— Вообще-то я тут учусь, — сообщила Илонка доверительным шёпотом.
— Да неужели?!
Сарказм был более чем уместен — горячая поклонница бывшего старосты не объявлялась с самого начала учебного года и, по слухам, перевелась в другой вуз вслед за Дэном.
— Камышева! Боровицкая! — грозный окрик лектора вынудил прервать выяснение отношений до конца пары.
Все оставшиеся полчаса я промучилась, раздираемая любопытством и злостью, симпатией и неприязнью, предвкушением чего-то прекрасного и одновременно предчувствием беды. Два раздражителя, две причины — и целый веер противоречивых эмоций.
Сбоку деловито сопела Илона, строча в толстой тетради что-то крайне далёкое от лекции — какие-то непонятные формулы и схемы. А затылок сверлил тяжёлый взгляд новичка. Я буквально чувствовала его, ощущала физически. Этот взгляд оглаживал щёку, мурашками топтался по плечу и спине, путался в волосах, окатывал жаром голую шею. У меня даже что-то вроде аллергии на нервной почве образовалось — нестерпимо зачесалась правая рука.
А может, и не на нервной. Потому что на внутренней стороне запястья обнаружилось контурное изображение оскаленной медвежьей морды. Не иначе Катька в ночи подкралась и влепила переводную картинку. Прибить бы поганку!
Едва дождавшись перерыва, я пулей вылетела из аудитории и унеслась в столовую, чуть не затоптав по дороге лопоухую Ларису. Эта мисс Чебурашка даже рот открыла, чтобы что-то сказать, но я была не в настроении знакомиться. Хотелось забиться куда-нибудь в уголок и переварить явление блондина мечты и мою на него реакцию. Придумать: как бороться с предательским румянцем; как не мямлить, если вдруг он ко мне обратится; как не выглядеть дурой, втюрившейся с первого взгляда. И желательно запить процесс придумывания хотя бы компотом. И булочкой зажевать.
Увы, в порыве подкрепиться я была не одинока — вслед за мной приплелась вся группа, коварно прихватив с собой новичков.
Впереди было окно между парами, поэтому размещаться решили капитально — сдвинули столы, натащили всякой снеди с раздачи, распотрошили личные запасы, вывалив в общую кучу шоколадки, фрукты и бутеры. Меня загнали в угол, всучили пластиковый стаканчик с подпольно — вернее, подстольно — разлитым пивом и тем самым начисто отрезали возможности для побега.
По закону подлости сероглазая причина для волнений устроилась напротив и тут же принялась сверлить во мне дырки взглядом. Сбоку влезла Илонка, буквально ввинтившись между мной и уже примостившимся рядом лопоухим новичком. Я даже порадовалась долю секунды, что хоть будет на кого внимание переключить, пока эта стервозина не кивнула в сторону блондинистого идеала и не прошептала с ехидцей:
— Нравится?
— Слушай, Боровицкая, чего ты ко мне привязалась? — буркнула в ответ раздражённо. — Магнитная буря в черепушке приключилась?
— А я, Машунь, решила, что мы с тобой будем дружить! — ошарашила новостью врагиня.
— Чего?
— Дружить! — охотно повторила Илонка.
— С какой это стати?
— А почему нет? Делить нам больше некого, так что…
— Это ты сейчас про Дэна, что ли? — уточнила я.
— Угу, — подтвердила Боровицкая угрюмо.
Она так заметно поникла, самодовольство так резко сменилось тоской, что даже жаль её стало. С сочувствием, которого сама от себя не ожидала, я спросила:
— А ты почему тут осталась? У нас все были уверены, что вы вместе перевелись.
— Да понимаешь, Маша, — вмиг вернув стервозное выражение лица, недобро начала пояснения Илонка, — не накосячила я достаточно, чтобы отсюда вылететь. Не отличилась! И это вторая причина, почему мы с тобой будем дружить!
Заявление ошарашило. Что за бред? Илонка в самом деле умом повредилась?
— Это угроза? — спросила я, помедлив.
— Обещание, Машенька! Обещание!
Неизвестно, до чего бы мы дошипелись, но тут перед моим носом появился бутерброд, умопомрачительно пахнущий копчёной колбасой.
— Будешь? — пробасил обладатель серых глаз, белых волос и офигительной мускулатуры.
На ответ меня не хватило. Я молча протянула руку, наши пальцы слегка соприкоснулись, и меня словно током долбануло — чудом бутер не уронила. Да ещё и снова стало зудеть запястье, а вдобавок к нему зачесался живот. Может, Катька и там какую-нибудь временную татушку присобачила?
— Машунь, ты бы хоть спасибо мальчику сказала, — влезла с ненужным советом Боровицкая.
— Спасибо, — выдохнула я, потупившись. От нахлынувшего смущения произнести что-то ещё была просто не в силах.
— Приятного аппетита, — решил добить меня Северов, — Маша.
Впрочем, нет! Добила меня Ленка, которая подкралась к блондинистому новичку со спины, возложила ему на плечо свой бюст, обвила мощную шею руками и игриво прочирикала:
— А ты нам споёшь, Карл?
Вот хорошо, что я откусить не успела — весь стол бы обплевала, закашлявшись. Меня аж передёрнуло — не то от непрошеной ревности, не то от произнесённого вслух непривычного для наших краёв имени. Ну никак оно не вязалось с обликом парня. Вот фамилия да — подходила. А имя… Было в нём что-то неправильное.
Будто и не имя вовсе, а какая-то пародия!
— Простите, Алина…
— Алёна, — поправила Ленка, надувшись.
— Я не пою, — завершил высказывание Северов. Причём сразу стало ясно, что соврал.
— Совсем? — влез с вопросом Димка.
— Сейчас совсем, — продолжил сочинять новичок, — горло болит. Да и играть я только учусь.
— А Машенька у нас поёт, — приобняв меня за плечи, сообщила Илонка. — И песни пишет.
— Да-а-а? — Фальшь в голосе сероглазого просто зашкаливала.
Я кивнула и хлебнула пива, чтобы всё же подавиться, услышав:
— Так, может, у нас сложится дуэт?
Боровицкая так заботливо похлопала меня между лопатками, что я едва не влетела носом в тарелку с булочками.
— Трио! — воскликнула она. — Леночка у нас тоже поёт. Да, Леночка?
Ленка, славившаяся отдавленными стадом бегемотов ушами и карканьем пьяной вороны, заметно смутилась, но от цели не отказалась.
— Карлуша, ну хоть сыграй что-нибудь, — похлопав ресницами, томно попросила она.
Меня от такого склонения этого и без того непривычного имени перекосило, Карла — тоже.
— Ладно, — зыркнув на меня, вдруг согласился он. — Но я предупреждал, что дилетант.
Все замерли, а блондин отодвинулся от стола вместе со стулом, вынудив тем самым отступить доставучую однокурсницу — вместе со всем её арсеналом обольщения. Неторопливо расчехлил гитару, и тут меня накрыл настоящий шок — гитара-то моя.
Моя! Нет, ну точно! Но откуда она у Северова? Купил на какой-нибудь барахолке, где торгуют краденым? Или…
Может, это он меня и обобрал, пока была в отключке?
Я прищурилась, сверля новичка диким взглядом, и тот заметил, но отреагировал совершенно спокойно. Водрузив гитару на колени, неуверенно пробежал по струнам, а потом, опять-таки неуверенно, взял первый аккорд.
Короткое вступление, и Карл запел, а я вздрогнула всем телом — просто теперь его голос звучал чуть иначе, в нём появились особые интонации, от которых всё внутри перевернулось. Да и слова… Возникло ненормальное ощущение, будто здесь и сейчас они посвящаются только мне:
— Когда обидам выйдет срок,
уж не звенеть весне —
минует лето свой порог,
навек оцепенев,
и распадётся связь времен…
В том одиноком дне,
где нет с тобою никого,
Ты вспомни обо мне!
Короткий проигрыш, а во мне снова всё перевернулось. И мурашки по коже побежали, а переводная татушка на внутренней стороне запястья зачесалась в тысячу раз сильней…
— Тропа, которой я ушёл,
по лучшей из планет,
давно подёрнулась быльём,
и мой потерян след.
Но без труда меня найти
в незримой стороне —
одно лишь имя назови,
Ты вспомни обо мне!
И снова проигрыш, и пристальный взгляд, направленный чётко на меня.
А я сидела, смотрела на этого странного сероглазого парня, и чем дальше, тем больше мерещилось, что вижу его не впервые. Может, в самом деле ограбил меня, а я, невзирая на сотрясение мозга и потерю сознания, всё же сумела его заметить? Но…
— Скользнёт росинка по листу,
звезда падёт с небес…
Кто не восполнил пустоту —
тот навсегда исчез.
Я жил, надеждою храним.
Убит — чего ж ясней…
Ты в силах чудо сотворить —
Лишь вспомни обо мне!
Ты это чудо сотвори —
Ты помни обо мне.[3]
На последнем аккорде Северов ударил по струнам слишком сильно, даже как-то неестественно. Словно герой песни не просит, а требует или даже приказывает! И ровно в этот момент…
Я вспомнила!
В голове словно взорвалась световая граната, а на меня ворохом посыпались воспоминания. Каменистый пейзаж и пещера, клетка торговцев и вопящий прибитый гитарой Иллу, полупрозрачный Терри и нахохленный Кар…вил.
Карвил!
Я подскочила и уставилась на «Северова» круглыми глазами. Карвил! Мой белоснежный мишка! Он… здесь?
— Вот так и знала, что эта блокировка не выдержит, — тихонько фыркнули рядом, и я перевела шокированый взгляд на Илонку-Иланиэллу.
Сглотнула внезапный комок в горле, и…
— Отвянь, извращенец! — взвизгнула Лариса Лопухина, отбивая протянутую к ней конечность Димки.
Голосок у красотки оказался на редкость противный, но смысл был, разумеется, в другом…
— Ларрэйн? — по-прежнему не веря в происходящее, прошептала я.
Рядом гнусно захихикали, а наделённая внушительными локаторами «Лариса» расслышала мой шёпот и, повернувшись, глянула злобно.
Зато «Илья» искренне развеселился, даже хотел прокомментировать, но не успел. Невзирая на плотно сдвинутые стулья и прочие «невозможно», я вскочила и, совершив почти акробатический трюк, включавший случайную затрещину для Боровицкой, из-за стола вырвалась.