Возбуждение, которое он испытывал сейчас, отличалось от всего пережитого раньше. Оно было острее, пикантнее, приправленное красным перцем страха. Впервые в жизни Шон почувствовал, что страх может быть приятным.
Он следил, как разворачиваются люди и орудия – фигуры на коричневом игровом поле, которые победят или погибнут в зависимости от того, какие карты сдаст война. И знал, что он – одна из этих фигур. Это знание одновременно пугало и заставляло ликовать.
Пушки были уже близко. Шон разбирал отдельные слова в криках верховых, видел на их лицах такое же возбуждение.
Близко… пожалуй, слишком близко. Шон тревожно оглянулся на грозные высоты за рекой, измеряя расстояние. Около двух тысяч ярдов, дальность ружейного выстрела. А орудия продолжали движение.
– Боже, они с ума сошли? – вслух спросил Шон.
– Пора начинать обстрел. – Сол тоже понял опасность. – Нельзя подходить ближе.
А орудия неумолимо приближались. Звуки их движения превратились в низкий гром; за ними с влажной от росы земли лениво поднималось облако пыли; на губах лошадей выступила пена, постромки натягивались.
– Они в пределах досягаемости. Остановитесь, ну! – простонал Шон. – Это будет бойня.
Всадники поднимались на стременах, проверяя состояние колес. Артиллеристы спрыгивали с лошадей, отпуская их на волю, а сами принимались отцеплять и разворачивать пушки. И в этот миг беспомощности, когда люди толпились у орудий, разворачивая их к холмам, под истерическое ржание вставших на дыбы лошадей, в эти мгновения, раньше чем снаряды были выгружены и ровными рядами разложены возле пушек, – именно тогда буры открыли огонь. Звуки выстрелов не были воинственными, им не хватало ярости – ослабленные расстоянием, они напоминали хлопки сотни шутих, и поначалу последствия не были заметны. Достаточно густая трава скрывала удары пуль, а пыль слишком пропиталась росой, чтобы подниматься, обозначая места попаданий.
Потом упала и забилась лошадь, она потащила за собой и вторую. Два человека бросились перерезать упряжь, но один не добежал. Он неожиданно сел в траву и поник головой. Упали еще две лошади, одна дико мотала ногой – пуля перебила ее выше колена.
– Убирайтесь! – закричал Шон. – Уходите, пока есть время! – но его голос не долетел до артиллеристов, заглушенный криками людей и раненых лошадей. Послышался новый звук, который Шон не сумел определить, – звук, похожий на стук града по жестяной крыше: вначале отдельные удары, потом все более частые, словно в неровном ритме застучали сотни молотов, – и Шон понял, что это пули бьют по металлу пушек.
Он видел, как артиллерист рухнул и заклинил затвор; его оттащили. Подносчик снарядов уронил свой груз и упал; его ноги задергались, потом застыли. Одна из лошадей вырвалась и поскакала по равнине, волоча за собой оборванную упряжь. Из травы возле батарей поднялась стая диких фазанов и полетела в сторону реки, потом на быстрых крыльях опустилась в укрытие. А за пушками ряды пехоты продолжали невозмутимо приближаться к лабиринту домов покинутой деревни Коленсо.
И вдруг с грохотом, от которого задрожала земля, выбросив шестнадцать длинных столбов голубого дыма, заговорили орудия.
Шон успел повернуть бинокль и увидеть на вершине первые разрывы. Быстро расцвели зеленовато-желтые злые цветы пламени лиддита, потом по ветру потянулся густой черный дым.
Снова загремели орудия, и опять – с каждым залпом все более беспорядочно, пока грохот не стал непрерывным.
Четкая линия холмов расплылась и потерялась в пыли и парах лиддита. Был виден и дым – его сероватый покров, сотканный выстрелами из тысяч ружей, опоясал высоты.
Шон быстро поставил прицел своего «ли-метфорда» на тысячу ярдов, лег, опираясь на локти, и начал вслепую стрелять в окутывающий высоты дым. Рядом с ним стрелял Сол.
Шон дважды опустошил магазин, прежде чем снова оглянулся на орудия.
Темп огня снизился. Большинство лошадей лежали в траве. Лафеты тащили за собой мертвецов; за ними укрывались тяжело раненные. Там, где орудие обслуживали шестеро артиллеристов, сейчас подносили снаряды и вели стрельбу лишь трое или четверо.
– Дураки, проклятые дураки, – прошептал Шон и снова начал стрелять, сосредоточив все внимание на том, чтобы одним движением отвести затвор, снова продвинуть его вперед, посмотреть в прицел на дымное облако и выстрелить. Он не считал выстрелы и, всякий раз как затвор щелкал пустой, доставал из патронташа новую обойму и перезаряжал ружье. Он взмок и почувствовал, как пот стекает из-под мышек; в ушах гудело от выстрелов, плечо начинало болеть.
Постепенно его охватило ощущение нереальности происходящего, вызванное грохотом орудий и запахом горящего пороха. Казалось, он вечно будет лежать тут и стрелять в ничто, в дым. Потом реальность отступила еще дальше, осталась только мушка прицела, выделяющаяся в аморфном тумане. Уши Шона заполнила оглушительная тишина, погасившая звуки битвы. Он был одинок и спокоен; от одуряющих потоков дыма и непрерывных одинаковых движений – зарядить, выстрелить – его тело отяжелело, а ум отупел.
Неожиданно это прекратилось. Над ними словно пронеслись с шумом гигантские крылья, вращаясь, расширяясь, вырастая в небе, как цветок.
– Что за…
– Шрапнель! – выдохнул Сол. – Теперь им конец.
С грохотом и треском бурские норденфельдты высаживали на равнину свои ватные цветы дыма, обрушивая на орудия и еще работающих у них людей свистящую, ослепляющую сталь.
Потом послышались голоса. Ошеломленному орудийным грохотом Шону потребовалась минута, чтобы определить их источник. Он совсем забыл о пехоте.
– Сомкнуть ряды! Держать строй!
– Не бежать! Спокойней, ребята. Не бежать.
Длинные ряды людей, которые выгибались и снова распрямлялись по приказам офицеров. Держа строй, солдаты неторопливо шли, прижимая к груди ружья; вот они миновали пушки. За ними на равнине оставались фигуры в хаки; некоторые лежали неподвижно, другие дергались и кричали.
Но как только в рядах появлялись бреши, их тут же заполняли под крики:
– Сомкнуть ряды! Сомкнуться на фланге!
– Они идут на железнодорожный мост. – Шон почувствовал приближение катастрофы. – Разве они не знают, что он разрушен?
– Надо остановить их.
Сол поднялся и встал рядом с Шоном.
– Почему эти придурки не держатся ориентиров? – гневно выкрикнул Шон вопрос, на который не было ответа. Он сделал это, чтобы потянуть время, отсрочить миг, когда придется покинуть непрочное укрытие из травы и выйти на открытое место, под шрапнель и огонь «маузеров». Страх вернулся. Шон не хотел выходить туда.
– Пошли, Шон. Мы должны их остановить.
И Сол побежал к приближающимся рядам пехотинцев; он походил на тощую маленькую обезьяну. Шон глубоко вдохнул и на мгновение задержал выдох, прежде чем последовать за Солом.
В двадцати шагах перед первым рядом пехоты энергично вышагивал на длинных ногах офицер с обнаженной шпагой в руке.
– Эй, вы! – крикнул ему Шон и замахал шляпой, чтобы привлечь внимание. Это ему удалось. Офицер посмотрел на него яркими голубыми глазами (как уколол штыком), и нафабренные кончики его усов дернулись. Он зашагал в сторону Шона и Сола.
– Вы идете не к тому мосту, – крикнул Шон высоким от волнения голосом. – Мост взорван, там не перейти!
Офицер подошел к ним и остановился.
– А вы, к дьяволу, кто такие, позвольте узнать?
– Проводники… – начал Шон и дернулся – пуля из «маузера» ударила в землю у его ног. – И уберите эту вашу проклятую шпагу! Она понадобится вам на том берегу, где ждут буры.
Офицер, полковник, судя по знакам различия на плечах, посмотрел на Шона, нахмурившись.
– Обратитесь по форме, сержант.
– К черту! – ответил Шон. – Поворачивайте отряд к дорожному мосту. – Он показал на металлическое сооружение слева, которое виднелось сквозь колючие деревья. – Если будете продолжать идти в этом направлении, вас разорвут на куски.
Еще мгновение полковник смотрел на Шона своими колючими глазами, потом поднес к губам серебряный свисток и резко свистнул.
– В укрытие! – закричал он. – В укрытие!
Первый ряд немедленно залег в траву. Остальные ряды утратили свою стройность, солдаты колебались.
– В деревню! – крикнул кто-то. – Укрыться в домах!
И вся тысяча солдат наперегонки бросилась укрываться в пустых домах Коленсо.
Они бежали по тихим улицам, ныряли в двери и окна.
Через тридцать секунд все исчезли.
– Теперь в чем дело? – спросил полковник, снова поворачиваясь к Шону. Шон, сознавая, что они стоят открыто и что в отсутствие других целей буры начинают проявлять к ним повышенный интерес, нетерпеливо повторил свое объяснение.
– Вы уверены?
– Черт побери! Конечно, уверен. Мост разрушен, а все проволочные заграждения сброшены в реку. Вам по нему не пройти.
– Идемте со мной.
Полковник пошел к ближайшему дому, Шон за ним. Впоследствии он никак не мог понять, как ему удалось пройти эти сто ярдов и не побежать.
– Ради Бога, уберите шпагу, – сказал он полковнику под свист пуль.
– Нервничаете, сержант?
Полковник впервые улыбнулся.
– Вы чертовски правы.
– Я тоже. Но я не могу допустить, чтобы мои люди поняли это, верно? – Он поправил перевязь на поясе и сунул под нее шпагу. – Как вас зовут, сержант?
– Шон Кортни, Натальский корпус проводников. А вас?
Шон инстинктивно пригнулся, когда мимо его головы просвистела пуля, и полковник улыбнулся фамильярности вопроса.
– Ачесон. Джон Ачесон. Второй батальон шотландских стрелков.
Они дошли до дома. Не в силах больше сдерживаться, Шон благодарно нырнул в кухонную дверь и обнаружил внутри Сола. Тот протянул Шону сигару и поднес спичку.
– Эти сумасшедшие южане! – сказал он. – Да и ты не лучше – прогуливаешься в разгар боя.
– Ну хорошо, Кортни. – Ачесон тоже вошел в кухню. – Давайте рассмотрим положение дел.
Он молча слушал, пока Шон передавал все подробности. Шону приходилось повышать голос, чтобы перекричать свист и грохот бурской артиллерии и рев тысячи ружей Ли-Метфорда, отвечавших из окон и дверей деревенских домов. Кухню превратили в перевязочную, и стоны и шепот раненых усиливали сумятицу и шум.