– Девочка родится, определенно будет девочка. Все шансы сделать большую карьеру у нее будут. В форме какой-то стоит передо мной, с блестящими пуговицами на пиджаке. Сможет не меньше Фурцевой[16] стать, если захочет и если не сворует ничего лишнего. В молодости у нее будет жизненная развилка: либо в тюрьме окажется за воровство, либо начнет карьеру делать.
Примерно такое предсказание сделал тогда знахарь. Татьяна забыла бы и о травяном чае, которым ее напоили, и об этом предсказании, если бы через пару месяцев она не узнала о том, что беременна. То ли повезло, то ли лечение, назначенное в поликлинике, сработало, то ли знахарь наколдовал. Татьяна, по крайней мере, верила в последнее.
На протяжении беременности в доме готовились к появлению девочки. В конце 1960-х годов это было трудной задачей. Всей семьей доставали пеленки, платья, распашонки, колготки, кроватки и коляски. В том числе купили розовый «конверт для новорожденной». Роды прошли хорошо, а на выписку муж Татьяны, естественно, приехал с розовым «конвертом».
– Так ведь мальчик же у вас, – недовольно проворчала медсестра, узнав о том, к кому приехал мужчина.
– Какой достали, – пожал плечами мужчина.
Татьяна вышла в вестибюль роддома со скорбным заплаканным лицом. С младенцем на руках она походила на библейского персонажа. Завидев розовый «конверт», она просияла. Теперь можно было хотя бы притвориться, что у них родилась девочка. Ведь если они смогут обмануть судьбу, то и ребенок сможет сделать головокружительную карьеру, как и предсказали.
Пророчество легло на столь благодатную почву, что женщина продолжала верить в него, несмотря на наличие между ног у младенца вполне симпатичного петушка. Все девять месяцев Татьяна мечтала о том, как будет наряжать свою дочь в платья, заплетать косички и играть в куклы. Рождение мальчика не входило в ее планы, да и одежду уже купили, что теперь с ней делать?
Татьяна начала наряжать младенца в вещи для девочки, покупать кукол и всевозможные бантики. Муж ее не был против. Какая разница, если все равно никто не запоминает первый год своей жизни? Чего только не понапридумывают молодые матери, в конце концов. Врачи и медсестры тоже смотрели на эту странность сквозь пальцы, а если кто-то и задавал вопрос, почему на ребенке платье, Шуваловы всегда отвечали одинаково:
– Что достали, то и надели.
Шутка затянулась. Татьяна продолжала растить девочку и впоследствии. В детском саду девочка по имени Паша неизменно вызывала смех у детей. Павел привык держаться подальше от других детей, предпочитал сидеть дома, а не играть во дворе, так как понимал, что он отличается от других детей, хотя и не слишком хорошо пока мог сформулировать, чем именно, ведь всех детей одевали родители в то, «что сумели достать».
Естественно, в школу в платье никто Пашу вести не собирался. Когда ребенку было лет пять, Шувалов-старший провел с Татьяной трудный разговор.
– Не тебе решать, ты его не рожал, – огрызалась тогда женщина.
И все же вскоре Татьяна начала примиряться с мыслью, что у нее таки родился сын, а не дочь. К тому, что он не ее собственность и пророчество над ним не властно, она так и не привыкла. Павла растили в атмосфере тотальной опеки, абсолютной любви, заботы и потакания любым капризам.
– Лучше купить, чем он пойдет потом завтра и украдет, – раз за разом повторяла Татьяна, когда ребенку вдруг хотелось какую-нибудь новую игрушку. На этот аргумент главе семейства было ответить нечего.
В семь лет Павел надел новенькую школьную форму, взял в руки букет гладиолусов и пошел в обычную советскую школу, расположенную в одном из закоулков Ленинграда, неподалеку от проспекта Большевиков. Он сразу же по привычке стал сторониться других детей, хотя здесь уже не было тех, с кем он ходил в детский сад, и никто не мог припомнить ему то, как мама приводила его на занятия в платьице. В начальной школе детям еще не слишком интересно травить других. По большей части они лишь начинают выходить из инфантильного сознания, постепенно принимают для себя тот факт, что они обречены учитывать интересы других, понимать их эмоции. Это они начинают понимать благодаря учителям. В начальной школе дети смотрят на классного руководителя так, как раньше смотрели на мать. В их глазах это всесильный человек, от которого зависит их жизнь. Они учатся улавливать настроение и угадывать желания учителя. В этом нет ничего от лести или заискивания, это всего лишь переходный этап перед тем, как ребенок примет правду о том, что он лишь часть большого мира, в котором множество людей, и нужно учитывать их мнение до тех пор, пока они не начинают мешать интересам их собственным. Павел преуспел в начальной школе и быстро превратился в отличника, но друзей так и не завел.
В пятом классе у детей появляется несколько учителей, а их ведущим мотивом деятельности становится поиск своих. Они отчаянно ищут друзей и налаживают с ними близкие отношения, а сделать это значительно проще, если есть кого ненавидеть. Павел со всеми его дорогими игрушками и хорошими вещами вызывал неприятие у других одноклассников, он казался им чужим. Вскоре Павел Шувалов стал главным изгоем в классе. Его запирали в туалете, дотронуться до него считалось позором, ему клеили бумажки на спину и прятали портфель в женском туалете.
Апофеозом же стал момент, когда кто-то из одноклассников зимой 1980-го года заметил, что под брюками у Павла детские шерстяные колготки. Парень тут же подозвал приятеля, и они начали хохотать уже вместе. За пару часов эта сплетня расползлась по всей школе, а на следующий день мальчишки решили устроить ребенку «темную».
Школьники подкараулили его в туалете, обступили и стали издеваться. Поначалу в него плевали и кидали бумажками под всеобщее улюлюканье, а потом потихоньку начали наносить один удар ногой за другим. Затем кто-то придумал заставить его снять штаны. Павел покорно разделся, кто-то из школьников разодрал колготки, а затем под всеобщий хохот подростки стали натягивать их на голову. В этот момент в коридоре послышались голоса учителей, и школьники быстро похватали свои сумки и побежали в сторону раздевалки, оставив полуголого подростка давиться слезами унижения с колготками на голове. Этот смешанный с резкой душевной болью, обидой и унижением эпизод остался самым ярким событием жизни Шувалова. В тот момент он впервые так остро чувствовал эмоции.
2. Форма
С первого дня школы ему нравилось носить форму. В один миг школьные брюки и пиджак сделали его таким же, как все. Ничто не выделяло его среди других, и в то же время он был частью чего-то большего, чем просто человек. Он был частью огромной группы людей, которую следовало уважать. С одной стороны, форма стирала в нем человека, с другой же – делала его больше и значительнее.
Сколько себя помнил, Павел мечтал о том, чтобы поступить на службу в уголовный розыск и получить форму милиционера. После школы он пошел в военно-морское училище в Балтийске, где выучился на кока, а затем отправился в армию. Главной трагедией для него стало то, что на медкомиссии психиатр отметил в нем склонность к психопатии, а значит, на должность в уголовном розыске он мог даже не рассчитывать.
Служить в армии ему понравилось. Его никто не травил, но и авторитетом в коллективе он не обладал. Зато в увольнительной форма заставляла людей относиться к нему с уважением.
– Что она ответит, если я в форме? – довольно шутил Шувалов в разговоре с сослуживцами, рассказывая о недавней сексуальной победе. А может быть, и не шутил. Тогда никому и в голову ничего плохого про Павла не могло прийти. Шувалов казался всем маленьким и никчемным неудачником, который пытается компенсировать свою неполноценность.
Вскоре после армии Павел познакомился с девушкой, женился, и зажили они в двенадцатиметровой комнате в квартире родителей молодого человека на углу улицы Народной и проспекта Большевиков в Ленинграде. С этого момента в квартире воцарилась холодная и ядовитая атмосфера. Мать и невестка не выносили друг друга, но старались не выходить за рамки приличия. Татьяна могла в любой момент, днем или ночью, зайти в их комнату и потревожить быт молодой семьи. Ирина без конца разбрасывала вещи по квартире, по крайней мере, по мнению Татьяны. Вскоре у пары родился ребенок, и напряжение в квартире накалилось до предела.
На дворе был 1989 год. Почерневшие от копоти и осени дома высились над Невой. Прогуливаясь по улицам, то и дело можно было встретить многометровые очереди. Частенько прохожие натыкались случайно на такую очередь и не раздумывая вставали в ее хвост, и лишь спустя какое-то время выясняли, «что дают». Под зеленоватым светом люминесцентных ламп в магазинах и универмагах мерцали лишь неприглядные трехлитровые банки с чем-то несъедобным. Конечно, от голода никто не умирал, но все усилия горожан были направлены на то, чтобы «добыть» продукты. Люди разводили на дачах огород, закатывали какой-никакой урожай в банки, приносили их на работу и обменивали на что-нибудь у коллег. Продуктовый бартер процветал повсюду, а еще актуальнее был бартер сигаретный и алкогольный, так как спиртное и сигареты практически негде было купить. Парадоксально, но при этом все повсюду курили.
Вернувшись из армии, Павел был уверен, что его возьмут на службу в милицию. Все говорили о том, что там не хватает кадров, а у него за плечами были училище и служба в армии. Он успешно выдержал все экзамены, прошел медкомиссию, но завалил этап собеседования с психиатром. Шувалов умудрился поссориться с мозгоправом, и тот написал Павлу душераздирающую характеристику, из-за которой его по большому счету не должны были брать на службу вовсе. В 1989 году в почерневшем от «перестройки» городе в милицию брали всех поголовно. Число преступлений росло, а зарплату при этом задерживали. Правоохранительные органы еще не ассоциировались с насилием и беспределом, но и в милицию уже никто не хотел идти работать. Павлу предложили поработать пока в ППС, посидеть на опорных пунктах в метро. Шувалов согласился, так как был уверен, что вскоре его переведут в уголовный розыск, но время шло, а ему так и не предлагали ни перевода, ни повышения.