Возвращаясь к роману «Город за рекой», необходимо подчеркнуть, что, размышляя о войне, автор изображает ее как часть все того же вечного круговорота, хотя, напомним, роман писался, несомненно, под впечатлением от страшной войны. Роберт посещает казарму, где собраны солдаты разных армий и эпох – они до сих пор спорят о том, чья сторона победила, ибо каждый из них был убит до исхода сражения. Звучат националистические лозунги, солдаты строятся в шеренги – «похоронная процессия истории». Можно считать, что роман не просто антивоенный, он еще и пацифистский: война – бесконечный стереотип «все той же глупости».
Абсурдности «холостого хода истории» противопоставлен в романе дух творчества, воплощающий жизнь подлинную, а не мнимую, внутреннее очищение, единственно обладающее ценностью. Сокровищницей духа, который находится вне изображенной бессмысленной машинерии, является Архив, которому посвящены важнейшие страницы романа. Собственно, Роберт Линдхоф и приглашен в «город за рекой» для работы в Архиве, ему отведена роль «хрониста», которую, по правилам города, играет «гость», то есть живой человек. В Архиве собрана сумма всех подлинных традиций человечества. Архив – это суд, где письменное слово подвергается такому же контролю, как прожитая человеком жизнь. Право на вечность имеет только «слово» – в подземном городе нет картинных галерей, музеев, музыкальных учреждений, ибо «вернее всего служит духу письменное слово».
Дух, слово, поэзия – вот что связывает времена, эпохи, прошлое и будущее. Дух, по Казаку, равнозначен «подлинному», неподдельному. Сила слова, поэзия предстает в романе как олицетворение жизненного начала, противостоящего смерти и разрушению. Выступая перед кастой чиновников, герой романа цитирует стихи, и благодаря силе поэтического слова он как бы вызывает к жизни то, что чуждо разрушенному городу: белые облака, прохладный ветер, летящего мотылька. В этой сцене лексически подчеркнут контраст между мертвым миром («зал без окон», «мрачное здание», «развалины, руины»), крайним бюрократизмом местных установлений («референты, делопроизводители, протоколисты», «секции городского управления») и многообразием, яркостью живой природы. Серые, безжизненные краски, холодные тона, несущие на себе печать распада и смерти, на мгновение уступают место теплым краскам жизни – Роберт рассказывает о шуме лесов, сверкании морской воды, переливах зелени. И конечно, за всем этим снова проглядывает мотив бюрократизации смерти и «убийц за письменным столом».
В финале романа герой на какое-то время попадает на родину, видит там искалеченных людей, гигантские кладбища, «страшные следы военных лет и времени беды» – жизнь на земле оказывается немногим лучше жизни в «городе за рекой». Этот страшный «здешний» мир несет на себе «неизгладимую печать» пережитой катастрофы. Ощутив безграничность человеческих страданий, ужас катастрофической ситуации, Роберт умирает – возвращается, на сей раз навсегда, в подземное царство. Ведь страшный земной мир перестал быть его миром. Один из важнейших итогов романа: смерть должна служить жизни, мертвые своим трагическим опытом – служить живым. Обращаясь к погибшим солдатам, герой призывает их «перейти через реку», вернуться к живым, являться им во сне, чтобы предостеречь, напоминать об ужасах войны, дабы «настоящее их смерти спасло будущее жизни».
Тема смертности человека и бессмертия духа, как и тема бездуховного существования, возникает на ином художественном материале в романе Германа Казака «Большая сеть». Имея в виду современную реальность, необходимо оговориться, что речь идет не об интернете – во времена Казака ни о чем подобном никто и не помышлял. В своих внешних реалиях этот роман связан с действительностью Западной Германии после войны, повествует, по словам автора, о «современной ситуации» на примере «немецкой провинции середины века» (речь идет о веке двадцатом), которая предстает как обобщенная «европейская арена действия». Казак стремился, по его признанию, наглядно показать, что «угрожает человеческому существованию» в послевоенном мире, испытавшем войну и нацизм.
В этом романе автор попытался уйти от чистой символики, показать «реалистично и без карикатурности» жизнь небольшого западногерманского города 50-х годов. Однако символический замысел этого романа очевиден. В некий безымянный город приезжает коммивояжер, агент парфюмерной фирмы, называющий себя Икс – воплощение заурядности и безликости. Внешне и городок такой же безликий, стандартный, как и герой. Однако события здесь происходят весьма невероятные. Например, в городе для привлечения туристов организуется музей под названием «Человеческий сад» (по аналогии с ботаническим или зоологическим садом), где в стеклянных будках выставляются разные типы людей. И это, скорее всего, следует трактовать как иллюстрацию к теме обесценения человека. К тому же над жителями властвует непроницаемо засекреченная «Статистическая академия» – инстанция, которая контролирует все происходящее в городе. И снова – хотя, быть может, это и некоторое упрощение – напрашивается ассоциация с полнейшей подконтрольностью человека в обюрокраченных тоталитарных режимах и с существовавшей в нацистской Германии системой подавления личности.
Многое здесь заставляет думать об Оруэлле, которого Казак, скорее всего, в то время еще не знал (хотя, может быть, и знал, никаких свидетельств тому нет). В один прекрасный день на стенах домов и оградах изображаемого города появляются плакаты, подписанные некоей таинственной аббревиатурой, которую жители расшифровывают как «Институт для Европы». «Институт» отдает устрашающие приказы – людям запрещают уезжать за пределы города, урезают продовольствие до уровня голодного пайка, детей забирают в интернаты, где калечат чудовищным воспитанием, превращая в бездумных исполнителей команд. Искусственно создается почти военная ситуация, чрезвычайное положение. Сводятся на нет, ликвидируются все демократические права – «Люди оказались в плену». При этом царит полнейшая неизвестность, никакой информации о происходящем и его причинах не поступает. Да и в любом случае всякая информация до граждан не была бы допущена. Таинственный «Институт» настолько завладел городом, сознанием людей, что все покорно и тупо выполняют самые нелепые или жестокие предписания. Господствует полнейший конформизм, абсолютная и всеобщая готовность выполнять любые приказы, полная приспособляемость, которую в своих реакциях и своем поведении демонстрирует герой романа Икс. Лишь очень немногие решаются на протест. Местный пастор, например, воспротивившийся деятельности «Института», оказывается в тюрьме, где его «перевоспитывают». В конце романа выясняется, что «Институт» – мистификация. За таинственной аббревиатурой скрывается международный киноконцерн, который намерен запечатлеть на пленку жизнь и нравы послевоенной Европы: голод, страдания людей, включая запланированную катастрофу, жертвой которой становятся жители города. На них сбрасывают бомбу, притом отнюдь не декоративную, а настоящую…
Концепция романа связана с представлением о бессилии человека перед мощными, навязанными ему анонимными силами. Сходные идеи возникают и в стихах Казака. Одно из них называется «В большой сети» (или «В большой паутине»). Казак будто предугадал возникновение Интернета. Точнее, просто получилось так, что название звучит очень актуально. Но речь в стихотворении идет о некоем страшном пауке, жадном до человеческой крови. В его паутине, протянутой от континента до континента, «сердце будущего, сон народов»: «Бездумные властители, несущие на себе проклятье, спутники паука, час за часом, десятилетие за десятилетием затягивают в паутину мужчин, женщин, детей. Все мы висим, пойманные и беззащитные, добыча большой паутины, отданные во власть ненасытных лап великана и его смертоносных челюстей». Этот образ возникает у Казака неоднократно: «Паук мира, с когтями сфинкса, ненасытно питающийся нашей жизнью, остается властителем адского времени…» Большая сеть, паутина, в которую затянут беззащитный человек, – все та же аллегория рока, бессилия человека перед чудовищными преступлениями.
Все, что изображает Казак, в значительной мере определено трагическим опытом прошлого, недавней истории. Именно война, по словам Казака, открыла перед ним во всем ужасе не только картины разрушений, страданий, бедствий: пережитая катастрофа породила тяжелое разочарование «духовной суетой». Деятельность, активность предстают как «пустой шаблон». История о том, как насильственно перекраивается, корежится жизнь целого города, как некая анонимная сила, узурпировавшая власть, контролирует поступки, поведение и мысли граждан, поощряя полное послушание и карая за малейшее сопротивление, как в государственных учреждениях увечат детей, развращают их души, как подавляется, разрушается личность, – была подсказана автору недавней историей его страны, опытом двенадцати лет нацистского господства. В то же время трудно игнорировать выраженное в романе стремление автора к универсализму. Его сатирический гротеск очень убедителен – например, в сцене спортивных состязаний, когда мяч начинает играть людьми. Автор ярко разоблачает бюрократическую машинерию как проявление того, что Теодор Адорно назвал «ущербным существованием». Конечно, намеренная всеобщность этой сатиры допускает различные толкования; в конце концов Казак был современником не только нацизма, но и других диктаторских режимов. И все же главным импульсом для него была, несомненно, трагическая история Германии, чудовищные преступления нацизма, которые не могли и не должны были пройти бесследно. Об этом свидетельствует творчество всех антифашистских писателей второй половины ХХ столетия.
К числу литераторов старшего поколения, отозвавшихся на нацистское двенадцатилетие и Вторую мировую войну, принадлежит такой выдающийся автор, как Вольфганг Кёппен. В начале 50-х годов один за другим вышли три его романа, принесшие ему мировую известность. Они апеллировали к тем, кто пытался нащупать путь к осмыслению недавнего прошлого. Кёппен принадлежал к демократически настроенным писателям-антифашистам, которые были крайне разочарованы послевоенным развитием Западной Германии раннего периода и выступали против любых проявлений милитаризации и забвения прошлого.