В 2020 году примерно 2755 тонн аммиачной селитры, хранившейся ненадлежащим образом в старинном бейрутском порту, внезапно детонировали. Взрыв, один из сильнейших в мировой истории, выпустил огненный шар ввысь на несколько миль. Люди сообщали о том, что их подбрасывало в воздух, как перья, о внезапной глухоте, о горячей крови, залившей глаза. Некоторые здания по какой-то причине уцелели, а другие, расположенные рядом, в одно мгновение сложились. Сила взрыва была сопоставима с небольшой атомной бомбой. За несколько секунд до него можно было заметить серебряные искры – по несчастливой случайности в том же складе хранились фейерверки. На мобильные телефоны был заснят апокалипсис.
На что был похож дельфтский «раскат грома»? Сохранились изображения. Некоторые из них были сделаны на месте вскоре после трагедии. По меньшей мере один человек заявлял, что успел запечатлеть тот самый миг. Рисунок демонстрирует всеобъемлющий хаос – люди взлетают в воздух в своих креслах, как будто катапультируются из самолета на специальных сиденьях. Человеческие фигуры простирают руки к небу – всем известный жест. На переднем плане в кучу свалены трупы, и одна- единственная голова, отсеченная от своего тела, катится навстречу зрителю. Все это соответствует нашим представлениям о катастрофе, и, конечно же, рисунок – не более чем плод воображения. Все произошло с такой скоростью, что человек не успел бы разглядеть подобное зрелище, не говоря уже о том, чтобы зарисовать его. Множество событий того дня собрались в единый вымышленный сюжет. Задний фон освещен взрывом (изображенном в виде белого луча), но некоторые люди уже мертвы, а другие молят Бога о пощаде. Достойно Диснея. Художник Ян Лёйкен создал это изображение спустя полвека и никогда не бывал в Делфте.
Сохранился современный рисунок, принадлежащий Гербранду ван ден Экхауту, бывшему ученику Рембрандта, которому изначально приписывали гениального «Часового». Я без видимой причины обижаюсь на него за это, тем более что он прибывает в Делфт, чтобы запечатлеть все подробности, когда опасность улеглась. Надо отдать должное, рисунок правдиво передает яркий, холодный, звенящий воздух и разрушенные каменные стены. Но он изображает также и то, что люди хотели увидеть, например, пресловутого ребенка, которого нашли все еще сидящим в своем детском стульчике и сжимающим в руке совершенно неправдоподобное яблоко. Я не верю этому рисунку, которым спешно проиллюстрировали историческую хронику.
Самый точный отчет о событиях одновременно является и самым большим – речь идет о панораме на двух листах бумаги, которую создал художник по имени Герман Сафтлевен. Его свидетельство соответствует нашим современным знаниям о взрывах. Сафтлевен – классический, почти комичный представитель Золотого века голландской живописи. Его отец – мастер натюрморта из Роттердама, брат писал жанровые сцены, а дочь рисовала цветы. Сам он специализировался на реках и античных руинах, а также на растениях для знаменитого садовода Агнеты Блок. На его картинах мы встречаем цветы мальвы и пастушат, тюльпаны и путешественников, которые с трудом пробираются по лесам, сгибаясь под тяжестью дорожных сумок. Он сам прошел вдоль всего Рейна, и время от времени мы словно наяву видим, как он останавливался, чтобы полюбоваться видом, который вскоре запечатлеет, широко простирая руки, восклицая: «Посмотрите же!» Сафтлевен всегда тщательно датировал свои работы, так что нам известно, когда именно он добрался из Утрехта по каналу до разрушенного Делфта, – 29 октября.
На картине – никаких признаков человеческой жизни. Основная тема его работы – опустошение в чистом виде. Уцелевшие здания он изображает в виде ящиков без крышек, лишь несколько балок устремляются к небу. Это похоже на то, как Пол Нэш[108] рисовал поля сражений времен Первой мировой войны. Окна выбиты, крыши полностью разрушены или же лишились черепицы, обнажая конструкции, похожие на деревянные скелеты. Впоследствии жители Делфта объединились, чтобы купить огромное количество черепицы для пострадавших и заново покрыть крыши своего города.
Сафтлевен наблюдателен до дотошности. Он не просто запечатлевает сцену в изображении, но и описывает словами все, что вы видите:
А.Яма или пруд глубиной 13 футов, вода до краев. Раньше на этом месте стояла башня. Нарисовал 29 октября.
B. Новая церковь. Витражи выбиты, на крыше образовалась большая дыра, и вообще разрушения серьезные, но ни гербы, ни усыпальница, ни орнамент на могиле Его Величества не пострадали.
С. Старая церковь. Витражи выбиты, стены разрушены. Видел в церкви одну занимательную вещь: стена, на которой висел герб адмирала Тромпа, разлетелась на части, но сам герб уцелел, равно как и герб адмирала Пита Хайна остался нетронут.
D. Место, где раньше находился штаб. Оттуда 27 октября извлекли из-под каменных завалов полностью одетую служанку. Какая ужасная судьба быть похороненной таким образом.
Его рисунок довольно большого размера: две широкие страницы склеены между собой, чтобы наиболее полно представить картину разрушения. На нем видны глубокая яма, наполненная черной водой, битый камень, деревянные балки и осколки. Присмотритесь внимательнее, и вы увидите то, что осталось от улочки, где жил Фабрициус. Тем не менее мост поблизости по-прежнему плавно изгибается над каналом, огромные церкви возвышаются на горизонте, а деревья всего в нескольких ярдах от арсенала гордо стоят, красуясь неповрежденными листьями. И Сафтлевен на своей картине все передал очень точно.
Взрывы настолько непредсказуемы, что это не укладывается в голове. Как и сегодня, в то время люди недоумевали, как могло уцелеть яблоко или как выжил маленький ребенок. Я вспоминаю об участке зеленой стены, обрамляющем раковину в отеле. Он уцелел, в то время как остальная часть номера исчезла после взрыва, устроенного ИРА.
Стояла осень 1984 года. Тогда я устроилась на первую работу и жила в Брайтоне. Бомбу замедленного действия заложили в отеле «Гранд-Брайтон» за три недели до ежегодной конференции Консервативной партии. Целью было убить Маргарет Тэтчер, а вместе с ней как можно больше членов парламента. Взрыв раздался около трех часов ночи. Это тоже произошло 12 октября. Я проснулась в квартире в полуподвальном помещении, которую совместно снимала на Аделаида Кресент, от того, что у меня тряслась кровать. Какое-то время мы не могли понять, что произошло, потому что ничего не знали о бомбах. Вместе с другими растерянными людьми я добралась до пляжа и увидела, что он усеян стеклянными осколками, блестевшими на гальке под рассветными лучами солнца. Отель напоминал яблоко, из которого вырезали сердцевину, причем так аккуратно, что на стене ванной комнаты можно было увидеть зубные щетки в своих держателях, тогда как противоположные стены, начиная с пятого этажа, были полностью уничтожены. Стекла вылетели из окон, но нетронутые занавески по-прежнему развевались. Возле уничтоженной взрывом двери остался стоять целехонький чемодан. Мы замечали эти сохранившиеся детали так же, как, наверное, жители Делфта на следующий день после «раската грома» нашли ребенка, который остался цел, сидя на стульчике, или как Сафтлевен подметил странность того, что герб в Старой церкви сохранился, хотя стена за ним рухнула.
Взрывы всегда катастрофически непредсказуемы. Но именно так многие из нас желают закончить свои дни – чтобы сознание угасло за какие-то доли секунды. Чтобы это случилось внезапно. Мы говорим, что хотим умереть во сне, имея в виду мирное неведение, чтобы мы ничего не подозревали о неминуемой судьбе, ничего не почувствовали. Мы молимся, что ничего не увидим и не узнаем.
Но все же что предстанет перед нашим взором в последнюю секунду существования? Если судьба будет к нам благосклонна, то это окажутся лица тех, кого мы любим. Но вместо этого Пруст дарит своему писателю Берготу картину, усаживает его напротив «Вида Делфта», чтобы он смотрел на собственный тихий раскат грома. И мне кажется, что Пруст сам надеялся, что его ждет то же самое. Я думаю и о «Менинах», об одной истории, которую мне рассказали, якобы одна умирающая женщина проделала путь до Мадрида на носилках, потому что хотела взглянуть на полную контрастов картину Веласкеса, повествующую о жизни и ее бренности. Вспоминаю я и о Теофиле Торе-Бюргере, смотрящем на изображение птицы в его парижской квартире. Ведь некоторым людям ничто не приносит такое же успокоение и умиротворение, как гладкая поверхность, представляющая собой картину, и для него самого не было бы ничего чудеснее, чем любоваться «Щеглом» в последние минуты жизни.
Ребенок и яблоко, petit pan de mur jaune, щегол на насесте, неподвижные детали, виньетки. Все, что в самом конце еще приходит нам на ум.
Три птицы – первые ласточки – пролетают по аспидно-серому небу над разрушенным из-за нелепой случайности Делфтом. Зрителю предстает пустынная картина с темнеющими руинами. Двое мужчин пытаются поднять с земли женщину, но ей, кажется, уже не помочь, в канавах виднеются утонувшие тела. Повсюду разбросаны деревянные обломки, словно предлагая поучаствовать в очень опасной игре в бирюльки: одно неверное движение, и обрушится еще больше зданий.
Художник Эгберт ван дер Пул был соседом Фабрициуса с Доленстраат. Если в тот день он тоже работал за мольбертом в собственном доме, то взрыв его миновал, потому что он сумел добраться по развалинам к месту взрыва всего в трех улицах от него и набросал зарисовки, которые затем превратил в полноценную картину с изображением Граунд Зиро[109] того времени.
Его работа добротна, но полна обобщений, будто в стремлении передать в точности топографические детали он не смог разглядеть весь ужас произошедшего. Люди на полотне выглядят нелепо, шляпы размером едва ли не с них самих, а не выражающие никакие эмоции лица нарисованы чуть ли не штрихами – два глаза, нос и рот, так и ребенок сумел бы. Непонятно, что произошло с женщиной на переднем плане слева – ее пытаются спасти или уже уносят тело? Рядом с разворачивающейся сценой мужчины выносят обломки кирпичей и черепицы, а в отдалении как будто стоит представитель местной строительной инспекции, оценивая разрушения. Солнечный свет пробивается сквозь разрушенные здания, а за ними возвышаются величественные свидетельства того, что Делфт все-таки выстоял и не сломался, – Старая и Новая церкви.