ь. Старая игра? Старая игра». Эта зловещая «игра» означает новые войны и новые могилы.
Автор этих строк неоднократно встречалась с Вольфгангом Кёппеном в 60-70-е годы минувшего столетия. Отвечая на разные вопросы, касавшиеся его творчества, он неизменно упирался в одну тему, которая наложила решающий отпечаток на его жизнь и мировосприятие, – тему фашизма и войны. Он всей душой ненавидел нацистов и проклинал Гитлера, затеявшего войну. И что бы он ни писал после 1945 года, так или иначе, пусть не напрямую, касалось этих волнующих тем. Вот и герой «Теплицы» – недавний эмигрант, не пожелавший жить в нацистской Германии. Но в этом романе все внимание сосредоточено на послевоенной столице ФРГ, и все горькие слова, говорящиеся героем и автором о «боннской теплице», тем или иным способом подразумевают необходимость сделать выводы и извлечь уроки из прошлого, даже когда напрямую об этом не говорится.
Зло, о котором идет речь в романе, воплощено для героя в милитаризме, в невыкорчеванном до конца нацизме, националистическом чванстве, в германской военщине как таковой, в политиках, пытающихся, по мнению героя, вернуть страну на старые рельсы. Он видит все пороки современной ему ФРГ: интриги внутри партий, оппортунизм своих коллег-депутатов бундестага, фальшивый блеск фасадов, продажность прессы, ложь государственных мужей, цинизм, отсутствие моральных принципов. Люди, которые его окружают, – это сборище злых духов: некий журналист, сделавший карьеру в нацистские времена и благополучно продолжающий обрабатывать мозги в боннской «теплице»; некий депутат, интриган и негодяй, занимающий высокий пост; еще один депутат с его болтовней о христианстве и отечестве; обыватели, разглагольствующие о безопасности, – все эти «бараны-вожаки, готовые снова увлечь за собой стадо на бойню». Особенно зловеще выглядит фигура некоего коммерсанта, ловящего рыбку в мутной воде: от него «пахнет старым нацизмом», он стремится к «нацизму новому». Герой с ужасом наблюдает, как активизируются и наглеют все эти «ловкачи», «стреляные воробьи процедурных вопросов, киты регламента», члены парламентских комитетов, похожие на игроков в рулетку – только игра здесь ведется «на людей, на крупные суммы, на будущее». Боннская республика предстает в романе как «большая теплица», политика – как непролазные джунгли, парламент – как цирк, депутаты – как клоуны или игроки, циничные и бесчестные. За этим гневным портретом современной Кёппену реальности проглядывает все еще не осмысленное и не преодоленное прошлое.
Пожалуй, наиболее глубоко и ярко раскрыты занимающие Кёппена проблемы в романе «Смерть в Риме» (1954), который по силе и беспощадности изобличения остается одним из самых впечатляющих произведений литературы ФРГ. На сей раз автор переносит действие в итальянскую столицу. «Вечный город» становится и вполне конкретным, и метафорическим фоном изображаемых событий: его древность, его святые места располагают к размышлениям о судьбах мира, о природе добра и зла, о войне и мире, прошлом и будущем. Однако, хотя Рим играет важную роль в судьбе едва ли не каждого из персонажей, все они, как и действие в целом, неразрывно связаны с ФРГ.
Одной из центральных фигур Кёппен делает нацистского преступника, эсэсовского генерала Юдеяна, заочно приговоренного в Нюрнберге к смертной казни и скрывающегося от возмездия в одном ближневосточном государстве, по заказу которого он закупает в Риме оружие. Юдеян, этот дух насилия, дух звериной ненависти, и сегодня оправдывает совершенные им массовые преступления. С садистским наслаждением вызывает он в памяти образы своих жертв, фотокадры, запечатлевшие нагих женщин на краю рва, груды мертвых тел, детей и стариков, сожженных в газовых камерах. Юдеян – палач, от него веет «трупным запахом», он воплощение всех ужасов, преступлений, всего чудовищного варварства нацизма: «сам он был смертью, грубой, подлой, неповоротливой, бездарной смертью».
Юдеян – чудовищно-гротескный символ, как и его жена Ева, «нордическая Эринния», мечтающая о возрождении Третьего рейха, о «тысячелетней империи», о германском господстве над всем миром. Юдеяна, которому она слепо поклоняется, Ева предпочла бы видеть среди «павших героев», «мучеников» нацизма, нежели живым, но не обладающим прежней властью. Хочется заметить, что спустя почти полтора десятилетия другой писатель, очень, кстати, высоко ценивший Кёппена, создал женский образ, близкий кёппеновской Еве. Речь идет о жене полицейского из романа Зигфрида Ленца «Урок немецкого», о котором еще пойдет речь. Ленц показывает тот же слепой фанатизм, ту же жестокость и беспрекословную веру в «фюрера и рейх», которая заставляет эту женщину не щадить родных детей, бешено преследовать и травить собственного сына, пытающегося дезертировать из вермахта. И очень похожа на них мать героя романа Генриха Бёлля «Глазами клоуна», отправляющая на верную гибель во имя «фюрера и рейха» свою юную дочь.
Рядом с Юдеяном и Евой у Кёппена – эпизодические, но впечатляющие фигуры других последышей гитлеризма: торговец оружием, отвратительный немощный старец, продавец смерти, и генерал с говорящей фамилией Тойфельсхаммер (Дьявольский молот), ярый нацист, снова рвущийся к власти. Фанатичные в своей ненависти, мечтающие о реставрации фашизма, они предстают как устрашающая аллегория зла. И все же это вполне реальные, достоверные фигуры. Их достоверность подтверждена самой историей Германии времен нацистского рейха.
Если Юдеян – персонификация ненависти, разрушения и смерти, то его родственник Пфафрат, с которым он встречается в Риме, – личность подчеркнуто заурядная, лишенная всяких черт исключительности. Бывший «распорядитель финансов фюрера и участник нацистской говорильни», принадлежащий к тем кругам немецкого общества, которые безоговорочно приняли Гитлера, теперь снова у власти, «снова на коне»: он бургомистр, «отец города», он процветает, благоденствует. Такие, как он, проникли во все поры государственного аппарата, заняли руководящие посты, они вновь определяют судьбы страны. Пфафрат – реальное, лишенное всякого демонизма, но оттого не менее зловещее дополнение к Юдеяну. Он лелеет надежду вернуть Юдеяна в ФРГ, то есть помочь бывшему эсэсовскому палачу интегрироваться в боннскую систему. Пфафрат вооружает своего родственника уверенностью, что тот за свои «заслуги перед отечеством», за свой генеральский чин может требовать себе пенсию в Бонне. Ведь речь как никак идет о «верности и вере», о «предъявлении отечеству особого счета». Этот план полон чудовищного смысла: может быть, государство вновь созрело для того, чтобы принять и вознаградить «блудного сына», которому чудом удалось избежать петли?
Пожалуй, Пфафрат воплощает живучесть национал-шовинизма в еще большей степени, чем Юдеян. Связанный корнями с прошлым, он легко адаптируется в любых современных условиях. Юдеян, это слишком откровенное воплощение нацизма, погибает в конце романа; Пфафрат же, слегка перекрасившийся и «подправивший» свои убеждения, умеющий держать нос по ветру, демагогически приспосабливается к любому, едва ощутимому новому повороту. Неистребимость пфафратов подтверждает и юный отпрыск этого семейства Дитрих, многообещающий карьерист, вполне уютно чувствующий себя в обществе отца. Его мало тревожат нравственные проблемы, мысли о преступном прошлом семейства. И даже Юдеян не очень смущает его: дядюшка, пожалуй, не лучший козырь для карьеры, но, возможно, недалеко то время, когда такое родство окажется почетным. Дитрих предстает как символ рвущегося в современность прошлого, тупого, рабского, казарменного духа. Он «представитель порядка, государства, твердой власти». Юный Пфафрат и его папаша воспринимаются как прямые наследники омерзительного героя романа Генриха Манна «Верноподданный»: то же самодовольство, та же наглость в достижении целей, та же любовь к муштре, та же бесчеловечность.
Однако молодое поколение представлено в романе не только этим ничтожным и наглым карьеристом. Кёппен с тревогой и волнением вглядывается в лица молодых соотечественников. Упомянутым выше персонажам противопоставлены двое других – Зигфрид Пфафрат, талантливый композитор, порвавший со своей семьей, и Адольф Юдеян, не приемлющий насилия и ищущий утешения в католицизме. В знак протеста против бесчеловечности родителей Адольф становится священнослужителем. Однако спасения не приносит и церковь. Юноша сомневается в том, действительно ли он, надев одежду священника, отмежевался от преступлений фашизма. Ведь церковь, вспоминает он, была связана «с этой бандой убийц». Официальная церковь не может дать духовной опоры человеку – мотив, сближающий роман Кёппена с произведениями Генриха Бёлля.
Пожалуй, наиболее близкий автору персонаж – Зигфрид. Его можно считать главным героем этого романа. Он ненавидит все то, что воплощает Юдеян, – фашизм, войну, казарменный дух, муштру, угнетение, убийства, попрание человеческого достоинства. Он не может простить Юдеяну и Пфафрату, всему поколению «отцов», что они «развязали войну и принесли людям ужасные страдания», превратили Германию «в страну тюрем, солдафонов и виселиц». И потому он не может жить в этой стране, она слишком связана для него с принуждением, насилием, преступлениями. Он, как и герой «Теплицы», мечтает жить в стране, где люди жили бы «дружеском общении». Но он убежден, что такой страны ему не найти и суждено оставаться бесприютным, «взволнованным зрителем». Он мечтает о свободе, но не знает, как ее обрести, и потому вживается в роль «вечного странника». Музыка для него – выражение всего ужаса мира, в котором были возможны газовые камеры и массовые убийства. Музыкальные сочинения Зигфрида – это «мятеж против окружающей действительности», против «отечества», против войны, виновники которой – такие люди, как его родители. В том, как передается жизнеощущение героя, угадывается некоторая связь с мотивами романа Томаса Манна «Доктор Фаустус», в центре которого – трагическая судьба гениального композитора, чье искусство холодно и безжизненно и потому неспособно служить человеку. С мотивами творчества Томаса Манна этот роман сближает, впрочем, не только фигура художника, не только название, не только заключительная фраза, пародирующая финал знаменитой новеллы «Смерть в Венеции», но и общая ироническая интонация, еще более горькая и мрачная.