Один из сидящих юношей фыркает:
— Его задушили.
— Вы не считаете это ужасным макабром? Инсценировка, чтобы он выглядел, как птица?
— Макабр? — громко смеется Томас, юноша, открывший мне дверь. — Какие необычные слова исходят из вашего красивого рта. Где вы выучили их? На факультете бульварных ужасов?
— Да, макабр, — говорит тот, кто единственный из всех присутствующих занимался учебой, — она правильно подобрала слово. Боюсь, что мы имеем дело с сумасшедшим. Я слышал, что один из них сбежал из психиатрической лечебницы.
Я предполагаю, что он насмехается надо мной, но его лицо серьёзно, и двое его соседей по комнате кивают.
— Возможно — говорю я, — и все же…, - прикусываю губу, — я не должна этого говорить, но я дьявольски любопытна.
Томас поднимает брови.
— Дьявольски любопытна? Действительно?
Я нацеливаюсь на молодого человека с учебником. Он читал его небрежно, поверхностно, как будто выполнял обязательство, и сейчас, как только представился повод, он бросил свое занятие.
— Я слышала…, - начинаю я.
Они все слегка сдвигаются в мою сторону, чтобы послушать.
Моя цель закрывает свой учебник.
— Слышали что, мисс?
— Ходят слухи, что бедного Арчи пытали. Это было не случайное убийство. Его убийца что-то от него хотел, — я делаю паузу для пущего эффекта, — точнее информацию.
В комнате проявляются отчетливые перемены, нечто осязаемое в воздухе. Томас поднимается со своего места и делает шаг ко мне.
— Это то, что вы слышали? — говорит он.
От его тона я, полагаю, должна была отступить, опустить взгляд, пробормотать, что, быть может, я ошибаюсь. Вместо этого я фокусируюсь на нем как лазер, эти перемены в воздухе говорят мне, что я наткнулась не только на викторианский дом братства. МакКриди назвал их радикалами, даже если я не видела никаких признаков этого.
— Ходят такие слухи, — говорю я, — хотя я не могу представить, что кому-то могло понадобиться от бедного Арчи. Я знаю, что он писал о местных преступлениях для «Эдинбургского вечернего куранта». Я могу только предположить, что какой-то негодяй решил, что он слишком много знает, и убил его за это.
Молодые люди обмениваются взглядами.
— Наверное, так оно и есть, — спокойно говорит Генри, — мы всегда говорили Арчи, что ему нужно быть осторожнее с такой опасной работой. У него была привычка болтать, когда следовало бы придержать язык.
Готова поспорить, что так оно и было.
Я осматриваю комнату, как будто я не только потеряла смысл того, что он говорит, но и интерес. Мыслить — это так сложно для моего женского мозга.
Осматриваясь, я замечаю что-то рядом с диваном. Короб, наполненный газетами и листовками, похожими на брошюры о преступлениях, которые Саймон принес для Грея. Рядом с ящиком лежит ужасно уродливая расшитая подушка, и я делаю вид, что сосредоточилась на ней.
Я подхожу к подушке и прикасаюсь к ней, бормоча, что у нее такой красивый дизайн. Между тем я украдкой просматриваю брошюры в этой коробке. Затем моргаю, пытаясь скрыть удивление. МакКриди назвал этих мальчиков радикалами. Он также сказал, что они ненавидят полицию, и поэтому я предположила, что речь о студентах-активистов левых взглядов. Но то, что я вижу в этой коробке, слишком знакомо.
За месяц до отъезда в Эдинбург я работала над делом о преступлении на почве ненависти и помогала проводить обыск в квартире одного из подозреваемых. На жестком диске его компьютера я нашла огромное количество мемов для распространения. Неописуемо уродливая ненависть, такая, что если бы я показала ее кому-нибудь из своих друзей, они бы поклялись, что это ненастоящее, что это принадлежит другому столетию, потому что в наши дни никто так не думает. То, что я вижу в этой коробке — викторианский эквивалент. Брошюры, кричащие об «иностранной угрозе, вторгшейся в гордые шотландские земли».
Я резко поднимаю голову, прежде чем кто-нибудь заметит, на что было направлено мое внимание и поворачиваюсь к молодым людям. Никаких эмоций на моем лице. Этому навыку я научилась в своем первом деле, связанном с сторонниками превосходства белой расы. Не позволяйте им видеть как вам противно, если только это не послужит вашей цели. Здесь не тот случай.
Я хватаю корзинку с пирогами.
— Да, я боюсь, что бедный Арчи всегда говорил слишком много, и это, несомненно, могло быть причиной его убийства. Интересно, однако…
Череда проклятий заставляет меня повернуться, чтобы увидеть Томаса, выглядывающего в окно.
— Там полицейский констебль.
— Что? — Генри подходит, чтобы посмотреть. Он добавляет к проклятиям:
— Неужели он думает, что мы не узнаем его без его формы? Удивительно, что мы не почувствовали его запах оттуда.
Я подхожу и вижу Финдли, стоящего на другой стороне дороги. Да, он не в форме, но его осанка и сканирующий все вокруг взгляд, выдают его.
— Этот парень — констебль? — говорю я. — Он выглядит слишком молодо.
Томас разворачивается на каблуках, быстро надвигаясь на меня, и я делаю шаг назад.
— Ты привела его сюда.
— Ч-что?
— Мы должны были понять это сразу. Просто посмотрите на ее желтые волосы, — он хватает за локон, прежде чем я успеваю увернуться. — Она немка. Может быть, русская, — Томас ухмыляется. — Русская, держу пари.
— Разве я говорю по-русски?
Он хочет меня ударить. Весь его вид буквально кричит об этом, но мой мозг все еще медленно реагирует. В наши дни ударил бы, но сейчас викторианские времена, а я прекрасная девушка, прибывшая выразить соболезнования. Конечно же, он не посмеет.
Но он посмел. Или точнее попытался, и я проклиная свою нерасторопность, все же уклоняюсь от его пощечины. Он этого никак не ожидает, и его лицо краснеет от гнева, но он быстро приходит в себя и снова замахивается. Но в этот раз не для пощечины, а для правого хука.
Не имея возможности убежать, я вместо этого блокирую удар, моя рука взлетает, чтобы остановить его руку, пироги падают на пол, когда кто-то охает. Я думаю, они так отреагировали, потому что этот парень атакует меня. Или, может быть, даже потому, что я уронила чертовы пироги. Но затем я вижу лица, повернутые в мою сторону, потрясение на них, и я ловлю свое отражение в стеклянной дверце шкафа, и я вижу себя. Мэллори. О, это тело Катрионы, но выражение лица — мое, холодная ярость, которая ошеломляет всех, кроме парня, напавшего на меня.
Томас видит этот взгляд, видит, как я блокирую его удар, и пытается ударить меня в живот. Я почти совершаю ошибку, желая оттолкнуть его ногой. Ошибка, потому что я ношу юбки в четыре слоя. Мое колено поднимается и упирается в ткань. Вместо этого я хватаю и выкручиваю его руку, разворачивая от себя. Затем толкаю его. Он врезается в изящный боковой столик, с грохотом опрокидывая его.
Распахивается дверь и появляется седовласая женщина. Должно быть это та самая «прячущаяся» миссис Троубридж, из ехидного замечания Генри. Когда она врывается внутрь, Томас вскакивает, отряхивая манишку.
Я устремляюсь к ней, широко раскрыв глаза от притворного ужаса. Она поднимает руку, чтобы остановить меня, а затем упирает руки в бока.
— Что это такое, девочка?
— Я… я… толкнула его, мэм. Мне очень жаль. Я пришла, чтобы отдать дань уважения бедному Арчи. Этот молодой человек обвинил меня в том, что я иностранка, и попытался ударить меня, и я бросила пироги, а затем он попытался ударить меня снова, поэтому я толкнула его.
— Иностранка? — говорит она, как будто это самая важная часть моего рассказа. Она грозно смотрит на Томаса. — Ты не в себе? Как эта бедная девочка может быть иностранкой?
Он открывает рот, но не произносит ни слова.
— Даже если иностранка, а это не так, нет причин бить ее. Этого безобразия не будет в моем доме. Ты извинишься и заплатишь ей за пироги.
— Заплатить ей? — скрипит он.
— Извинись и заплати ей вдвое больше за угощение, или ты можешь начать паковать чемоданы. Девочка пришла, чтобы отдать дань уважения и это больше, чем кто-либо из вас сделал. Бедный Арчи был убит, а вы делаете вид, как будто ничего не произошло. Когда семестр закончится, я хочу, чтобы многие из вас съехали.
В ее голосе звучит удовлетворение, как будто она хотела, чтобы они съехали на какое-то время, и рада такому оправданию. Они не казались слишком расстроенными из-за Эванса, и ее слова доказывают, что так и есть. Вместе с комментариями Томаса о том, что Эванс не знает, когда следует держать рот на замке, у меня есть разумная теория о том, почему Эванса пытали. Кто-то определил его как самое слабое звено в этой группе, наиболее склонное к разговорам.
Я больше ничего не узнаю от соседей Эванса, но миссис Троубридж — другое дело. На данный момент она мой единственный потенциальный источник информации.
Извинения Томаса не особо неискренние. Однако он заплатил, и я пытаюсь отдать монеты миссис Троубридж за столик. Это приносит мне дополнительный бонус, ее взгляд смягчается, и она хлопает меня по руке и говорит, что я хорошая девочка, но нет, молодые парни сами заплатят за столик.
Когда она провожает меня к двери, Финдли нет в моем поле зрения. Я благодарю миссис Троубридж и выхожу на улицу, чтобы найти его.
Глава 17
За мои усилия я вознаграждаюсь согревающим напитком. Но не горячим пуншем, к сожалению. Хорошо, на самом деле, я не знаю из чего состоит пунш, но звучит это восхитительно. Но Катрионе он не положен. Также как и не положено согреть свои кости в маленьком теплом пабе. Катриону ведут в приличное кафе, чтобы угостить за труды, но, черт возьми, я хочу алкогольный напиток и пылающий камин.
Кроме того, я не могу не заметить, что человек, который больше всего наслаждается этим местом, это тот, кто его предложил. Грей практически подпрыгивает, рассматривая пирожные на витрине. Не обращая внимания на крошечные сэндвичи и булочки со смородиной на нашем подносе, он сразу переходит к пирожным и тарталеткам, а когда заканчивает со своими, начинает разглядывать оставшиеся.