Но все доводы в мире не работают, пока по мне ползают блохи и вши, а я изо всех сил стараюсь не смотреть на человека без носа. А тут еще и крысы, подкрадывающиеся все ближе, эти наглые переносчики заболеваний, ждущие, когда я отвлекусь, чтобы укусить.
Я пытаюсь сосредоточиться на других вещах. На меня напал убийца-ворон, тот самый человек, которого мы ищем. Возможно, он может быть тем парнем из двадцать первого века, который пытался убить меня. Сосредоточься на этом. Думай об этом и проведи ночь, не думая о том, что тебя окружает сейчас.
Я не могу. Пытаюсь, но не могу сформировать ни одной связной мысли, все мое сознание поглощено ужасом моего окружения. Я в тюрьме. Одна. Сейчас у меня даже нет проклятого медальона, той самой вещи, ради которой я так рисковала. Офицеры конфисковали медальон вместе с ножом и оставшимися монетами, и я сомневаюсь, что увижу все это снова. А значит я потеряла свой шанс все исправить с Айлой.
Ночь бесконечна. Затем наступает утро, и я испытываю жажду и голод, и еще мне нужно пописать, но под ведром огромная лужа, и я не знаю, как это сделать, не вступив в нее. Я разрываюсь между надеждой поесть — даже хлебом и водой — и осознанием того, что я не осмелюсь прикоснуться к какой-либо еде.
Мы находимся в подвале, и тут нет окон, но гомон в участке говорит мне о том, что уже утро. Топот ног над головой сначала удвоился, а затем и утроился. Кто-то приходит за заключенным и упоминает «фискального прокурора», и я мысленно набрасываюсь на это, вспоминая, что так здесь называют главного прокурора. Я слишком довольна собой, что вспомнила об этом, что доказывает, что я еще не сошла с ума.
Констебль забирает пьяную женщину, говоря, что пришел ее муж. Она кричит, что не хочет уходить, и пытается ухватиться за меня, пока ее тащат. Я пытаюсь спросить, передал ли кто-то сообщение доктору Грею, но проходящие мимо офицеры даже не смотрят в мою сторону, как будто я одна из пьяных заключенных, выкрикивающих всякую чушь.
Вскоре я уже готовлю себя еще к одной ночи, проведенной в этой дыре. Никто явно не собирается связываться с Греем или МакКриди. А если они все-таки сделали это, то, вероятно, Грей умыл руки. Я чувствую себя бродячей собакой, оставленной в приюте.
Затем я слышу шаги Грея, как бы нелепо это ни звучало. Распознаю шаги? Как та собака, которая слышит своего хозяина? Это смешно и отвратительно, и все же я мгновенно вскакиваю на ноги, разглаживая свое платье.
Затем я вижу его, и мой желудок скручивается.
Я стала лучше понимать Грея с тех пор, как очнулась в его доме. Сначала он казался отстраненным и холодным, иногда раздраженным, иногда мрачным и решительным. Но эта маска давала трещину, по мере того, как он расслаблялся рядом со мной, увлеченно обсуждая работу, осматривая раны или с блаженством поглощая кремовое пирожное. И все же Грею было трудно сохранять суровость, когда у него на лице пятна от чернил, волосы в беспорядке, и все это стоя в одном носке.
Сегодня этот мужчина, входящий в тюрьму, совсем другой. Он безупречно одет, так же безупречно, как обычно МакКриди. Волнистые темные волосы уложены и причесаны. Он чисто выбрит, и его взгляд холоден. И этот взгляд самое худшее. Даже когда он глубоко погружен в свои мысли, в темных глазах Грея есть блеск — признак того, что в его голове множество мыслей. Сейчас его взгляд пустой, когда он уверенно идет рядом с молодым констеблем.
Я слышу шум, выглядываю в коридор и вижу двух офицеров, оба в штатском, вышедших из своих кабинетов и наблюдающих за происходящим. Еще один спускается по лестнице и замирает на месте. Они пришли посмотреть на зрелище. Только зрелище — это не я. Это доктор, который разделывает трупы и называет это наукой, но мы все знаем, что за этим кроется, не так ли? Он просто больной ублюдок.
Я вижу это в их взглядах, таких же холодных, как его. В ухмылках на лице. Я хочу сказать им, что когда-нибудь такие люди, как Грей, изменят их профессию. Работа таких людей, как он, поможет полиции ловить преступников, которые при иных обстоятельствах остались бы на свободе. И, что не менее важно, она позволит им оправдать тех, кто должен быть на свободе, — невиновных, на которых указывают косвенные улики, но которые опровергаются с помощью судебной медицины.
— Это она? — хрюкает офицер, ведущий Грея к моей камере.
— Так и есть, — отвечает Грей.
Констебль открывает дверь, и я иду вперед с таким достоинством на которое только способна. Прежде чем успеваю выйти, констебль останавливает меня.
— Ты уверена, что хочешь пойти с ним? — спрашивает констебль. — Это не обязательно. Возможно, эта клетка тебе больше по вкусу.
Он кидает взгляд в сторону Грея.
— Я хотела бы уйти с доктором Греем, пожалуйста, — говорю я.
— Ну, тогда выходи. Я слышал, некоторым девушкам нравится такое. В тебе тоже есть что-то от нечисти, не так ли? — его взгляд переходит на кровь на моем платье.
— Позаботься о том, чтобы у доктора не кончились трупы для практики. Из тебя получился бы симпатичный труп для экспериментов.
Я ожидаю, что Грей что-нибудь скажет. Но я недооцениваю, насколько он привык к такому обращению и насколько хорошо он понял, что попытки ответных выпадов бесполезны. Выражение его лица остается нейтральным, как будто констебль любезно прощается со мной.
Когда я подхожу к Грею, он даже не смотрит в мою сторону. Просто поворачивается на каблуках, чтобы уйти.
— Нет-нет, — говорит констебль, — Нам еще нужно подписать кое-какие бумаги. Подождите там, — он указывает на открытую дверь.
Грей входит, пересекает комнату и останавливается на другой стороне, игнорируя стулья, предпочитая стоять.
Когда констебль уходит, я говорю:
— Я просила детектива МакКриди о помощи, сэр. Я надеялась, что он сможет уладить это дело.
— Он это сделал, — голос Грея тихий и колючий, его взгляд прикован к двери. — Он убедил их, что ношение ножа в этом районе было разумной мерой предосторожности. Тот факт, что мужчина сбежал, сделал это дело очень сложным, и прокурор решил не заниматься им.
— Я считаю, это был убийца-ворон, сэр. Он был одет в черное, от маски до плаща. У него была веревка, похожая на ту, что нашли на первой жертве. Когда мы боролись, он обронил павлинье перо, но забрал его, прежде чем уйти.
Я надеюсь, что это привлечет его внимание. Я увижу лучик жизни под толстой коркой льда. Он смотрит на меня долгим взглядом, а затем отпускает, его рот упрямо сжимается.
— Вы думаете, что я лгу, — шепчу я, — потому что я слышала, когда детектив МакКриди сказал, что свидетель описал черный плащ, и я видела веревку в вашей лаборатории.
— На данный момент не имеет значения, что я думаю. Главное, что ты свободна. Полиция связалась с детективом МакКриди, который убедил их не выдвигать обвинений.
— Тогда почему не он пришел освобождать меня?
— Он пытался. Они настаивали на том, чтобы я пришел и взял на себя ответственность за тебя сам.
Я открываю, а затем закрываю рот.
Прости, пожалуйста. Вот что я хочу сказать. Мне очень жаль, Дункан.
В этот момент он не Грей, и даже не доктор Грей. Не только босс Катрионы. Я впервые вижу его как личность, не определяемую его ролью в моей жизни. Это похоже на первый раз, когда встречаете учителя вне школы, и вы в шоке от осознания того, в обычной жизни он не только учитель.
Это человек, который был унижен из-за меня. Унижен перед теми самыми людьми, которым он пытается помочь, теми, которые требуют его присутствия, только, чтобы они могли поиздеваться над ним.
Как полицейский, я уже имела опыт попыток помочь кому-то, кто не хочет помощи от «таких, как я». Здесь все намного хуже, потому что в моем случае я знаю, что у многих есть причины не доверять полицейскому. Здесь же мучители Грея просто считают его жутким и странным, а каждый, кто подвергался издевательствам в школе, прекрасно знает, каково это.
Грей вырос с этим. Потому что он незаконнорожденный. Потому что он не белый. Можно предположить, что жизнь уже приучила его к унижению. Но это не так. Я вижу, как он возводит вокруг себя стены, защищаясь.
Он продолжает дело своей жизни, несмотря на насмешки и издевательства. В какой-то момент он сказал: «К черту их мнение» и решил делать то, что хочет. Я восхищаюсь им, но я не настолько наивна, чтобы предполагать, что его не задевают эти уколы в его адрес
— Извините, — говорю я наконец, потому что не могу не сказать хотя бы этого.
В этот момент его подбородок дергается, губы сжимаются сильнее и он сухо отвечает:
— Это не имеет значения.
Они изменят свою точку зрения. Я хочу сказать ему это. Я хочу сказать ему, что тысячи будущих детективов оценят работу, проделанную им и многими другими. Тысячи невинных людей выйдут на свободу благодаря ему, а для сотен тысяч жертв восторжествует справедливость.
— Когда-то все будет по-другому, — бормочу я себе под нос.
Он резко поворачивает голову и хмурится, но я не думаю, что он услышал мои слова. Он просто на взводе и как будто ожидает насмешки. Я расправляю плечи и открываю рот, чтобы сказать, что он делает потрясающую работу, даже если мое мнение мало что значит.
Не успеваю я заговорить, как констебль снова появляется, ухмыляясь.
— Все готово. Теперь просто следуйте за мной. Я собираюсь провести вас в обход. Не хотелось бы, чтобы вы слишком близко подходили к моргу. Вдруг увидите что-то, что вам понравится.
Рот Грея сжимается. Я продолжаю надеяться на его острый ответ. Я знаю, что он способен на это. Но он выбирает молчание в качестве своей защиты, и все, что могу сделать, это следовать за ним.
Глава 22
После позорного шествия мимо кабинетов в подвале, мы поднимаемся по лестнице, а затем продолжаем идти мимо кабинетов уже на первом этаже. Все вывалились, чтобы посмотреть. Грей идет, его взгляд устремлен вперед, а я иду рядом с ним. Когда он резко останавливается, я прослеживаю за его взглядом и вижу знакомую фигуру, сидящую в приемной.