не заводила.
Когда появились проблемы с Сережей, тема домашних животных возникла снова. Периодически соседи и знакомые предлагали каких-то породистых котят, но, посмотрев, как они яростно царапаются, я понимала, что нам такой вариант не подойдет. В то время модно было иметь в доме «плюшевых» британских кошек, но у меня стали закрадываться подозрения, что совместить душевного друга и экзотическую игрушку не получится.
Как-то раз летом я прочитала в газете объявление, что в местном Доме культуры проходит выставка кошек. Витя уговорил меня съездить посмотреть. Поехали втроем с Сережкой. В конце выставки остановились около женщины, а у нее в сумке три котенка. Выбракованные. Отдает бесплатно. Говорит: «Возьмите рыженького – не пожалеете. Такой ласковый!»
Всю обратную дорогу в трамвае я причитала шепотом вслух: «Что же я натворила, куда голову сунула!» Страшило все: дополнительные хлопоты по уходу за животным, риск, что Сережа причинит ему вред. Вспомнились и все проблемы с кошками, которые были у меня в детстве.
Первое время страх за котенка был обоснованным, потому что Сережка не понимал, как его брать, и таскал, держа за голову. Но котенок весил не много, и вреда таким образом сын ему, слава богу, не наносил. Кота назвали Бейсик, но Сережка упорно звал его «Кысь». И мы как-то тоже привыкли, стали звать его так же.
Такого удивительного кота я ни до, ни после не встречала. И дело даже не в том, что он аккуратно ходил на горшок. У него сложились особые отношения с каждым из членов семьи. Меня он немного побаивался (но и ласкался, когда у меня было на это время). Мужа самозабвенно вылизывал. С Витей то дрался, то играл. А Сережу… покорно терпел. Учитывая, что младший сын проникся к коту особой симпатией, я научилась использовать его как инструмент, когда надо было, например, зайти домой, а Сережка упирался и кричал. Я закрывала подъезд внизу (мы жили на втором этаже), оставляла его одного, поднималась, брала кота, спускалась с ним на первый этаж, и… Сережа с котом спокойно поднимался домой. Не описать все ситуации, которые связывали нас с Бейсиком. Он сыграл огромную роль в реабилитации Сережи. Мы до сих пор все его любим и вспоминаем (он погиб в 2010 году). Если существуют перерождения, думаю, в следующей жизни наш кот стал человеком.
Методы анималотерапии (пет-терапии) – так обычно называется лечение животными – занимают важное место в процессе абилитации детей с нарушениями развития [19].
Продвижением этого направления занимался Борис Левинсон в 1961 году. Он заметил, что в присутствии собаки контакт с ребенком-аутистом облегчается. Детям проще делать медицинские манипуляции. Даже если в холл медицинского учреждения поместить аквариум с рыбками, страх пребывания в медицинском центре уменьшается.
В пет-терапии различают два направления. Первое (animal-associated therapy) – мероприятия, направленные на лечение и помощь. Развиваются двигательные навыки, происходит восстановление после тяжелых болезней, становятся более мягкими проявления психических болезней, улучшается налаживание контакта.
Второе (animal-associated activity) – это работа с животными, направленная на достижение положительных эмоций. В русском языке есть близкие, но не точные определения понятий. Лечение при помощи животных называют зоо- или анималотерапией. Иппотерапия – работа с лошадьми, дельфинотерапия – с дельфинами, канистерапия – с собаками, фелинотерапия – с кошками.
Животные могут помочь не только больным с аутизмом. Так лечат больных с депрессией, посттравматическим стрессовым расстройством и другими заболеваниями. Лучше для этой цели подходят звери, поддающиеся дрессировке и обучению: лошади, дельфины, собаки, свиньи. Но могут помочь и пушистые грызуны, птицы, ящерицы и даже ослы.
Про мозг млекопитающего говорят, что это мозг лимбической системы, которая включает в себя гиппокамп, мозжечковую миндалину, таламус и гипоталамус. На определенном этапе зрелости мозг ребенка начинает приближаться к этапу морфофункциональной зрелости мозга млекопитающего животного. Возможно, в какой-то момент, оказавшись на одной ступеньке эволюционной лесенки, ребенок и животное могут начать «соревноваться».
Достаточно высокий уровень развития мозжечковой миндалины обеспечивает возможность испытывать чувство эмпатии (насколько это доступно ребенку). Кто займет здесь лидирующие позиции – определит процесс общения, сотрудничества, взаимодействия. Я не встречала в литературе рассмотрения этой проблемы в данном аспекте, все изложенное мной носит характер предположения.
Дельфинотерапии и иппотерапии посвящено немало литературы. В некоторых регионах есть специализированные центры, работают сертифицированные зоотерапевты. Эффективность этих методов бесспорна. Я тоже пользовалась ими при малейшей возможности.
В Турции покупала очень дорогой для нас аттракцион «купание с дельфином», когда позволяли гладить животное, играть с ним. Это, конечно, ни с чем не сравнимое ощущение – прикасаться к немного шершавой, прохладной и такой живой поверхности огромного существа, от которого исходит мощная энергетика.
Моя подруга – сертифицированный иппотерапевт, поэтому и такой способ абилитации, как иппотерапия, мне, конечно же, знаком. К сожалению, не всегда перечисленные методы бывают людям доступны. Из-за финансовых преград и климатических условий или из-за невозможности организовать поездки на занятия (лошади, например, требуют содержания в специальных условиях, конюшни, как правило, расположены за городом, не у всех есть личный транспорт, чтобы быстро добираться на занятие, да еще с больным ребенком).
Неважно, какое именно животное станет проводником в более высокоорганизованный уровень неокортекса. Мурки и Жучки могут оказаться ничуть не хуже дельфинов. Главное, чтобы животное понравилось ребенку, было ему «созвучно». Если явных предпочтений нет, можно пытаться идти путем наблюдения, проб и ошибок. Понаблюдайте за ребенком в гостях, в контактном зоопарке. Сейчас организовано много приютов для животных, можно посещать террариумы, выставки животных. Главное – не напугать ребенка, создать благоприятную атмосферу общения.
Глава 12. Психолог
Не скажу, что система образования в нашем регионе предложила развернутую программу абилитации, но в чем-то нам, безусловно, повезло. Когда Сереже было уже почти три года, участковый педиатр сказала, что в нашем районе города впервые создан Центр ранней помощи детям с проблемами в развитии. Конечно, критический момент для начала работы был уже упущен. Но я всегда старалась пользоваться любыми возможностями, поэтому согласилась и пошла на собеседование в центр.
Мне предложили заполнить опросник. Я сейчас уже не помню конкретных вопросов, однако результаты показали, что социальный уровень развития ребенка соответствует примерно… одному году. Новость была шокирующей.
Два раза в неделю мы стали посещать занятия в центре. Важно то, что нам дали направление в тот момент, когда ребенку еще не был определен статус ребенка-инвалида.
Занятия строились следующим образом: один час мы занимались индивидуально с психологом, затем еще один час были занятия в микрогруппе, состоящей из трех человек. Во время групповых занятий к нам присоединялся логопед. Мамы тоже участвовали. Заканчивались занятия в сенсорной комнате.
По возрасту дети были одинаковы. По уровню развития – нет.
Один ребенок, мальчик, был нормотипический, у него были проблемы адаптации к детскому саду. Он свободно разговаривал, выполнял все задания психолога, был упорядочен в поведении. Только был застенчив и все время прижимался к матери.
Второй ребенок в группе, девочка, была с синдромом Дауна, но на тот момент она выглядела существенно более развитой, чем Сережа. Во всяком случае она участвовала в совместных играх, выполняла отдельные задания.
Сережа почти ни в чем не участвовал, в контакт не вступал, ни с кем не сотрудничал. Родителям такое выносить тяжелее всего. Смотришь на все происходящее, ползаешь за ребенком по коврикам, а сам задаешься вопросом: «Что мы вообще здесь делаем?»
Примиряли с действительностью только выводы психолога, которая умудрялась по крохам собрать все те маленькие достижения, которые были у ребенка на занятии («А помните, как он сыпал разорванную салфетку, как будто это снежок?», «Сегодня Сережа последовательно преодолел препятствия из нескольких модулей!», «Сегодня внимательно посмотрел мне в глаза!»).
И это все?! Этому я должна радоваться? Но постепенно стало приходить осознание: только так, крохотными шажками, можно и должно идти к цели.
Помогающих профессий много (врачи, учителя, психологи, логопеды). Но тот ресурс, который тратят «коррекционщики» (пусть они на меня не обижаются за это название), огромен. В то время я была далека от специфики этой профессии. Людей, которые, несомненно, сыграли решающую роль в нашей судьбе (каждый на своем этапе), можно пересчитать по пальцам на одной руке. Первой была психолог Оксана Александровна, которая работала на базе Центра ранней помощи.
К сожалению, мы занимались с ней не очень долго (полгода). Детей старше трех с половиной лет в центр не брали, а потом Оксана Александровна ушла в декретный отпуск.
Сережа не начал говорить в этот период. Мало того, на занятиях я увидела, что на фоне своей микрогруппы Сережа был самый… неперспективный. Но Оксана Александровна сделала три ключевые вещи:
• трансформировала эмоции сына, направляла их в правильном ключе;
• научила меня оценивать ситуации, где он невербально демонстрировал свой интеллект;
• научила основному принципу коррекционной работы – превращать хаотичную деятельность в замысел.
Много лет спустя на марафонах А. В. Цветкова [8] я поняла нейробиологическую подоплеку этих действий. Андрей Владимирович делал упор на то, что венцом, целью эволюционного развития мозга является формирование ЗАМЫСЛА, придание значения тому, что мы делаем. Животное совершает разнообразные (иногда сложные) моторные акты рефлекторно, не определяя смысла происходящего. Отличие головного мозга человека с его развитыми передними префронтальными отделами состоит в том, что деятельность носит