Адриан Корте: имя тогда мне не запомнилось, но вид картины как будто отпечатался на сетчатке и ярко вспыхивает в воспоминаниях. Если бы в юности я не воротила нос от путеводителей и справочников, то, возможно, узнала бы, что Корте оставил после себя и другие картины с изображением овощей, фруктов, иногда ракушек, хотя никому не известно, сколько именно, так что даже в конце XX века его звезда еще не взошла.
Корте – нечто среднее между тенью и мимолетным призраком. Несмотря на все неустанные поиски исследователей, о его личности нет практически никакой информации. Доподлинно не установлено, когда он родился, где жил и умер, но традиционно называют Мидделбург на Зеландской косе, вдающейся в Северное море. Он рисовал картины в период с 1683 по 1707 год (даты часто можно обнаружить на каменных полках), при этом в его творчестве был пятилетний перерыв, который остался без каких-либо объяснений.
До недавнего времени нам был достоверное известен лишь один факт о нем, полученный благодаря неусыпным бюрократам из местной гильдии Святого Луки. Корте оштрафовали за то, что он продавал картины в Мидделбурге, не состоя в гильдии. Возможно, он не знал правил или просто пытался обойти их, возможно, он и не проживал там. В записях гильдии за 1695 год его фамилия записана как Корде, а имя не указано, как будто они не знали его (или не были знакомы с самим художником). Нарушение зафиксировано в отношении четырех картин маслом размером не больше ладони. Натюрморты, ужатые до размеров страницы: именно их Корте и использовал.
Бумага. Как легко ее разорвать или потерять вместе со всем, что на ней нарисовано. Одна из работ Корте была обнаружена относительно недавно (в 1982 году) в архивах одного из французских музеев: клочок бумаги попросту затерялся среди документов. На ней три сливы лежат на полке, словно под светом прожектора. Картина была написана маслом (веществом, имеющим определенный вес, которому к тому же нужно место, чтобы просочиться и впитаться) всего лишь на хрупкой странице, которую так легко порвать или протереть до дыр. Кто-то (не художник) приклеил страницу к куску картона для прочности: на бумаге видны крошечные складки, которые неизвестный из XIX века пытался разгладить. Еще один натюрморт с бабочкой, которая застыла в луче света, как будто только заметив два персика на выступе внизу, был написан на странице, вырванной из расходной книги давным-давно умершего торговца из Гданьска. Его обнаружили только в этом столетии. В те времена макулатура переходила из рук в руки за приличные деньги, хотя все равно стоила дешевле холста. Возможно, это было единственное, что Адриан Корте мог себе позволить, или все, что у него получилось достать.
Два персика, три сливы, целая вереница ракушек – все предметы на картинах тщательно пронумерованы, а отношения между ними до странного захватывают. Все они расположены на одной и той же каменной полке, из которой видна только часть, иногда резко обрывающаяся в воздухе. Зрителю недоступна остальная часть комнаты, и он никогда не узнает, что находится за полкой или под ней. Абрикос стоит так близко к краю, что это нервирует. Черная смородина накатывается на него, как приливная волна. Медноцветная мушмула свисает, словно рождественские украшения, с ветки, подвешенной сверху чьей-то невидимой рукой, а стрекоза испуганно смотрит вверх. Искусство Корте – это всегда высококлассный перформанс, исполненный напряжения и магии. На камне часто заметна неожиданная трещина, которая пересекает под углом всю поверхность или переходит в вертикальный разлом, соединяющийся с рамой. Сбоку медленно проявляется подпись Корте – призрак имени в сгущающейся темноте. В композиции его натюрмортов выражается поэзия.
Эти картины настолько изысканны, что с трудом можно поверить, будто Корте был художником-любителем, который не знал правила игры. То, как они источают свет изнутри, само по себе таинственно. Наверняка не обошлось без регулировки окон и ставен, чтобы они пропускали рассветные и закатные лучи на каменную полку. Ну, или он вообразил себе эти блики. Его картины подобны откровениям, свету, пробивающемуся сквозь темноту.
Корте и сам похож на комету из прошлого, скрытую от людских глаз и вдруг спустя четверть тысячелетия возникшую из мглы. Похоже, никто ничего не знал о нем до тех пор, пока в 1958 году в Лейдене не состоялась камерная выставка. Его картины, кажется, не покидали те места, где были созданы, словно циркулируя в узком радиусе вокруг Мидделбурга, передаваясь в местных семьях из поколения в поколение, пока было кому их завещать. Только в конце XIX века некоторые из его работ появились в широком доступе, после чего голландский коллекционер с меланхоличным именем Арнольд дес Томбе[83] купил пучок спаржи для своего дома в Гааге. Натюрморт висел в его гостиной рядом с другим приобретением – «Девушкой с жемчужной сережкой» Вермеера. Дес Томбе передал обе картины Маурицхёйсу в 1902 году. А архитектор, который больше тридцати лет посвятил реставрации Мидделбургского аббатства, подарил музею замечательную картину, на которой изображены пять абрикосов (каждый пламенеет оранжевым цветом), медленно, но верно, приближающихся к краю полки. Один выступает вперед, остальные словно следуют за ним, а единственный их собрат подпирает стебель листвы, подобно американским морским пехотинцам, поднявшим флаг на Иводзиме.
Для меня самое поразительное его произведение – это раковины, расставленные вдоль полки, как артисты кордебалета в свете рампы. Они все закреплены крючками. Длинная игольчатая ракушка приподнялась на цыпочки и протянула руку навстречу изящной красной малютке, словно желая прикоснуться к ней или пригласить на па-де-де. Ее иголки постукивают по камню, словно клешни Пруфрока – по морскому дну[84]. Жемчужная раковина издает музыку, которая становится все громче, – наши глаза не только видят, но и слышат это.
На сегодняшний день найдено около сотни картин; гораздо больше, чем у Вермеера, и тем более у Фабрициуса. И хотя они маленького размера, а у Корте – взгляд миниатюриста, их нельзя назвать миниатюрами. Зоркий взгляд, пристальное внимание, напряженная близость – все это в его творчестве неразрывно связано. Он не отодвигается далеко от края полки, не покидает этот тесный мирок и его обитателей.
В 2015 году двое местных ученых обнаружили в церкви одной из приморских деревень Зеландии родовой герб семьи Корде. В документах упоминались три сменяющих друг друга Адриана, один из них считается отцом художника. Записано, что Корте жил там со своими родителями до тех пор, пока его мать не переехала в Мидделбург после смерти мужа. Она владела частью польдера, но наводнение его разрушило. Не сохранилось никаких свидетельств того, как Корте зарабатывал на жизнь, никаких документов о налогах, наследстве или материальных благах. Совершенно ясно, что он жил довольно уединенно, а после смерти матери, по всей видимости, превратился в затворника. Старший брат, служивший на флоте за границей, посылал ему деньги. Ученые, начиная сочувствовать художнику, задаются вопросом, не мог ли Корте быть ограниченным в своих передвижениях, вполне вероятно, по причине инвалидности.
Может быть, в тот день кто-то помог ему добраться до мидделбургского рынка. И именно здесь Корте выставляет на продажу ослепительную картину, на которой нарисованы два персика, чьи бока светятся в глубокой темноте, как Луна в двух своих фазах виднеется в открытом космосе. Эта сферическая красота почти абстрактна, словно натюрморт был написан, чтобы воспеть впадины, расщелины и округлости персиков, подчеркнуть их инопланетную странность. Корте отмечает каждую неровность – мельчайшие проявления жизни, которые становятся огромными благодаря пристальному вниманию художника. Это лунные фрукты, помеченные такими же горами и морями, как и поверхность луны.
И вдруг Корте предстает в моем воображении как живой: человек, который продает самые изысканные и оригинальные картины со сверкающими предметами на фоне кромешной тьмы под открытым небом, под ярким весенним светом на рынке Мидделбурга. Возможно, картины аккуратно разложены на столе или он хранит их сложенными в папке. Он стоит на булыжной мостовой, под головокружительно высокой готической ратушей с ее ставнями, башенками и статуями графов и графинь Зеландии, одетых в расписные красно-синие костюмы. С их корон со временем стерлась позолота, но в тот день они все еще сияли. Двести пятьдесят лет спустя люфтваффе разбомбили это здание. Оглушительные взрывы продолжались всю ночь. В мае 1940 года были уничтожены многовековые документы и старинные картины, унеся с собой сведения о художниках, которые когда-то процветали в Мидделбурге. Работал ли Корте в том городе, чем он занимался, когда родился и умер, кем он вообще был – все письменные доказательства его существования, развеянные пеплом по ветру, той ночью были уничтожены.
Когда я была студенткой, в магазине при музее не продавались открытки с его спаржей. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было благословением, ведь я так спешила по жизни, что могла бы больше не обращать внимания на оригинал, согласившись на суррогат. Но этого не произошло: я снова и снова возвращалась в музей, зная, что картина Корте всегда будет там и всегда сможет удивить. Она никогда не переставала завораживать. Его натюрморты представляют образы настолько живые, что, кажется, не требуют дополнительного контекста, никакого обоснования – как религиозные или нравственные произведения. Корте свободен от них. Он не пытается ничего нам сообщить с помощью этих обычных предметов, а лишь рисует их уникальность в чистом виде, то, как они существуют в этом мире.
Преподавательница, которая в том году написала отзыв на мою работу, решительно отклонилась от темы исследования, вместо этого решив предупредить меня, чтобы я занималась проблемами по мере их поступления, а тем более не занимала голову тем, что еще не произошло. Я вспоминаю ее слова с благодарностью, но, к сожалению, они не возымели должного эффекта. Я по-прежнему стремлюсь успеть все до наступления срока, не могу вынести саму мысль, что теряю хоть одну секунду из не известного еще отрезка жизни, всегда задаюсь вопросом, что простирается за горизонтом, как решить дилемму, которая еще не возникла, не в силах поймать момент.