков режима. И писал он это, размышляя о роли философа Хайдеггера, который не постеснялся в 1935 году говорить о «внутренней правде и величии» национал-социализма, чем запятнал свое имя. Это тоже к вопросу о выборе пути на сложных перекрестках истории…
Вернемся, однако, к воспоминаниям Германа Гессе. Некий промышленник, отец семейства и образованный человек, задавал ему в письме вопрос: что, по его мнению, должен был делать в годы гитлеризма «порядочный немец»? Ведь он не мог ничего предотвратить, ничего предпринять против Гитлера, ибо это было бы безумием, которое стоило бы ему свободы, а потом и жизни. Гессе признавался, что мог ответить ему только одно: опустошение Польши и России, «безумная попытка» захватить Сталинград тоже были «небезопасны», но большинство немецких солдат, если не все, делали это «истово, от всей души». И почему, продолжает Гессе, немцы открыли для себя Гитлера только в 1933 году? Разве они не должны были понять, что он за тип, уже после Мюнхенского путча? И почему они саботировали «единственный благодатный плод» Первой мировой войны – Веймарскую республику, вместо того, чтобы ее поддерживать? Зато они обеими руками голосовали за Гинденбурга и потом за Гитлера, при котором стало «жизненно опасно быть порядочным человеком».
Продолжая мысль Гессе, нельзя не задуматься о том, как мог Гитлер, этот амбициозный и наглый тип, вообразивший, что имеет право затевать войны, бросать в пекло массы людей и распоряжаться их судьбами, забраться на главный пост в стране? Конечно, сыграли роль разнообразные интриги, говоря современным языком, во властных структурах. Но все же! Он был встречен на «ура» массами сограждан. Демагог, полагающий, что он навсегда, и что в его руках будущее страны, жаждет войти в историю как ее спаситель. И поначалу ему необыкновенно везет. С помощью подручных пропагандистов ему удается сформировать милитаристское сознание в обществе, посеять агрессивные экспансионистские настроения. Людей сгоняют в стаю – на почве мифов о «державной мощи» и «национальном величии». Под лозунгом патриотизма он превращает в своих сторонников оболваненные пропагандой массы. Недаром после войны слова «патриот» и «патриотизм» надолго станут в Германии непристойными и непригодными – ни один порядочный человек, ни один уважающий себя литератор или журналист их не употребит…
Герман Гессе напоминает, что немцы, еще до Гитлера, с восторгом приняли ультиматум Австрии Сербии, с которого началась Первая мировая война. Сколько тогда пришлось пережить таким людям, как Ромен Роллан или Стефан Цвейг (который, уже во времена фашизма, покончил с собой за границей), как многие другие деятели культуры, в том числе и Гессе. Но тогда «никто не хотел обсуждать, не хотел дискутировать, учиться думать…»
Многие старые знакомые Гессе, которые раньше годами находились с ним в переписке, прекратили ее, когда поняли, что эта переписка с ним, человеком, находившимся под строгим надзором, может принести неприятности. А теперь они сообщают, что живы, что всегда думали о нем с теплотой и завидовали ему: ведь он живет в Швейцарии, что они никогда не симпатизировали нацистам. Однако многие из авторов этих исповедей годами состояли в нацистской партии. А теперь повествуют о том, как одной ногой были в концлагере. И Герман Гессе отвечает им, что принимает всерьез только тех противников Гитлера, которые были обеими ногами в лагере, а не одной в лагере, а другой в партии.
Гессе также напоминает своим корреспондентам, что в «швейцарском раю» в годы войны многим, вроде него, приходилось каждый день ждать «добрососедского визита коричневых дьяволов» и что в этом самом «раю» людей из «черного списка» ждали тюрьмы и виселицы. Правда, добавляет он, им, «черным овцам», эти самые «новые организаторы Европы» иногда подсовывали какую-нибудь приманку. Так, в то время, когда у Геббельса и Розенберга он был на самом плохом счету (что, повторим, могло повлечь за собой вышеупомянутые смертельные последствия), его, к величайшему его же изумлению, пригласил приехать в Цюрих один весьма известный житель Швейцарии, чтобы обсудить участие Гессе в основанном Розенбергом «Союзе европейских коллаборационистов»…
Есть среди его корреспондентов и такие, продолжает Гессе, которые признаются, что тогда, примерно в 1934 году, они, в результате «трудной внутренней борьбы», вступали в нацистскую партию исключительно ради того, чтобы создать противовес «слишком диким и брутальным элементам» (какое знакомое оправдание!).
И есть среди них люди, которые в те годы открыто и однозначно помогали тащить «триумфальную колесницу Гитлера» и которые рассказывают о своей жизни так, словно ничего зазорного не произошло. Будто они не помогали дискредитировать и уничтожать его произведения и его самого! Ни один не пишет, что раскаивается, что теперь видит все по-другому, что был «ослеплен». И ни один не говорит, что был и остается нацистом, ни о чем не жалеет и вины своей не признает. «Да и где найти хоть одного нациста, который остался верен своему делу, когда все пошло вкривь и вкось», т. е. когда наступила военная катастрофа. Да, добавляет Гессе, от всего этого подступает тошнота и становится плохо. Между тем некоторые требуют, чтобы он заступился за Германию, приехал туда, поучаствовал в «перевоспитании». А еще больше немцев ожидают от него, чтобы он как «нейтрал» вступился за «человечность» и выразил возмущение поведением «оккупационных армий»…
Охарактеризовать духовную ситуацию в Германии после краха Третьего рейха пытался Ойген Когон, ставший в 1946 году соиздателем культурно-политического журнала «Франкфуртер хефте». С 1938 по 1945 год он был заключенным Бухенвальда. Чудом выживший в концлагере и позднее написавший книгу «Эсэсовское государство», он был потрясен произошедшим со страной (не говоря уже о собственной судьбе). Он писал в апреле первого послевоенного года о людях, которые были «словно под гитлеровским гипнозом».
В годы нацизма они или пугливо прятались в свои норки в надежде, что «пронесет», что минует их чаща сия, или «с поднятой головой» присоединялись к национал-социалистическим ордам. Это были «партайгеноссен», руководители военной промышленности, гитлерюгендовские знаменосцы, начальницы женских объединений, смотрители кварталов, девицы и «солдаты, солдаты, солдаты», которые своим блицкригом изничтожали Европу. Все они были «загипнотизированы им». А он, вождь, фюрер, продолжал гнать их «в огненный бомбовый дождь последних дней войны». И «рухнув в пропасть нужды и запустения, выжившие в конце концов проснулись среди руин и трупов…» «Как это могло произойти? Этого не может быть!» – восклицали они. «Всего этого мы не знали!» Последние слова автор просил набрать жирным шрифтом. Мы уже упоминали, что в одной из своих книг, много позднее, нобелевский лауреат Гюнтер Грасс, рассказывая о своем пребывании в лагере для военнопленных, говорил о реакции своих товарищей по заключению на сообщения о раскрывшихся гитлеровских преступлениях. Его «камрады» восклицали почти слово в слово то же самое, о чем говорит Ойген Когон: этого не может быть, никогда немцы не могли такого совершить, мы ничего не знали.
«Голос совести в этой стране еще не проснулся», – продолжает Когон. После дифференцированного и критического анализа тезиса о «коллективной вине», о методах «воспитания и просвещения», которыми пользовались союзники, он все же выражает надежду, что «оглядываясь назад, Германия поймет самое себя», что «искаженное лицо» страны вернет себе человеческие черты. И тогда, считает он, стране «не надо будет бояться судей, потому что она честно осудит себя сама». Ей придется признать все «заблуждения, преступления, кровавую вину, позор и нищету», чтобы обрести «свободу и человеческое достоинство». И в первую очередь это касается «поэтов и мыслителей», страной которых когда-то считалась Германия. Особенно это относится к тем из них, кто оставался там в нацистские времена и кто должен был бы устроить «судный день» над самим собой. Некоторые из них действительно стремились честно подвести итоги, некоторые «слезливо оправдывали себя, многие молчали».
Одним из таких «великих молчунов» был уже упомянутый философ Мартин Хайдеггер, имевший «общие корни» с немецким фашизмом (как пишет уже другой автор). Общие корни произрастали из того же иррационализма и той же «опасной романтики, смешанной с национализмом и неприязнью к инакомыслящим». И хотя нацизм не был ни философией, ни мировоззрением, он прошел «практическую проверку» в газовых печах Освенцима и Терезиенштадта. Так что поворот «фрайбургского мыслителя» к немецкому фашизму не был случайной ошибкой…
Вступительное слово к вышедшему впервые в ноябре 1945 года журналу «Ди Вандлунг» (это слово означает нечто очень важное для той поры: изменение, перемена, преобразование) написал другой видный немецкий философ – Карл Ясперс. В отличие от своего коллеги он занял принципиально иную, позитивную позицию по отношению к необходимости коренного поворота Германии к подлинным человеческом ценностям. «Мы потеряли почти все: государство, экономику, обеспеченные условия физического выживания и, что еще хуже, действенные и всех нас связующие нормы, моральное достоинство, объединяющее самосознание народа», – пишет Ясперс. Он вспоминает финальные строки стихотворения Андреаса Грифиуса, поэта времен Тридцатилетней войны, «Слезы отечества, год 1636», отразившие кровавый опыт того времени: «Но что позор и смерть, что голод и беда, /Пожары, грабежи и недород, когда / Сокровища души разграблены навеки?!» (Пер. Л. Гинзбурга).