Я резко закрыла рот, и Данте внимательно посмотрел на меня.
– Потеряли что, Лайла?
Вот дерьмо.
Белая плитка на седьмом этаже этого здания была настолько белой, что я задумалась, неужели ее вообще нужно было чистить. Такая безупречная, идеальная и стерильная.
Она как будто насмехалась надо мной, пока я сидела в ожидании приема на двенадцатой неделе беременности.
Такие хорошие оценки. Прекрасные перспективы. И чертово разочарование, которое принесла беременность.
Я понимала, какие слухи разлетятся в нашем маленьком городке. Представляла, как отреагирует мать, разозлится отец и взбесятся братья.
Разразится настоящий ад, и из этой ситуации не было простого выхода.
Я сказала себе, что заслужила право на собственный выбор, что мне решать, как поступить, и что я не позволю ожиданиям общества влиять на свое решение.
Я чувствовала себя хозяйкой положения, даже когда ситуация вышла из-под контроля. И все же, впервые оказавшись в кабинете врача, я услышала сердцебиение. Быстрое, сильное и, возможно, немного учащенное, потому что ребенок был напуган так же, как и я.
Страх сковал меня, я словно оказалась одна на необитаемом острове и не знала, куда идти. Как заботиться о ребенке, если я не понимала, смогу ли позаботиться о себе? Что он будет есть, как мне держать его? Где он будет спать, у меня на руках или в кроватке?
Как мне надо было называть его, «существо»? Или, может, теперь лучше было выбрать «он» или «она»?
Как правильно?
Последние три недели я как безумная читала одну за другой книги по воспитанию детей и понимала, что все равно никогда не узнаю достаточно.
Я понимала, как получить сто баллов за тест. Могла проверить свою работу и понять, где допустила ошибки. Если не повезло получить девяносто девять, в следующий раз просто трудилась усерднее. Никогда не сдавалась, пока не достигала лучших результатов по предмету. Я получила высший бал по тригонометрии, лучше всех сдала вступительный тест и свободно говорила на двух языках.
Но с ребенком мне точно было не видать таких оценок. Никто никогда не скажет, все ли я делаю правильно, а если и скажет, то это будет предвзятое мнение.
Я сделала глубокий вдох. Передо мной открылся новый неизвестный путь, и я не знала, что меня ждет впереди.
Да, я хотела детей. Маленьких красивых малышей, которые называли бы меня мамочкой, а своего отца папочкой. Но я не могла втягивать в это Данте.
Я не сообщила ему даже сейчас, потому что понимала, я должна быть на сто процентов уверена.
Представив зеленоглазых детишек, я улыбнулась. Из Данте получился бы идеальный отец, даже если я сама понятия не имела, как стать хорошей мамой.
Но я ни в коем случае не собиралась принуждать его к чему бы то ни было.
– Делайла Харди?
Медсестра пропустила меня внутрь и задала необходимые вопросы. Все прошло быстро, для сотрудников больницы это был рядовой осмотр, а вот для меня – настоящее судьбоносное событие.
Она налила гель на палочку и провела ей по моему животу.
– Давайте быстро проверим сердцебиение, а потом доктор Палли ответит на все интересующие вас вопросы.
– Хорошо.
Женщина провела датчиком по моему животу.
Потом повторила движения.
На ее лице отразилось беспокойство.
– Иногда мне не удается поймать малыша. Позвольте, я позову доктора.
Сначала вошел один врач, затем другой. После они стали искать сердцебиение с помощью трансвагинального узи, а мое собственное сердце стучало все быстрее и быстрее.
– Что-то не так? – спросила я.
– Мы не уверены, – доктор Палли погладил меня по плечу.
Они сменили тактику, и я стала думать о худшем.
Моему телу потребовалось всего три месяца на то, чтобы доказать: я не могу делать правильно абсолютно все, и я не способна выполнять самую базовую биологическую функцию, для успешной реализации которой были созданы женщины.
– Мне очень жаль, мисс Харди, но вы потеряли ребенка.
– Я потеряла ребенка? – мое сердце стучало как безумное. Я слышала его стук даже в ушах.
И внутри меня больше не билось никакое другое сердце, как это было всего несколько недель назад.
– Но почему? Я не сделала ничего плохого, – прошептала я. Ела только полезную пищу. Делала лишь то, что было безопасно для ребенка. Да я едва ли двигалась, потому что боялась навредить ей или ему.
Видите, я даже использовала местоимения.
– Иногда такое случается. Вы ни в чем не виноваты. Давайте проведем несколько тестов и…
После этого все остальные их слова уже не имели значения. Она сказала, что в этом нет моей вины, как будто такой вариант вообще существовал. Я вспоминала все, что ела на той неделе, что делала, как спала. Спала ли я на животе и не навредила ли ребенку? Могло ли это стать причиной?
Мой ребенок перестал расти в десять недель, и это означало, что организм не успел самостоятельно избавиться от него. Мне пришлось пройти определенную процедуру. Использовать медицинские технологии, чтобы сделать то, что мое тело должно было уметь делать естественным образом.
Я потерпела неудачу с беременностью, а теперь меня ждало фиаско с выкидышем. Я подвела себя, своего ребенка и, возможно, Данте, хотя ему не суждено было даже узнать об этом.
Никто не мог узнать об этом, говорила я себе. Я не могла допустить, чтобы они узнали о моем крахе.
Депрессия подкрадывалась ко мне минута за минутой, час за часом, окрашивая в черный и серый мой некогда наполненный красками мир. Она неотступно поглощала меня. Бремя моих забот и несправедливость этого мира повлияли на меня настолько, что у меня не осталось сил сдвинуться с места.
После выкидыша я была буквально погребена под весом этой темноты. До этого горя я и не знала, что такое настоящая боль. Но после моя жизнь замерла, она изменилась, и я превратилась в совершенно другого человека. Я не отвечала на звонки. Не выходила из комнаты, хотя моя соседка часто звала меня куда-то. Не отвечала на сообщения Данте, братьев и сестры.
Возможно, мне следовало рассказать семье о случившемся, но в то время Иззи находилась в колонии для несовершеннолетних. Может, мне стоило поделиться этим с Данте, но он проходил службу за границей. Разве могла я обременять его своим горем, тогда как с самого начала утаила правду о нашем ребенке?
У меня оставались силы лишь на то, чтобы продолжать дышать. И даже такое простое действие отнимало у меня все силы.
Глава 16Данте
Вот оно. Это выражение страдания на ее лице. То самое, которое я лицезрел каждый раз, когда мы виделись. После того, как я лишил ее девственности. Только на этот раз она начала рассказывать мне о причинах, и я собирался добиться ответа.
– Что потеряла, Делайла Харди? – процедил я.
Она вздохнула и прикусила губу, оглядываясь по сторонам.
– Не самое подходящее место для таких разговоров.
– Но мы сейчас здесь, так что ответь.
– Давай пойдем в более уединенное место, – она сцепила руки, словно знала: разговор получится не из простых.
Так и было. Потому что мне на ум приходил лишь единственный вариант потери, который мог бы вызвать такую депрессию, и я едва не сорвался.
– Леонардо, – рявкнул я через плечо помощнику, направившему нас к нашему столику, – освободи ресторан.
Он поспешил исполнить приказ, пробормотав:
– Конечно, мистер Арманелли.
Но я уже не обращал на него внимания. Я смотрел на девушку напротив, как при звуке моей фамилии расширились ее глаза, как она наблюдала за хозяином, который вместе с сотрудниками принялся резво выполнять мою команду.
Лайла не понимала, какой властью я обладаю, но уже догадывалась.
– Данте, – прошептала она, – ты не можешь… Люди уходят. Мы не можем испортить людям завтрак. Почему они слушают тебя?
– Потому что я Арманелли, Делайла. А люди слушают Арманелли.
– Какая нелепость, – она покачала головой и начала вставать со стула. – Ты не можешь просто так командовать людьми.
Я не собирался опять оставаться ни с чем. Она должна была понимать это, тем более я уже догадывался, какой ответ меня ждет. Но я ждал, пока Лайла подтвердит мое предположение, чтобы быть уверенным в его правдивости.
– Сядь на место, – прорычал я. Проходившая мимо пара подпрыгнула от этого тона.
Надо отдать Делайле должное, она не отшатнулась, но ее тело мгновенно поняло, кто здесь главный. Она тут же опустилась на свое место.
– Не кричи на меня, Данте, – отругала она меня, хотя знала, что не имеет на это права. – И этот фокус, который ты только что устроил со всеми этими людьми, – проявление неуважения.
Я усмехнулся над ее попыткой поставить меня на место и потер челюсть. За такой выпад любой другой уже попрощался бы с жизнью, а вот с ней я сдерживался. Но ярость все равно давала о себе знать, и я знал: если мы сейчас все не проясним, я точно взорвусь.
– Что ты, черт подери, потеряла, Делайла? Спрашиваю последний раз.
Она закрыла глаза и опустила голову, затем медленно втянула воздух. Один вдох, один выдох, и так семь раз.
Я считал, а сам дышал вместе с ней.
– Семь, и окажешься в раю, да? – сказала она мне, открывая глаза.
Они сверкали радугой цветов: лазурным и золотым, коричневым и зеленым. Потом она пробормотала:
– Наш ребенок тоже попал на небеса. Я потеряла ее или его через тринадцать недель после того, как мы переспали.
Молчание должно было стать моим союзником, обычно оно помогало мне совладать с бушевавшими внутри эмоциями. Но теперь, пока я сидел напротив Делайлы, а она молча смотрела на меня, оно стало врагом.