Грей ускоряет шаг.
— Айла. Я думал, что…
— Сказал мне, чтобы я оставалась дома?
— Нет, я сказал тебе, что могу справиться с этим сам.
— Конечно, можешь, — говорит она спокойно. — Но я никогда не была в этом конкретном месте и хотела взглянуть на него, вдруг могу что-то сделать от имени королевского женского общества по благоустройству полицейских участков. Я думаю, что здесь не помешали бы новые стулья. Возможно, цветы для стойки регистрации.
Она шутит, это очевидно. Я прикусываю щеку, чтобы не улыбнуться, а Грей закатывает глаза, но слегка расслабляется. Однако офицер рядом с нами обращает на это серьезное внимание.
— Новые стулья были бы как нельзя к месту, мэм, — говорит он.
— Я уверена, что вам многое может пригодиться, — говорит она, — особенно крысолов. Мне кажется, я видела, как что-то мохнатое юркнуло там, — она бросает взгляд в сторону. — Это интересное здание, однако. Явная историческая ценность.
— Это так, мэм.
Она поворачивается ко мне.
— Я взяла на себя смелость забрать твои вещи, Катриона. Теперь мы можем уйти.
Я киваю, она берет меня за руку и выводит на улицу, а Грей следует за нами. В тот момент, когда за ней закрывается дверь, она поворачивается к брату.
— Я собираюсь пригласить Катриону на чай, — говорит она. — Я знаю, что у тебя есть дела. Мы встретимся дома.
Грей колеблется.
— Я не думаю, что вы найдете приемлемую чайную в этой части города.
— Тогда мы найдем не приемлемую.
Он выдерживает паузу, его взгляд переходит с Айлы на меня, прежде чем он говорит:
— Хотя я уверен, что Катриона провела не слишком приятную ночь, я не совсем уверен, что она заслуживает чая.
Я напрягаюсь. Это почти рассмешило меня. Я не заслуживаю чая? Не самое выдающееся оскорбление.
Но дело не в этом. Дело в недоверии, скрытом в этих словах. Он не уверен, что на меня действительно напали. А если и уверен, то, возможно, думает, что я это заслужила, по крайней мере, в том смысле, что на меня напали дважды, и это не может быть простым невезением. В любом случае, он уже не считает меня человеком, которому стоит доверять, а особенно оставлять наедине с собственной сестрой.
— Я настаиваю, Дункан, — говорит Айла, а затем добавляет более мягко: — Пожалуйста.
Я снова ощущаю неловкость в их отношениях. Айла — старшая сестра, но она полагается на Грея как на «мужчину в доме», даже когда этот дом в равной степени и ее тоже.
Теперь, когда я знаю их более глубокую личную историю — он ее сводный брат, незаконнорожденный, позорное пятно — меняет ли это моё отношение? Нет. Они ведут себя как обыкновенный холостяк и его старшая овдовевшая сестра, без всяких «сводных братьев и сестер» или «неудобных обстоятельств». Это хорошие отношения, которым стоит позавидовать.
— Если ты настаиваешь, — говорит он.
Она встречает его взгляд, ее голос становится мягким, когда Айла отвечает:
— Да. Спасибо за понимание.
— В нескольких кварталах отсюда есть приличная чайная. Вы можете дойти туда пешком — здесь безопасные улицы. Затем поймайте, пожалуйста, экипаж до дома.
Он достает монеты из кармана, это заставляет ее криво улыбнуться.
— Нет необходимости платить за мой кэб, Дункан, — прежде чем тот успевает сомкнуть кулак, она выхватывает одинокий соверен из числа мелких монет, на его ладони. — Но если ты настаиваешь…
Они обмениваются улыбками.
— Увидимся дома. Я понимаю, что дела по дому это твоя ноша, но я хотел бы обсудить…, - он бросает быстрый взгляд на меня.
— Конечно.
Он показывает в какую сторону нужно идти, чтобы найти чайную, а затем предлагает проводить нас, но Айла шутливо отталкивает брата. Он уже собирается уходить, когда останавливается.
— Ты нашла свой медальон, — говорит Грей, и я резко оборачиваюсь, чтобы увидеть медальон на ее шее.
Она кивает.
— Нашла.
— Хорошо. Я слышал, что ты потеряла его, и я был обеспокоен.
— Его положили не на свое место, вот и все.
Они прощаются, и мы с Айлой идем в другом направлении.
— Вы забрали медальон из участка, — говорю я. — Я беспокоилась, что он мог пропасть, — я оглядываюсь на Грея, его длинные ноги уже унесли его за пределы слышимости. — Из-за него я оказалась в участке.
— Я знаю.
Мне кажется, или ее лицо стало таким же суровым, как у брата, а голубые глаза стали холодными?
Я хочу что-то сказать и открываю рот.
— Это была последняя капля, Катриона, — говорит она, не отводя взгляда. — Поэтому я позвала тебя, чтобы сказать это перед тем, как ты вернёшься в дом. Ты вернешься, чтобы собрать свои вещи. Если ты сделаешь это без истерик, не беспокоя моего брата или миссис Уоллес, не расстраивая Алису…
Она возвращает мне нож Катрионы вместе с несколькими монетами, которые были в моих карманах. Затем протягивает соверен, который взяла у Грея.
— Это месячное жалованье. Я удвою его, если ты не будешь очередным враньём пытаться отстоять свою позицию. Это конец, Катриона. Я не могу доверять тебе, и я не могу допустить твоего присутствия в своем доме.
— Но… но я вернула медальон.
— Ты вернула? — она поворачивается ко мне, ее брови от удивления поднимаются вверх. — Ты считаешь меня дурой? Ты пыталась продать мой медальон. Вот почему на тебя напали прошлой ночью. Либо ты блеснула им не перед тем человеком, либо пыталась не тому продать.
Я внутренне вздрогнула. На меня напали в старом обиталище Катрионы, с медальоном Айлы на шее и она решила, что несмотря на ее вчерашние мольбы в библиотеке, о возвращении медальона, Катриона отправилась продать его.
— Я продала его до нападения, — пытаюсь объяснить я. — В ломбард. После нашего разговора я отправилась, чтобы вернуть медальон. И я сделала это. Я забрала его незадолго до нападения.
— Ломбард?
— Эм, это место куда люди продают свои вещи.
— Я знаю, что такое ломбард, Катриона. Я имела в виду, что, если это твоя история правдива, то ее легко доказать. Отведи меня туда, и я поговорю с владельцем. Мы посмотрим, подтвердит ли он твою историю.
— Я никогда в жизни не видел эту девушку, — говорит Довер, когда мы стоим в его ломбарде, — и, конечно, не покупал у нее этот медальон. Очевидно, что такая вещь могла быть украдена, возможно, у ее хозяйки. Я честный человек, который дает деньги взаймы беднякам за их вещи в трудные времена. Я не торгую краденым товаром.
— Конечно, нет, — говорю я, — но я исказила факты, когда пришла к вам с нуждой.
Его глаза сузились при слове «исказить», как будто он не знает этого слова и предполагает, что-то нехорошее.
— Я солгала, — объясняю я, — я сказала, что это медальон моей бабушки, и мне пришлось его продать, чтобы кормить ребенка. Потом я сказала, что мой брат дал мне денег, чтобы я выкупила медальон. Нет никакого ребенка. У меня нет брата. Я солгала, и мне жаль, что я обманула вас, сэр. Правда в том, что я украла его у своей хозяйки, а потом пожалела об этом. Вы никак не могли знать, что это краденое.
Довер не принимает моих оправданий. Либо он будет выглядеть обманщиком, либо дураком, а он не хочет быть ни тем, ни другим, особенно перед такой приличной дамой, как Айла.
Когда мы, наконец, уходим, я говорю:
— Я предупреждала вас, мэм. Он не признается, что купил краденое даже случайно, боясь полицейского расследования. Вы ведь смогли понять, что он лжет, не так ли?
— Нет, Катриона. Я не смогла, а это значит, что либо он говорит правду, либо я не умею распознавать ложь. Полагаю, что ты продавала ему товар раньше и надеялась, что он согласится на вашу историю в расчете на будущее сотрудничество с тобой.
— Тогда зачем мне пытаться отговорить вас от разговора с ним?
Она выгибает бровь.
— Ты серьезно думаешь, что попытка отговорить меня от разговора с ним сработает в твою пользу? Ты надеялась отговорить меня, а когда поняла, что это не сработает, надеялась, что он солжет.
Мы продолжаем идти, и мой мозг работает в поисках решений. Никто не любит, когда из него делают дурака, но именно так я поступила с Айлой. Она думает, что я не боялась потерять свою должность, потому что мой работодатель — глупая, богатая женщина, воображающая себя филантропом. Пролей я несколько слез и соври, и что бы ни случилось, я бы сохранила свою работу, благодаря ее наивности.
— Ты упакуешь свои вещи, — продолжает она. — Я дам тебе два фунта, и это мое последнее предложение. Мы возвращаемся домой, ты собираешь свои вещи и уходишь. Варианты? — она смотрит на меня, а затем отворачивается. — Я не думаю, что тебе понравилась эта ночь в тюрьме. Суды не испытывают сочувствия к слугам, которые воруют у своих хозяев.
— Я этого не делала, — я почти выкрикиваю эти слова. — Я знаю, что вы мне не верите, мэм. Мне не нужны эти деньги. Я уйду без скандала, если придется. Деньги не нужны. Но есть ли какой-то способ, которым я могу всего этого избежать? Я откажусь от зарплаты. Я возьму любую дополнительную работу. Я буду работать без выходных…
— Нет. Мне жаль, Катриона, но ты уходишь сегодня и без рекомендаций. Я не могу лгать будущим работодателям. Я бы посоветовала тебе взять два фунта.
— Неужели нет ничего…
— Ты ничего не сможешь сказать мне, чтобы убедить. Ты ничего не сможешь сделать. Никакие сказки не оправдают тебя.
Бывают моменты, когда вы понимаете, что собираетесь сделать что-то невероятно безрассудное и ужасно опасное. Но вам все равно. Это как совершить прыжок прежде, чем посмотреть вниз. Это как смотреть, видеть яму с кипящей лавой и прыгнуть, потому что разъяренный слон несется прямо на вас, и когда остается лишь очень маленький шанс, что вы приземлитесь на крошечный островок посреди моря лавы.
— А как насчет правды? Не сказок. Правды.
Она вздыхает.
— Пожалуйста, возьми два фунта и не оскорбляй меня больше своей ложью. Я более разумная, чем ты думаешь.
— Вот почему я собираюсь сказать вам правду, и если вы не поверите, а я уверена, что не поверите, тогда я прошу только об одном. Оставьте свои деньги. Я уйду тихо. Но что бы я ни сказала, обещайте, что не отправите меня в Бедлам?