етьих в могилу свели инфаркт или рак. Почти все уцелевшие оказались здесь. Со всех сторон неслось: убит, умер, погиб, расстрелян. Весь Тель-Авив был одним огромным лагерем уцелевших. Вдовцы находили себе здесь новых жен, вдовы — новых мужей. Те из женщин, кто был еще молод, снова обзаводились детьми.
Приглашения сыпались на меня со всех сторон. Я постоянно покупал цветы и конфеты и вечно куда-то ехал на такси. Некоторые говорили, что уже похоронили меня. Я словно бы восстал из мертвых. По моей одежде и тем подаркам, что я приносил, они, очевидно, догадались, что в Нью-Йорке я явно не бедствовал. Некоторые начали намекать или даже открыто просить, чтобы я помог им перебраться в Америку. Конечно, Израиль — это наша страна и наша надежда, но переварить святой язык и иудаизм в таких количествах не так-то просто. К тому же, шептали мне на ухо, здесь ничего невозможно добиться, если у тебя нет могущественных покровителей наверху. Нужно быть членом правильной партии или иметь хорошие связи. Здесь, как и везде, прав был сильный. А как иначе? Евреи ведь тоже люди. Как-то я заговорил с одной женщиной о вещах достаточно щекотливых. Она сказала, что здешний климат охлаждает мужскую страстность и прямо противоположным образом действует на женщин, которые становятся очень пылкими.
— И что же вы с этим делаете? — спросил я.
— Ну, справляемся кое-как, — ответила она и хитро улыбнулась.
Почему бы и нет? Я был туристом, американцем, и никак не мог повредить ее репутации. Жил в хорошем отеле, скупостью не отличался, в деньгах не нуждался. Она собрала обо мне всю информацию, какую только могла. Знала все о моих знакомых, их делах, их семейной жизни, даже об их тайных желаниях и часто повторяла, что здесь, на Святой Земле, люди ведут себя ничуть не более осмотрительно, чем в Париже или Нью-Йорке. Я понимал, что не все из услышанного мною правда, но многое подтверждали и другие. Нет, буквы иврита и еврейские лидеры все же не стали надежным барьером от зла и беззакония.
В перерывах между встречами и приглашениями я ходил в синагоги. Да, многие евреи в Тель-Авиве молились. Многие жили честно и набожно. В школах преподавали Писание, еврейскую историю, Мишну и даже кое-что из Гемары. Многие соблюдали кошер и субботу. Но чем больше я встречался с такими евреями, чем лучше узнавал их, тем яснее понимал, что им не хватает сил защитить своих детей от влияния мирского, правящего страной. Их образ жизни чаще всего не был порождением пламенной веры, он вырастал из повседневности, а иногда и из необходимости быть членом какой-либо партии. Это был холодный, вялый иудаизм. Я заговаривал с людьми в синагогах. Никто из них не обладал верой, достаточной для того, чтобы побороть искушение сил зла. Молитвы заканчивались, и сторож закрывал двери синагоги. Я не нашел тут ни одного дома учения, где бы мальчики сидели над Талмудом с тем же усердием, что в Варшаве или Люблине. Сыновья в крохотных кипах на затылках, отцы с аккуратно подстриженными бородами или чисто выбритыми подбородками, матери без париков, все они были славными людьми, но отнюдь не борцами с дьяволом. Они принадлежали к религиозной партии, их сыновья и дочери служили в армии. Они читали те же книги и смотрели те же фильмы, что и неверующие. День ото дня они все больше и больше отходили от веры и погружались в суету светской жизни. Многие из них молились только в субботу и по праздникам. Я уверен: сменится несколько поколений, и они утратят религиозную традицию.
Впрочем, я ведь рассказываю вам не о них, а о себе. Я бежал от Цили и Лизы, но здесь меня опять окружили бесчисленные цили и лизы. Я понимал, что из-за всех эти встреч с женщинами моя новая жизнь ничем не будет отличаться от старой. У меня уже была возможность завести пару интрижек с замужними дамами. Вера, что помогла мне пройти через тяжелейший жизненный кризис, вновь начала остывать и гаснуть. Я по-прежнему молился в синагоге, но слова молитвы больше не утешали меня, не давали успокоения. Я повторял Восемнадцать благословений, и каждое из них звучало, как ложь. Не было ни малейших доказательств того, что Бог действительно воскрешает мертвых, исцеляет больных, наказывает грешников и вознаграждает праведников. Шесть миллионов евреев было замучено, уничтожено, сожжено. Десятки миллионов врагов окружали Израиль, готовясь завершить дело, начатое Гитлером. Бывшие нацисты в Германии тянули пиво и в открытую обсуждали необходимость новых убийств. В России и Америке росло поколение, забывшее о вере и исповедующее атеизм. Множество евреев во всем мире поклонялось левым кумирам и верило в ложные учения. Они становились в большей степени язычниками, чем сами язычники, уходили от религии дальше гоев. Даже если и на самом деле существовал Бог, который мог бы прислать Мессию, то к кому его было присылать?..
С такими мыслями я молился. С ними ложился спать и с ними же просыпался.
11
Я уже было собрался завести себе в Тель-Авиве любовницу, а то и двух, но какая-то сила удерживала меня от этого шага, напоминая о причинах, по которым я здесь оказался, и о том образе жизни, который вел в Америке. Огонь иудаизма или голос с горы Хорев не позволяли мне поддаться искушениям материального мира. Этот голос однажды спросил у меня: «Для того ли ты выбрался из скверны, чтобы снова в нее погрузиться? Если ты, Иосиф Шапиро, — говорил он, — наследник ученых и праведников, готов нарушить Десять заповедей, чего же тогда ожидать от сынов и дочерей многих поколений злодеев и идолопоклонников?» Мужчины, чьих жен я мог бы соблазнить, были жертвами Гитлера. Они потеряли свои семьи в Польше и приехали в Израиль с надеждой начать новую жизнь. Действительно ли я хотел украсть их жен, купить их любовь деньгами и подношениями? Я просто не смог бы жить в мире с собою, если бы совершил такое преступление. Я бы сам превратился в нациста!
Я много слышал о кибуцах и как-то раз решил поехать в один из них, к своему дальнему родственнику. Это был левацкий кибуц. Родственнику я привез разные подарки, так что он был рад видеть меня и повел на экскурсию: мы увидели школу, коровник, сараи, пруд, где разводили карпов. Там даже было красивое здание, называвшееся Домом культуры. Я планировал уехать только на следующее утро, и мой хозяин, живший там уже достаточно долго, уступил мне на ночь свою комнату. Тем вечером в кибуце проходили выборы, и все члены организации должны были собраться вместе после обеда. Увидев, что свет горит только в Доме культуры, я зашел внутрь. Оказалось, что там есть библиотека с израильскими и иностранными газетами. Несмотря на свет, в помещении было пусто, на стенах я увидел портреты Ленина и Сталина. Кто такой Сталин, сколько евреев он уничтожил и с какой враждебностью относился к Государству Израиль, было прекрасно известно, тем не менее его портрет висел на стене. Преданные левым идеям евреи до сих пор не могли расстаться с этим творцом «прогресса», пророком «светлого будущего» и «счастливой жизни». Мне хотелось сорвать со стены картину и разодрать ее в мелкие клочья. Среди газет, лежащих на столе, попадались не только советские, тут были коммунистические издания чуть ли не со всего мира и на всех языках, включая идиш.
Когда я сидел там и просматривал газеты, в помещение вошла девушка, очевидно одна из членов кибуца. На меня она посмотрела с нескрываемым удивлением. Вступать в беседу не хотелось, и я предпочел углубиться в статью, доказывавшую, что единственным спасением мира по-прежнему является коммунизм. Девушка тоже начала листать какой-то социалистический журнал на иврите. Очевидно, она кого-то ждала, потому что время от времени поглядывала на дверь.
Действительно, вскоре в библиотеку вошел молодой парень. У него были курчавые темные волосы и блестящие карие глаза. Решив, что я американец и не понимаю иврита, парочка начала говорить. Сначала они обсуждать меня. Парень спросил, кто я такой, а девушка ответила: «Черт его знает, какой-то американский турист».
После этого они перешли на вопросы более личные, и хотя из-за их сефардского произношения я понимал далеко не все, но общий смысл разговора был вполне ясен. Девушка была замужем, ее муж уехал в Иерусалим, и она не знала, когда точно он вернется: то ли сегодня вечером, то ли завтра утром. Парень просил, чтобы эту ночь она провела с ним, но девушка отказывалась, говоря, что это слишком опасно. Да, и здесь, в этом Доме культуры, в этом кибуце, происходило все то же, что и в других подобных домах, и у евреев, и у гоев. Портрет Сталина на стене и разговор этой парочки раз и навсегда доказали мне, что светские евреи Израиля ничем не отличаются от светских евреев любой другой страны. Они впитали в себя всю ложь и все заблуждения, которые только есть в мире. То, что мы называем культурой, на самом деле ее отсутствие, закон джунглей. Конечно, в других кибуцах уже сняли портреты Сталина или, по крайней мере, перевесили их куда-нибудь подальше, но и там все надежды связывались с банальной социологией, фальшивой психологией, бессмысленной поэзией, учениями Маркса и Фрейда, теориями тех или иных профессоров. Они просто свергали старых кумиров и на их место ставили новых. Возлагали свои надежды на власть, чьи убеждения, образ действия и представления о законе менялись с малейшим дуновением ветра. Сегодня они были лучшими друзьями, а завтра — злейшими врагами. Сегодня хотели убить друг друга, а завтра устраивали вместе банкеты, поднимали тосты и обменивались орденами.
Хотя еврейские политики многому и в дипломатии, и в диалектике научились у гоев, это ничуть не способствовало уменьшению вековой ненависти к евреям. Как бы сильно евреи ни старались подражать гоям, их по-прежнему презирали, и они оставались в полном одиночестве. Им никак не могли простить верности наследию предков и «высокомерного» нежелания окончательно раствориться в среде тех, кто сжигал их священные книги и убивал их детей. В ненависти к евреям Сталин не отличался от Гитлера.
Ту ночь я провел в кибуце. Зайдя в главное здание, я услыш