– Правильно. Прикроем почившим наши грешки, – пробормотала я с изрядной долей едкости. Люк не разозлился. Он вообще проявлял удивительное терпение, и для меня служило определенным развлечением проверять границы его выдержки.
– Почивший, – сказал он с тем же ехидством, – был бы очень рад. Если учесть, сколько усилий он приложил, чтобы этот брак все же состоялся.
– Бедный Кембритч, – протянула я, – принудили жениться.
– Я не против, – хрипловато сообщил он, – даже несмотря на то, что семейная жизнь началась не гладко.
– Нравится терпеть боль, Кембритч? – мое терпение кончилось раньше, и потек самый настоящий яд.
– Злая девочка, – снова усмехнулся Люк, и я едва не запустила в него картофелем. Я понимала бы его раздражение, злость, агрессию, но эти юмор и смешки делали мое поведение несерьезным и злили меня – потому что выглядели так, будто причина ничтожна, а я просто капризна и глупа. – Мне сказали, ты ходила сегодня к Софи, – продолжил он, потому что я молча полосовала несчастный картофель. – Что решила?
– Что на ее месте должен был быть ты? – предположила я хмуро. Люк дернул уголком рта.
– Если бы заслужить твое прощение было бы так просто.
Я и это проигнорировала.
– Если ты о том, буду ли я настаивать на ее удалении из замка, – нет, не буду. И я понимаю, почему ты ее оставил.
– Это радует, – хрипло проговорил Люк.
– А меня не радует, что меня обсуждают все кому не лень, – отчеканила я, слыша, как злость начинает звенеть и в голосе.
– Прости.
Я ткнула ножом картофель и бросила приборы на стол.
– Ты поставил меня в совершенно чудовищную ситуацию.
– Прости.
– Нет, не прощу, – нервно проговорила я, чувствуя, как снова вот-вот потекут слезы. – Это все дурная, глупая, ни к чему не ведущая игра. Изображать, что все нормально. Кто мне все эти люди, что я должна оправдываться перед ними и держать лицо? Почему я должна это делать, когда виноват ты? Я здесь совсем одна, заперта в этом замке, и это было бы не так жутко, если бы у меня был ты, но у меня и тебя нет!
– Я есть, Марин, – сказал он, вставая.
– Да нет, нет же! – крикнула я, опираясь ладонями на стол и тоже поднимаясь. – Я никогда не смогу этого забыть, Люк! Боги… как же я тебя ненавижу! Ненавижу!
Я, захлебываясь слезами, дернула скатерть в сторону – драгоценный фарфор полетел на пол вместе с обедом, зазвенели серебряные приборы, с жалким звяканьем треснула огромная супница – от нее по паркету покатилась волна супа. Люк в одно мгновение оказался рядом со мной, сжал, касаясь губами щеки, – а я опять впала в истерику и даже вспомнить не могла, что именно кричала в этом болезненном, горячечном состоянии.
– Кричи, плачь, – говорил он хрипло мне в губы и впивался в них поцелуями, когда я на мгновение оказывалась способной его услышать и понять, что происходит, – что угодно, Марин, что угодно…
Я пришла в себя, когда Люк уже тяжело дышал и сладко сжимал меня, прижимая к столу и целуя так, как умел только он; сознание уплывало вместе с волей и способностью мыслить. Дернулась, со злостью укусила его за губу, оттолкнула.
– Нет! – крикнула, сжимая кулаки. И уже спокойнее добавила: – Нет, Люк. Нет. Нет!
Он вытер тыльной стороной ладони кровь с губы, вздохнул возбужденно, шагнул ко мне – и я приготовилась драться, когда скрипнула дверь, и мы дружно повернулись туда. Люк грязно и разочарованно выругался, рявкнул:
– Убирайтесь!
Ирвинс, застывший в проеме, лихо удерживал на закачавшемся подносе пятью пальцами целый чайный набор. Он был бы рад, наверное, сбежать, но оцепенел от увиденного. На лице его была такая неописуемая смесь ужаса и изумления, что я фыркнула, сдерживая смех и сама поражаясь сумасшедшим сменам настроения, закрыла рот ладонью и быстро вышла мимо него из столовой.
Кажется, недавно я называла семейную жизнь скучной. Клянусь, прыгать с парашютом было менее экстремальным.
Глава 8
30 января, вечер понедельника,
Блакория, Северные горы
Данзан Оюнович Черныш хрустел сочным яблоком, хотя очень хотелось налить себе воды. Но он не рисковал. Вечером в четверг его почти до кругов в глазах сдавило обрушившимся мощным проклятием, и он ничего не смог ему противопоставить. Щиты оно прошило, словно их и не было. И теперь, пока он не разберется, как проклятье снять и можно ли его снять вообще, придется жить так… на капельницах и фруктах с овощами.
И постоянно быть настороже. Ему хватило одного глотка воды, чтобы подавиться и чуть не умереть. Ему – умереть. Не завершив дела. Не вытащив этот мир из ямы, в которой он оказался из-за бездействия богов и их наследников.
Данзан Оюнович не был сентиментален, но периодически вспоминал свой институт и лошадей, оставленные лаборатории и незавершенные опыты. Но, как настоящий ученый, умел расставлять приоритеты и подавлять ненужные сожаления.
– Итак, что мы имеем, – проговорил Черныш, расправившись с яблоком. В обустроенной, как гостиная, маленькой пещере-келье (будь проклят Алмаз и бывшие друзья из старшей когорты, день и ночь пытающиеся отследить его) находилось около пятнадцати заговорщиков, и фрукты поглощал не он один. Большую часть соратников тоже накрыло проклятьем: кто-то участвовал в похищении специалистов для изготовления взрывчатки, кто-то – в выяснении графиков правителей, кто-то – непосредственно в закладке орвекса или приведении взрывателя в действие. Сам Черныш проходил сквозь щиты, накрывающие усыпальницу на Холме королей и ипподром в Терлассе, незадолго до мероприятия, бросал стазис на охрану, чистил им память и открывал проход для тех, кто устанавливал взрывчатку. И все это время напряженно держал глушилку – то один старый коллега из старшей когорты, то другой периодически пытались засечь его. – А имеем мы двух мертвых королей и практически вычищенный род Иппоталии. Жаль, что с ней произошла осечка.
– Как и с большинством правителей, – пробормотал Оливер Брин, невольно тронув катетер на кисти. Маг-виталист тоже не мог пить и от этого, как и от напряжения последних недель, сильно осунулся и постарел, напоминая уже не зажиточного аптекаря, а работника службы похоронных услуг.
– И цели мы, по всей видимости, не достигли, – продолжил Черныш невозмутимо.
– Думаю, у нас обнадеживающие новости, – осторожно возразил Брин. Осторожно не потому, что боялся Данзана Оюновича, – были в Брине при его невзрачности и твердость духа, и уверенность в своей правоте, – а потому, что при всей погруженности в общее дело весьма трезво относился к оценке результатов. И не любил шапкозакидательских настроений.
– Помимо открытия бо́льшего, чем обычно, количества порталов? – осведомился Данзан Оюнович.
– Да. Я не стал сразу вам говорить, собирал информацию. Первое: мы все, даже я, хотя крови Черного во мне какие-то капли, ощущаем усиление голода и потребности подпитаться, как бывало, когда открывался крупный переход между мирами. Если бы мы посещали храмы как легализованные темные, возможно, и не почувствовали бы, но сейчас…
– Сейчас тягу к чужой энергии не сравнить даже с ощущениями, которые появились после ритуала с кровью Марины Рудлог, и голод не утихает, – вмешался в разговор Константин Львовский, маг, который и привел третью Рудлог к заговорщикам.
– Именно, – кивнул Брин. – Значит, грань между мирами стала тоньше. На нас по-разному это воздействует, но, например, Дугласу, как самому близкому из нас к Гёттенхольдам, пришлось уходить к монастырю, потому что контролировать себя он уже не мог. На всякий случай все темные братья пьют настойки из растений с храмовых земель.
Черныш слушал внимательно, сейчас как никогда похожий на хищную птицу – блеском темных глаз, наклоном головы. Настойки были спасением, потому что опасности подвергались свои же, не являющиеся потомками Темного жреца. Например, сам Данзан Оюнович, чья аура светила и манила, как горячий и сытный маяк.
– Возможно, нужно немного подождать, – продолжал Брин. – Грань истончается. После смерти королевы Рудлога прошло почти семь лет, когда отток ее силы стал заметен и привел к изменениям стихийного фона на Туре и ослаблению Стены вокруг Рудлога.
– У нас нет семи лет, – сухо напомнил Черныш. – Еще год-два в лучшем случае, и Тура станет планетой нежити. И если смерти Белых королей недостаточно, то можем ли мы позволить себе ждать, чтобы это понять?
Он осмотрел хмурые лица соучастников – и пожилых, и совсем молодых. Да, часть из них были фанатиками, но в основном здесь присутствовали обычные люди. И убийства для них, даже оправданные высшей целью, не являлись тем, с необходимостью чего легко было смириться.
– Не думайте, что я испытываю радость от того, что нам приходится делать, – резко проговорил Черныш. – Я близко общался с отцом Луциуса Инландера, неоднократно пересекался с ним самим и крайне его уважал. Но трудные времена требуют трудных решений.
– Мы все это понимаем, – сдержанно и сочувствующе сказал Брин. Остальные хмуро кивали. – Но есть еще кое-что, о чем вы должны знать, Данзан Оюнович. Дело в том, что после смерти Белых королей у некоторых из нас начались очень странные сны. Сны о другом мире, о поселениях крылатых людей, очень похожих на вторую ипостась потомков Черного Жреца, дар-тени. Я бы не придал этому значения, если бы не массовость и навязчивость этих снов. Там мы… в другом теле, с другими воспоминаниями, Данзан Оюнович. И я вспомнил. Вспомнил о том, что рассказывал Роман Дмитриевич Соболевский о себе и Фабиусе Смитсене.
Соболевский тоже видел подобные сны, и он утверждал, что там, в ином мире, в физическом теле неведомым образом существуют наши вторые ипостаси, связанные с нами ментально. У кого кровь посильнее или кто достаточно усилился, тот может видеть сны или даже (но тут он только предполагал), ментально путешествовать туда, в другое тело, в другой мир. А со Смитсеном случилось обратное явление. Он тоже долго видел сны о другом мире, и его дар-тени были доступны его воспоминания, а самому Смитсену – воспоминания дар-тени. К магии Фабиус никакого отношения не имел, сам происходил из Инляндии, о темных предках знал и наследовал даже родовой инвентарь, но предпочитал скрываться и сбивать периодическую тягу подпитаться семейными настойками. Но ему не повезло: он отправился с экспедицией в горы, в район разлома, и, пока его группа исследовала пещеры, в тех местах произошло одно из сильнейших землетрясений столетия с гигантским выбросом энергии. Группу завалило, а брат Фабиус впитал эту энергию и выпил членов своей группы – и полученного хватило на прорыв из Нижнего мира его дар-тени. Мы можем только предполагать, почему он не сошел с ума, – одержимые все слетают с катушек на почве бесконечного поглощения силы. Полагаю, из-за изолированности в пещере. Ему просто неоткуда было взять еще подпитки.