И. М.) покорно обслуживает машину уничтожения. В противоположность прежним формациям СС и гестапо гиммлеровская организация рассчитывает не на фанатиков, не на маньяков и не на садистов; она рассчитывает исключительно на нормальных людей вроде г-на Генриха Гиммлера…
…За фасадом пропагандируемых и утверждаемых «национальных доблестей», как «любовь к отечеству», «немецкое мужество», «немецкая верность» и т. д., скрывались действительно существующие национальные пороки… За шовинистическими притязаниями на «верность» и «мужество» пряталась роковая склонность к неверности и предательству из оппортунизма… Если обстоятельства вынуждают «отца семейства» убивать людей, то он не считает себя убийцей, раз он делает это не по склонности, а по необходимости…
Эти люди чувствуют инстинктивно, что в идее человечества, выступает ли она в религиозной или гуманистической форме, содержится обязательство общей ответственности, которую они не хотят на себя взваливать…
А между тем… идея человечества есть единственная гарантия от того, что некая «высшая раса» будет чувствовать себя обязанной следовать закону о «праве сильнейшего» и истреблять «низшие, непригодные для жизни расы»… Сохранять не-расистские взгляды становится все труднее, потому что с каждым днем делается все более ясным, какое бремя для человека это человечество», – горько иронизирует Ханна Арендт.
В той же «Бундесреспубликанской хрестоматии» (изданной в 1978 году Германом Глазером), из которой здесь приводятся цитаты, содержится, в частности, и интереснейшее описание Освенцимского процесса, который начался в 1963 году во Франкфурте-на-Майне. Речь идет о написанном для журнала «Дер Монат» в 1964 году репортаже писателя и журналиста Хорста Крюгера, который позднее вошел в его книгу «Разрушенный дом. Юность в Германии». В послесловии автор пишет: «Поколение тех, кто был свидетелем, соучастником, противником, в любом случае современником Адольфа Гитлера, начинает сокращаться. Надвигается время, когда свидетелей тех 12 лет почти не будет». Но, считает Крюгер, необходимо сохранить в памяти то, из чего следует извлечь уроки. Попав на Освенцимский процесс, где судят тех, кто осуществлял уничтожение людей, т. е. непосредственных исполнителей, он испытывает глубокое волнение. Тех, кто все это задумывал – бесноватого фюрера и его главных подручных – к тому времени уже осудили жизнь, история и Нюрнбергский трибунал. Непосредственного организатора Эйхмана после суда в Иерусалиме повесили. Таким образом, все они получили по заслугам. Но оставались «рыбешки помельче» – надзиратели, умельцы по части газовых печей, крематориев и прочие. Инициатором так называемого Освенцимского процесса был смелый человек – гессенский прокурор Фриц Бауэр (он же был и инициатором репортажа, который здесь цитируется).
Хорст Крюгер пишет, что поначалу хотел быть просто зрителем. Но потом понял: его так волнует происходящее, что он не может оставаться в роли наблюдателя. Временные рамки сдвигаются, кинолента жизни разматывается назад, прошлое становится настоящим. Он встречает знакомого репортера, который каждый вечер сообщает своей радиостанции о процессе и знает всех, кто на нем присутствует. «А где же, собственно, обвиняемые?» – спрашивает Крюгер. Коллега смотрит на него иронично и удивленно: «Разве вы не видите? Вот прямо перед вами и вот те господа в креслах. И те у окна, и те в гардеробе». «И тогда, – пишет Крюгер, – я впервые понимаю, что все эти любезные люди в зале, которых я принял за журналистов или адвокатов или зрителей, что они и есть обвиняемые, что их абсолютно невозможно отличить от всех нас… Никаких отличий. И я внезапно думаю о фильме, который видел вскоре после войны. Он назывался «Убийцы среди нас». Это было 17 лет назад… Я осторожно приближаюсь к большим кожаным креслам у стены. Пятеро располневших добродушных господ сидят там, попивая кока-колу, покуривая сигареты и беседуя. Самый старший в безупречно сидящем темно-синем костюме, белый как лунь, с красноватым лицом… И мой коллега говорит: «Это Роберт Мулька, оберштурмбанфюрер СС и адъютант начальника лагеря Хёсса. Сегодня он коммерсант в Гамбурге… Его обвиняют в том, что он был ответственным за оборудование и налаживание безупречного функционирования газовых камер, а также за доставку необходимого для умерщвления людей газа «циклон Б». А еще его обвиняют в соучастии в селекции заключенных по приезду в лагерь и в транспортировке отобранных для умерщвления людей к газовым камерам».
Хорст Крюгер признается, что, наблюдая за этими людьми, испытывает чувство растерянности, стоит «молча, как немой»: ведь «убийцы выглядят так безобидно, так добродушно…» И тут он понимает, что «эти раздобревшие господа являются не обычными убийцами, которые убивали в состоянии аффекта, в порыве страсти или от отчаяния… Эти – современные, до сей поры не известные убийцы, функционеры массового умерщвления, бухгалтеры, нажиматели кнопок, росчерком пера приводящие в действие всю эту машинерию: технари… маленькие управленцы из большой империи Эйхмана – убийцы за письменным столом. Здесь перед нами новый стиль преступлений: убийство как управленческий акт». Убийцы, больше похожие на «корректных чиновников».
И Крюгер внезапно осознает, что повсюду, и непосредственно перед ним, и вокруг, сидят эти «симпатичные убийцы». Вот, например, некий Бруно Шлаге, «обвиняемый №8», что-то вроде десятника каменщиков, простое, несколько примитивное лицо, редкие волосы ежиком… Ему предъявляют обвинения в том, что он участвовал в так называемых опорожнениях бункеров, вытаскивал из камер заключенных для расстрела у печально знаменитой «черной стены». И к тому же, судя по всему, участвовал в самих расстрелах».
А вот «обвиняемый №13». «Он выглядит так симпатично и спокойно, что я охотно взял бы его к себе служащим. Его обвиняют в том, что он в октябре 1941 года при первом умерщвлении людей в газовой камере, которое происходило в подвале блока 11, вводил отравляющий газ «циклон Б» в подвальные помещения, в результате чего были умерщвлены 850 советских военнопленных и около 220 заключенных из лагерного лазарета… Его нынешняя профессия – бухгалтер…»
Автор репортажа листает документы, читает, что пишется об обвиняемом Вильгельме Богере. Добавим от себя, что это, наряду с Мулькой, один из самых известных персонажей Освенцимского процесса. «Он сидит в одном из первых рядов, его номер – 3, он коммерческий служащий… Что же это такое, думаю я. Выходит, СС состояла из одних бухгалтеров? Я всегда думал, что это были герои, богатыри, настоящие немецкие мужчины. Читаю дальше, что там говорится о селекциях, отборах, умерщвлении газом, массовых расстрелах и «черной стене». Все это преступления, которым несть числа, массовые убийства, непредставимые и анонимные. Там мало сказано о Богере, но вдруг я натыкаюсь на строки: «Наряду с этим Богер ответственен за множество отдельных преступлений». Так, он обвиняется в том, что в блоке 11 двумя пистолетными выстрелами убил секретаршу Тофлер; 60-летнего священнослужителя так долго держал головой в воде, пока тот не умер; с расстояния в три метра расстрелял из пистолета польскую пару с тремя детьми; польского генерала Длугишевского, который от голода превратился в скелет, запинал ногами до смерти; осенью 1944 года после подавления восстания зондеркоманды крематория приказал ста заключенным лечь на землю и вместе с другими эсэсовцами пистолетными выстрелами в затылок уничтожил их…
После войны, не зарегистрировавшись в полиции, Богер много лет жил в районе Крайлсхайм, где работал у крестьян. Позднее стал коммерческим служащим в Штутгарте».
Хорст Крюгер продолжает: «Вот он снова – бравый, надежный бухгалтер… человек, на которого можно положиться, который может спокойно спать и наверняка снова имеет камрадов, семью, словом – устроился. И если бы в Гессене… не было такого смелого, мужественного человека – генерального прокурора земли Гессен Бауэра (счастливый случай в нашей юстиции, чудо в нашем чиновничьем государстве) – и если бы этот Фриц Бауэр еще годы назад не решил: «Мы проведем этот процесс, будет он популярным или нет, мы проведем его здесь во Франкфурте!», – то Богер, возможно, все еще сидел бы в Штутгарте над своими коммерческими бумажками… и в его сны не врывались бы его жертвы. И Мулька, умный, образованный, пожилой, бывший адъютант Хёсса и успешный бундерсбюргер, занимался бы по-прежнему в Гамбурге импортом кофе, нашел бы общий язык с заграницей, был бы демократом, «ориентированным на Запад», поддерживающим ХДС…
Как, собственно, можно после Освенцима стать снова таким пристойным с виду и трудоспособным бундесбюргером? – размышляет Крюгер. – Как это получается? Что говорят об этом врачи, психологи, психиатры? Все обвиняемые имеют свои дома, свои позиции, они усердны и успешны… Вот они, впереди Освальд Кадук – «обвиняемый №10», по профессии мясник и еще санитар. Его лицо – одно из немногих здесь, вызывающих отвращение. Он был, наверное, тем, кого представляешь себе, думая об убийцах в концлагерях, видя их в кошмарных ночных снах: всегда брутальный, часто пьяный. Его обвиняют в тысячах убийств, но и здесь мне кажутся более показательными маленькие приватные проявления дьявольщицы: кого-то задушить, забить до смерти, пытать, бросать заключенных на колючую проволоку, повешенного, у которого не вовремя оборвалась веревка, отхлестать плетью и снова повесить… стрелять заключенным в живот, и так годами, потому что этого хотел Гитлер, и потом, в 1956-м тот самый Кадук прибывает в Западный Берлин… и становится санитаром, и сегодня его пациенты сообщают в письмах, адресованных Франкфуртскому суду, что он был хороший, добросердечный, заботливый санитар…
И снова я с испугом думаю: … Может быть, это раскаяние, искупление, внутренний поворот? Но то, каким видится этот Кадук рядом со своим адвокатом, толстый, без шеи, типичный мясник, массивный, самоуверенный, хитро защищающий себя, нет, он не производит впечатления раскаявшегося… И если бы в один прекрасный день его не выдернули из больницы, где он работал санитаром, то в 70 или 80 лет он умер бы в Западном Берлине, заслуженный гражданин, который получил бы свою пенсию и какой-нибудь значок за заслуги, гражданин свободного мира.