До нас дошли только шесть голландских «перспективных ящиков». Что случилось со всеми остальными? Упали на пол и разлетелись на обломки? Любопытный ребенок разобрал такой ящик, чтобы посмотреть, как он устроен, картинки потерялись, волшебство исчезло. Их время прошло. Сохранилось свидетельство, как в 1656 году Джон Ивлин отправился в Роттердам, чтобы своими глазами увидеть этот прибор. Но мода прошла, особенно когда искусные сочетания органных труб и шахматных полов перестали привлекать внимание. Едва вы по достоинству оцениваете эти оптические иллюзии, игры с перспективой, как они утрачивают всю свою прелесть.
Но «Вид Делфта» Фабрициуса – образчик искусства более высокого порядка. Историки-искусствоведы много лет ведут дискуссию, каким именно способом он был выполнен, какую имел форму и для чего вообще предназначен, как выглядел в перспективной коробке. Реставратор из 1990-х мечтал о том, чтобы вернуть ему прежнюю форму и поместить в точную копию устройства из прошлого с бумажной крышкой, предназначенной, чтобы рассеивать свет. Замкнутая со всех сторон, оказавшаяся в собственном микроклимате, картина открывалась бы только тем, кто отстоял бы очередь в музее, чтобы заглянуть в глазок.
Что изменилось бы в «Виде Делфта», если бы его поместили в «перспективный ящик»? У нас есть доказательства того, что именно это и предполагалось. На обратной стороне холста обнаружены мельчайшие частицы меди, а в центре композиции остался след от вертикального сгиба. Скорее всего, краска не до конца успела высохнуть, поэтому холст лишь слегка смялся, а не треснул. Именно это и ожидал увидеть реставратор. Не исключено, что для пущего эффекта на дне «ящика» было нарисовано продолжение стола с музыкальными инструментами (тогда неизбежно бы образовался угол, но для глаза он оставался бы незаметным). Если все эти теории верны, то это было самое изощренное пип-шоу из всех когда-либо созданных, поскольку другие мастера обычно прибегали к анаморфным искажениям на плоской поверхности, но никак не на искривленной. При этом зритель мог увидеть картину лишь одним глазом, что выдвигало к работе уже совершенно другие требования. Какое искусное исполнение невероятной задумки! Такая изобретательность в первую очередь стала бы предметом похвалы (или в последнюю). Но когда вы видите «Вид Делфта» во всей красе, то сразу оказываетесь во власти его чар.
На самом деле эти теории можно претворить в жизнь, смоделировав изображение на компьютере или даже прибегнув к куда менее сложным методам. Распечатайте репродукцию «Вида Делфта», сверните бумагу под нужным углом, и вы получите некоторое представление о том, как он должен был выглядеть. По моему опыту, разница совершенно незначительна. Я изучила каждый перекресток Делфта в поисках того самого места, где сидит продавец музыкальных инструментов, или точки, откуда Фабрициус рисовал этот вид. И нашла. С тех пор ничего не изменилось, разве что открылись магазины, где продают спортивную обувь и суши. В остальном фасады зданий остались прежними, и величественная церковь устремляется ввысь так же, как и тогда, только в ее склепах покоится не только Вильгельм Молчаливый, но и все остальные умершие с тех пор короли и королевы Нидерландов.
Фабрициусу принято отдавать должное за тщательное просчитанные углы перспективы, за то, как картина заставляла глаз вращаться в глазнице. Но этот эффект не зависит от того, помещено ли полотно в коробку или нет. Наш взгляд все равно блуждает по открывающемуся виду, перемещается между тенистыми и солнечными улицами, между одиноким персонажем и зданиями. И он не объясняется никакими оптическими иллюзиями. Художник, дергая за нити – нервы, управляет послушной марионеткой – нашим глазом. Мы видим с помощью не одного лишь зрения.
Кто бы ни извлек картину из «перспективного ящика», он также избавил ее от стесняющей роли фокуса, забавы, ведь «Вид Делфта» так притягателен благодаря своему персонажу – мужчине, скрытом в тени. Его, такого мрачного и молчаливого, никто не замечает, и все же его можно назвать альтер-эго зрителя, задумчиво осматривающего городской пейзаж. Фабрициус побуждает нас взглянуть на мир его глазами – глазами человеческого существа, заключенного в собственные мысли, самого являющегося целым миром. Никакой прибор не изменит этого. Для чего бы ни была предназначена эта картина, она выходит далеко за пределы своей функции.
Маленькую неприметную картину действительно легко упустить из виду в галереях, посвященных голландскому искусству. В течение прошедших лет ее много раз передвигали, но в моих воспоминаниях все остается по-прежнему. Она напоминает вещий сон, видение, явившееся провидцу сквозь отверстие в камне, навсегда запечатленное в разуме и памяти.
Итак, Фабрициус женился во второй раз и еще глубже погряз в долгах. Он брал все больше займов, и сумма только росла, при этом у него не было стабильного источника дохода. Фабрициус вступил в местную гильдию Святого Луки только через два года после переезда, так что не мог свободно продавать свои картины в Делфте. Кое-где хвалили его «перспективную» живопись, а после его смерти говорили о нескольких фресках. До наших дней дошли письменные заявления Агаты, что ее муж работал на Оранский дом (правящую королевскую династию), в том же нотариально заверенном документе она признавала свой долг в 1200 гульденов перед сестрой Марией, которую к тому времени, по всей видимости, выпустили из лечебницы. Так что, вероятно, Фабрициус работал за пределами Делфта, создавая фрески на стенах и потолках этих величественных загородных особняков. Но в счетах, которые велись со всей дотошностью, не сохранилось никакой информации о его гонорарах. Даже если у Фабрициуса действительно были такие могущественные заказчики, все, что он создал для них, исчезло с лица земли. В течение двух лет после переезда, независимо от того, чем он занимался (или не занимался) в этот период, Фабрициус писал «Вид Делфта».
Наименования зданий в Делфте тесно связаны с его художниками. Виллем ван Алст жил в «Савойском гербе», Леонард Брамер – в «Данцигском гербе», а художник по имени Виллем Делф занимал «Длинный лук». «Синий пес», «Золотая голова», «Коготь» и «Золоченый лом» – здесь собирались голландские художника XVII века, причем некоторые сцены, как люди выпивают, распевают песни и играют в карты, зародились в этих гостеприимных стенах. За еду и ночлег иногда можно было расплатиться картиной.
И Фабрициус вновь напоминает о себе, увы, именно в связи с такими долгами. Мы не можем точно знать, какие картины (и когда) он писал в течение последних четырех лет своей жизни, также в документах нет упоминаний о детях, рожденных во втором браке. Но в нашем распоряжении есть странные клочки бумаги, счета в пабах, юридические контракты и свидетельские показания, проливающие свет на то, куда он ходил и чье общество предпочитал. Эти свидетельства жизни в Делфте, чего не скажешь о его родном Мидденбемстере, показывают Фабрициуса – живого человека.
В мае 1651 года его назначили опекуном двух маленьких детей, после смерти отца (владельца паба в центре города) оставшихся круглыми сиротами. Вторым опекуном тоже стал художник. Писательница Бриджит Брофи выдвинула смелое предположение, что он написал своего «Щегла», чтобы хоть немного утешить несчастных малышей. В октябре того же года некий торговец дал ему в долг 200 гульденов. Еще два месяца спустя вдова почившего виноторговца заявила, что Фабрициус все еще должен ей 5 гульденов и 3 стивера[101] за французское вино. К весне 1653 года по ссуде, предоставленной Яспером де Поттером, накопилось столько процентов, что был подписан новый документ, согласно которому Фабрициус обязался погасить их (или хотя бы часть) за счет продажи «большой картины, которая в настоящее время украшает здание городской ратуши». Вот только его право продать эту работу оказалось небесспорным. Картина представляла собой морской пейзаж, над которым трудились три художника, включая Фабрициуса, который, как предполагается, задумал оригинальную композицию и сам выполнил эскиз. Этот спор урегулируют только спустя много лет после его смерти.
Уцелело трогательное свидетельство того, что летом 1666 года на рыбном рынке Делфта состоялись переговоры между остальными двумя художниками и самым младшим из сыновей Абрахама де Поттера, вполне уверенным, что от лица своей семьи он приобрел три четверти картины, то есть те части, к которым приложил руку Фабрициус. Но на этом документальный след обрывается, и о морском пейзаже, который сам канул в Лету, нам больше ничего неизвестно.
В промежутке между 1651 и 1653 годами Фабрициус с женой перебрались из фамильного дома на Ауде-Делфт в более скромный район, получивший свое название благодаря стрельбищу (Doel), на котором местное войско, помимо всего прочего, оттачивало свою меткость. Фабрициус снял дом на Доленстраат – жилые здания здесь были такими маленькими, что в городских архивах их называют хижинами. По соседству с ним жил художник Эгберт ван дер Пул, творчество которого было пронизано катастрофическими мотивами: он «специализировался» на смертоносных пожарах и ужасных бурях, как правило, разворачивавшихся по ночам. Их узкая улица была оживленной, да и сейчас такой остается – входные двери открыты даже зимой, а на тротуарах всегда стоят кресла. Двое художников, несомненно, знали друг друга и, может быть, даже дружили. Летом 1653 года Фабрициус упомянут как свидетель в типичной долговой расписке – в таких художники брали на себя обязательство оплатить выпивку и еду. Вот и ван дер Пул торжественно заявлял, что погасит свой долг перед «Золотым руном» в течение четырех месяцев, причем частично за счет того, что нарисует картины по заказу владельца таверны.
Что касается гильдии Святого Луки, то нет ничего удивительного в том, что Фабрициус вступил в нее не сразу. Для множества художников членские взносы оказывались неподъемными, при этом они не имели права продавать свои картины, чтобы наскрести нужные суммы. Иногда эта уловка-22 решалась за счет частичных платежей. К примеру, Питер де Хох, прибыв в Делфт, вступил в гильдию спустя год и три месяца, заплатив при этом только половину взноса. Вермеер свою вторую половину так никогда и не оплатил. Но гильдия требовала неукоснительного соблюдения собственных правил, поэтому сложно сказать, как Фабрициусу удалось два года обходиться без членства в ней. Может быть, ему давали деньги ван Прюссены или на первое время хватало собственных накоплений. Он написал «Часового» и «Вид Делфта», до нас дошло упоминание о портрете его коллеги-художника с женой, и, скорее всего, это были не единственные произведения. Как минимум он создал еще две фрески.