Поэтому я украл ее мысли.
Полное психотическое выражение этого состояло в обвинении меня в том, что я держу у себя в голове ее мозг.
И наоборот, когда она копировала или имитировала меня, она, вероятно, ожидала от меня возмездия за «обнаружение» себя с маленькой толикой меня, которую, по ее ощущениям, она украла. Конечно же, степень слияния все время менялась. Например, кража предполагает некоторую границу между «я» и «не-я».
Теперь мы проиллюстрируем и разработаем в деталях упомянутые выше вопросы с помощью примеров.
Одна из простейших иллюстраций воздействия расщепления ее бытия на два отдельных «узла»: она выдает-себе приказ и его выполняет. Она делала это постоянно — либо еле слышно, либо в полный голос, либо посредством галлюцинаций. Вот так «она» говорила: «Сядь, встань» — и «она» садилась и вставала; или некий вызванный галлюцинацией голос — голос отдельной системы — отдавал приказ, и «она» — действие другой отдельной системы — повиновалась.
Еще один заурядный пример: «она» говорила нечто, что «она» приветствовала ироническим смехом (несовпадение мысли и аффекта). Давайте предположим, что заявление исходит из системы А, а смех — из системы В. Тогда А говорит мне: «Она — царствующая королева», тогда как В иронически смеется.
Большая часть происходящего была сродни продолжительному «заеданию». А говорит что-то относительно связно, а потом запутывается, и начинает говорить В. А вновь вмешивается, говоря: «Она (В) украла у меня язык».
Эти разнообразные отдельные системы можно было идентифицировать, по крайней мере до некоторой степени, после близкого знакомства с Джулией по причине постоянства той роли, которую каждая играла в том, что можно назвать межличностной «группой», которую они образовывали.
Например, существовала властная забияка, вечно ею помыкавшая. Тот же самый властный голос не переставая жаловался мне насчет «ребенка»: «Это испорченный ребенок. Этот ребенок зря тратит время. Этот ребенок — просто дешевая шлюха. У тебя никогда не будет ничего общего с этим ребенком…» Здесь «ты» могло относиться прямо ко мне, или к одной из ее систем, или я мог воплощать эту систему.
Очевидно, что эта забияка внутри нее большую часть времени являлась «начальницей». «Она» не высоко оценивала Джулию. «Она» не думала, что Джулии станет лучше или что та этого заслуживает. Она не находилась ни на ее стороне, ни на моей. Было бы удобно назвать такую квазиавтономную отдельную систему «плохой внутренней матерью». В сущности, она являлась внутренней преследовательницей, содержавшей в сжатом виде все плохое, что Джулия приписывала матери.
Две другие системы идентифицировать было очень легко. Одна выполняла роль ее адвоката в отношениях со мной «я» защитника или «буфера» в отношении преследования. «Она» часто ссылалась на Джулию как на младшую сестру. Доэтому феноменологически мы можем квалифицировать эту систему как «ее хорошую сестру».
Третья система, которую я представляю, была всецело хорошей, угодливой и умилостивляющей всех маленькой девочкой. Она, по-видимому, происходила из того, что несколько лет назад, вероятно, являлось системой, сходной js с системой ложного «я», которую я описал в шизоидных случаях. Когда эта система обретала дар речи, она говорила: «Я — хорошая девочка. Я регулярно хожу в туалет».
Существовали также источники того, что, видимо, было внутренним «я», которое почти полностью улетучилось, превратившись в чистую возможность. И наконец, как я отмечал раньше, были периоды непрочного душевного здоровья, когда она говорила испуганным, едва слышным голосом, но говорила «от своего собственного имени» больше, чем обычно.
Давайте теперь рассмотрим эти различные системы, действующие вместе. Я привожу примеры ее наиболее связных высказываний.
«Я родилась под черным солнцем. Я не родилась. Меня выдавили. Это не из тех вещей, к которым привыкаешь. Мне не дали жизнь, мне не давали жить. Она не была матерью. Я весьма привередлива в вопросе, кто у меня будет вместо матери. Прекрати это. Прекрати это. Она меня убивает. Она вырезает мне язык. Я — испорченная и прогнившая. Я — безнравственная. Я зря теряю время…»
Теперь в свете предыдущего обсуждения я предложил К бы следующее истолкование происшедшего.
Она начинает говорить со мной от своего собственного лица, чтобы направить против матери те же самые обвинения, которые она выдвигала в течение нескольких лет. Но особенно ясно и отчетливо. «Черное солнце» (sol niger), по-видимому, является символом ее разрушительной матери. Этот образ очень часто повторяется. Первые четыре фразы звучат вполне здраво. Внезапно она оказывается подверженной какому-то ужасному нападению — предположительно со стороны этой самой плохой матери. Она осекается, переживая внутриличностный кризис: «Прекрати это. Прекрати это». Она едва успевает обратиться ко мне, воскликнув: «Она меня убивает». Затем следует защитная клеве! я на саму себя, сформулированную в тех же самых терминах. которыми ее плохая мать клеймила ее: «Я — испорченная и прогнившая. Я — безнравственная. Я зря теряю время…»
Обвинения против матери, вероятно, всегда ускоряли подобную катастрофическую реакцию. Позднее она высказывала свои обычные обвинения против матери, и плохая мать прервала ее как обычно, выдвинув обвинения в отношении «того ребенка»: «Тот ребенок — плохой, тот ребенок — испорчен… Тот ребенок зря теряет время». Я остановил ее, сказав: «Джулия боится, что убьет себя за то, что говорит такие вещи». Обличительная речь больше не продолжалась, но «она» очень тихо сказала: «Да, это моя совесть убивает меня. Я всю свою жизнь боялась матери и вечно буду боятся. Вы думаете, я смогу жить?» Это сравнительно цельное утверждение проясняет остающееся смешение ее «совести» и ее реальной матери. Ее плохая совесть была плохой, преследующей ее матерью. Как говорилось выше, возможно, одним из шизофреногенных элементов в ее жизни было то, что она не смогла реально заставить реальную мать воспринять ее потребность спроецировать часть ее «плохой» совести на нее. То есть заставить мать реально признать обоснованность обвинений Джулии и, таким образом, позволив себе увидеть в матери некоторое несовершенство, удалить часть внутреннего преследования из своей «совести».
«Этот ребенок не хочет сюда приходить, вы это осознаете? Она — моя младшая сестра. Этот ребенок ничего не знает о том, о чем не следует знать».
Тут начинает говорить ее «старшая сестра», делая для меня очевидным, что Джулия — невинная и несведущая, а потому не несет ни за что ответственности. Система «старшей сестры», в противоположность системе невинной и несведущей «младшей сестры», являлась весьма знающей и ответственной «личностью», доброй, опекающей и защищающей. Однако «она» не стоит на стороне Джулии, подрастающей младшей сестры, а всегда говорит «за» младшую сестру. Она хочет установить status quo.
«Разум у этого ребенка дал трещину. Разум у этого ребенка закрыт. Вы пытаетесь открыть разум этого ребенка. Я никогда не прощу вам попыток открыть разум этого ребенка. Этот ребенок мертв и не мертв».
Подтекст последней фразы состоит в том, что, оставаясь в некотором смысле мертвой, она в некотором смысле может быть не мертвой, но, если она примет ответственность за «реальную» жизнь, она может быть «реально» убита.
Впрочем, эта «сестра» к тому же могла говорить и так:
«Вам должен быть нужен этот ребенок. Вы должны его радушно принять… вы должны позаботиться об этой девочке. Я — хорошая девочка. Она — моя младшая сестра. Вы должны водить ее в туалет. Она — моя младшая сестра. Она ничего не знает об этом. Она не является невыносимым ребенком».
В этой старшей сестре содержатся опыт, знание, ответственность и благоразумие в противоположность невинности, неведению, безответственности и капризности младшей сестры. Мы здесь также видим, что шизофрения у Джулии состоит в общем недостатке объединенности, а не просто в отсутствии у нее некоего места «душевного здоровья». Эта составляющая ее бытия — «старшая сестра» — могла говорить разумно, здраво и уравновешенно, но это говорила не Джулия: ее душевное здоровье, если угодно, было расщеплено и заключено в оболочку. Ее реальное здоровье зависело не от возможности говорить здраво от имени «старшей сестры», а от возможности общего объединения всего ее бытия. Шизофрения выдает себя ее ссылками на саму себя как на третье лицо и при внезапных вторжениях младшей сестры тогда, когда говорит старшая сестра («Я — хорошая девочка»).
Когда же она демонстрировала мне слова или действия как свои собственные, представленное таким образом «я» оказывалось полностью психотическим. Большая часть действительно загадочных и сжатых утверждений, по-видимому, принадлежала остаткам системы ее «я». После расшифровки они открыли, что эта система, вероятно, являлась источником сфантазированного внутреннего «я», которое мы описали в случае здоровых шизоидных состояний.
Мы уже пытались описать, как так происходит, что переживание этого «я» включает в себя такие предельные парадоксы, как «фантастическое всесилие/бессилие» и т. п. Феноменологические черты переживания такого «я» кажутся у Джулии в принципе сходными. Однако нужно быть готовым трансформировать ее шизофрению в здравую речь, прежде чем предпринимать попытки феноменологического реконструирован(tm) переживания этого «я». Мне приходится еще раз прояснить, что, используя в таком контексте термин «я», мы не подразумеваем под ним ее «истинное „я“». Однако эта система, по-видимому, являлась ядром, вокруг которого могло произойти объединение. Когда произошло разъединение, она, похоже, представляла собой центр, от которого вся разлеталась в стороны. Она, видимо, являлась центром для центробежных и центростремительных сил. Она казалась действительно безумной сердцевиной ее бытия, тем центральным аспектом, который, по-видимому, должен был стать хаотичным и мертвым, чтобы она не была убита.
Мы попытаемся охарактеризовать природу этого «я» с помощью утверждений, сделанных не только прямо этим «я», но также и утверждений, по-видимому, проистекающих из других систем. Существует не так много подобных заявлений, по крайней мере, так сказать, лично от этого «я». За время ее пребывания в больнице многие из них, вероятно, слились вместе, и в итоге получились постоянно повторяемые, по-телеграфному краткие утверждения, имеющие колоссальный подтекст.